For the first time in the soggy stream that's history to the human race, it's possible that happiness exists.

Впервые в мутном потоке человеческой истории возникает шанс стать счастливым.

This goal, repeated many times and sought so heavily, has been ungraspable as sun motes, unattainable as a loved one's sigh.

Эта цель, возникавшая снова и снова, к которой так страстно стремился человек, была невероятна, как пятна на солнце, недостижима, как вздох любимой.

What makes Mankind, basically good beings all, such strangers far to happiness?

Что же заставляет людей, в основе своей всех таких хороших, быть такими отстраненными от счастья?

The rich man geysers out his wealth. The poor man peers in every crack. But wealth buys nought and crevices are bare. The child hopes he will realize it when grown and, grown, wishes he were happy as a child.

Богач проматывает свои состояния. Бедняк скребет по сусекам. Но богатство ничего не приносит, и пусты сусеки. Ребенок надеется на то, что он его получит, став взрослым, а став взрослым, вспоминает счастливые дни детства.

We grasp it but like gossamer, it's nought. We marry a most perfect girl or man and then throughout our lives weep to make the other make us glad.

Мы ловим его, но оно подобно паутинке. Мы создаем семью с совершенным парнем или девушкой, и потом всю жизнь плачем о том, как могли бы быть счастливы с другими.

Often sought, but seldom found, there are no riches, gems or palaces as valued as mere happiness.

Просто счастье, такое желанное, но такое неуловимое, ценится выше богатств, драгоценностей и дворцов.

But listen! Here is happiness, just at our finger tips, awaiting only magic words "Start Session" to begin its quest.

Но послушайте! Вот оно, счастье, прямо у наших рук, для него нужно только два волшебных слова: «Начало сессии», и оно готово к вашему приходу.

But like we walk through rain toward a banquet ball, our happiness in processing is gained by passing through the phantom shadows of our "sins".

И подобно тому, как иногда приходится идти к праздничному залу через дождливую площадь, наше счастье в процессинге достигается прохождением через тени-привидения наших «грехов».

What has made all Man a pauper in his happiness?

Что же сделало всех людей нищими в отношении счастья?

Transgressions against the mores of his race, his group, his family!

Прегрешения против морали своей расы, группы, семьи!

We care but little what these mores were or are. It was transgression did the trick.

Нас мало волнует, о какой морали идет речь. Все дело в прегрешении.

We agree to fixed moralities and then, unthinking, we transgress, or with "good cause" offend, and there we are, the first dull bars of misery draw stealthily behind us.

Мы соглашаемся с фиксированными моральными устоями и затем, не думая, совершаем прегрешения, или нарушаем их «ради доброго дела», и вот уже первые сумеречные тени нашего несчастья начинают неслышно стелиться за нашими спинами.

And as we wander on, transgressing more, agreeing to new mores and then transgressing those, we come into that sunless place, the prison of our tears and sighs and might-have-beens, unhappiness.

И по мере того как мы идем далее, совершая больше прегрешений, соглашаясь с новыми моралями и потом греша против них, мы попадаем в это место без солнца, тюрьму из наших собственных слез, вздохов и упущенных возможностей — несчастье.

Mutual action is the key to all our overt acts. Agreement to what ought to be and then a shattering of the troth works all the spell that's needed for a recipe of misery.

Совместное действие — вот ключ ко всем нашим овертам. Согласие с тем, что должно быть, и затем разрушение верности этому — вот и весь рецепт несчастья.

There must be pain. So we agreed. For pain restrains and warns, shuts off, forbids. But goodness now must then consist of bringing in no pain.

Должна быть боль. Так мы согласились. Потому что боль ограничивает и предупреждает, останавливает, запрещает. Тогда добродетель должна состоять из достижения состояния отсутствия боли.

Mutual motion is agreed. And then we disagree and part and so are tied no more – tied not save back there in our minds, with scars of broken faith. The faith we broke, and said it had to be.

Совместное действие согласованно. И потом мы не соглашаемся с этим и отделяемся, рвя узы — узы прерываются, но только не в нашем уме, который начинает покрываться шрамами преданной верности. Мы предаем верность, и говорим, что так и должно было случиться.

We all agree to feel the sun and then protest it burns. We all agree to kiss and love and then are startled that such pain can follow in that wake.

Мы все соглашаемся, чтобы светило солнце, и потом протестуем, что оно жжет. Мы все соглашаемся целовать и любить, и потом ошеломлены тем, какая боль может за этим последовать.

Mutual motion is all right – until we act in cruelty to the rest.

В совместном действии нет ничего плохого — до тех пор пока мы не начинаем причинять жестокости другим.

Tied by agreements and co-actions, we dare be cruel to that to which the hard steel clasps of promises have bound us.

Связанные соглашениями и со-действиями, мы смеем быть жестокими к тем, к кому мы прикованы жесткими стальными кандалами обещаний.

And so in being cruel to part of self-extended self as in a couple or a group – we then find pain in self with great surprise.

И проявляя жестокость к части самих себя — расширенных самих себя, как супругов или частей группы — мы затем с большим удивлением обнаруживаем боль и в себе самих.

The overt act sequence is simple now to grasp. The scope is limited. But it began when we first had a cruel impulse to others bound to us by mores or co-acts.

Сейчас просто понять последовательность оверта. Охват ее ограничен. Но это начинается тогда, когда у нас впервые возникает жестокий импульс в отношении других, связанных с нами моралью или со-действиями.

Why does one suffer pain in his own arm when he or she has struck another's limb?

Почему человек, ударив другого по руке, чувствует боль в собственной руке?

Because the cruel impulse has been a break of bond with others where pledge once lived.

Потому что этот жестокий импульс был разрывом связи с другими там, где однажды была дана клятва.

The only overt act that can bring pain to self is that cruel act which then transgresses things to which we had agreed.

Единственный оверт, который затем может принести боль самому совершившему его — это то жестокое действие, которое нарушает то, о чем было достигнуто соглашение.

Share action with a group or person in your life, agree to mutually survive by some specific code and then be cruel to them and so transgress and you'll have pain.

Станьте участником какого-либо действия группы или человека, согласитесь на совместное выживание в соответствии с каким-то определенным кодексом, а потом проявите в отношении них жестокость и нарушьте его — и вы получите боль.

All Mankind lives and each man strives by codes of conduct mutually agreed. Perhaps these codes are good, perhaps they're bad, it's only evident they're codes; Mores bind the race.

Все человечество и каждый человек выживают в соответствии со взаимосогласованными кодексами поведения. Возможно, это хорошие кодексы, а может и нет — очевидно только то, что это кодексы. Народ связан моралью.

Co-action then occurs. Thought and motion in accord. A oneness then of purpose and survival so results.

Затем происходит со-действие. Согласованная мысль и движение. В результате достигается единство целей и выживание.

But now against that code there is transgression. And so because the code was held, whatever code it was, and Man sought comfort in Man's company, he held back his deed and so entered then the bourne in which no being laughs or has a freedom in his heart.

Но вот теперь возникает прегрешение против этого кодекса. И по той причине, что кодекс был установлен, каким бы он не был, и Человек искал утешения в компании другого человека, он начинает утаивать свой поступок, отправляя тем самым себя в мрачное царство, где никто не улыбается и не несет свободы в своем сердце.

So down the curtains come across the brightness of the day and dull-faced clouds enmist all pleasant circumstance. For one has evilly transgressed and may not speak of it for fear all happiness will die.

И опускаются шторы, отсекая краски дня, и серые тучи окутывают все приятное в жизни. Потому что злобное прегрешение не позволяет человеку говорить из страха убить все счастье вообще.

And so we shut ourselves from off the light and enter grey-faced gloom. And seal within our deepest vault the reasons why we dare not face our friends.

Так мы лишаем себя света и входим в сумеречную зону. И запечатываем в глубоких казематах души причины того, почему мы не можем смотреть в лицо своим друзьям.

And afterwards we go on making others guilty with the rest, when like some scrawny scarecrow of a priest whose tattered filthy robes are rough with sacrificial blood, we point the way to hell for those who kill.

А потом мы виним других во всем, когда подобно жуткому священнику-пугалу в грязной рясе, заскорузлой от крови жертвоприношений, указываем путь в ад тем, кто убивает.

And deep within us secret gnawings ache. And then at last we cannot even cry.

А внутри нас живет тайная грызущая боль. А потом мы уже разучиваемся плакать.

The road to hell – Man's very good at painting ugly signs that point its course and way.

Дорога в ад — Человек набил руку на изображении отвратительных знаков-указателей на этом пути.

The road to heaven – Man's often sent but never yet arrived – more like he found the "other place".

Дорога в небеса — Человек ее часто искал, но так и не пришел туда — чаще всего достигая «других мест».

But now a road that's wide has opened up – in Scientology.

Но теперь этот путь открыт широко — в Саентологии.

The meter and the process check, when done by auditors with skill, can open up transgression's rush and loose a cascade out until hell's spent.

Э-метр и проверка процессов, при наличии умелого одитора, могут выбить затычку из зловонного контейнера прегрешений — и выпустить все это, до тех пор, пока ад не сотрется.

And day will once more have a drop of dew upon the morning rose.

И когда-нибудь мы снова увидим каплю росы на утренних розах.