Вот несколько замечаний о власти, тех, кто, находится или работает рядом с ней или под ней, то есть о лидерах или о тех, кто оказывает широкое и основное влияние на дела людей.

Я написал эту главу, основываясь на примере жизни двух действительно живших людей, достаточно великих для того, чтобы заинтересовать читателя и обеспечить его приятным чтением. Я обратился к военной сфере для того, чтобы этот пример был ясен без рестимуляции административных проблем.

Вот несколько комментариев по поводу ВЛАСТИ, пребывания у власти, работы приближённого к власти или того, кто находится под управлением человека, обладающего властью, то есть вождя, или кого-то, имеющего огромное личное влияние на дела людей.

Кстати, книга, на которую я ссылаюсь, фантастически талантлива.

Я написал это эссе, используя историю двоих реально существовавших людей, пример достаточно грандиозный, чтобы возбудить интерес и обеспечить вам приятное чтение. И я использовал в качестве примера военную область, чтобы вы могли всё прекрасно понять без рестимуляции проблем, связанных с управлением.

Между прочим, книга, на которую я ссылаюсь, написана удивительно талантливо.

(Литература: The Four Seasons of Manuela by Victor W. von Hagen, a biography. A Mayflower Dell Paperback. Oct. 1966. (Виктор В. фон Хаген, «Четыре сезона Мануэлы», биография., Мэйфлауэр Делл Пейпербэк, Октябрь 1966.))

Симон Боливар был освободителем Южной Америки от испанского ига.

Ссылка: книга под названием «Четыре сезона Мануэлы» Виктора В. фон Хаггена, биография.

Мануэла Саенц была освободительницей и его соратницей.

Симон Боливар был освободителем Южной Америки от испанского ига. Мануэла Саенс была освободительницей и его сподвижницей.

Их дела и судьба хорошо описаны в этой волнующей биографии.

Их действия и судьбы прекрасно отражены в этой трогательной биографии.

Однако, помимо чисто драматургической ценности, книга обнажает и объясняет различные действия, которые интересны для лидеров или тех, кто находится рядом с ними или поддерживает их.

Однако помимо того, что книга эта имеет чисто художественную ценность, она раскрывает правду и побуждает людей к различным действиям, представляющим огромный интерес для вождей, а также для тех, кто их поддерживает или находится рядом с ними.

Симон Боливар был очень сильной личностью. Он был одним из самых богатых людей в Южной Америке. Он имел выдающиеся способности, обладать которыми дано горстке людей на всей планете. Он был полководцем, которому нет равных в истории. Поэтому очень интересно, почему же он потерпел поражение и умер в изгнании, а впоследствии был обожествлен. Какие ошибки он совершил?

Симон Боливар был очень сильной личностью. Он был одним из богатейших людей в Южной Америке. Он обладал настоящими способностями, которые даются лишь горстке людей на планете. Он был военачальником, равных которому в истории не было. Почему же тогда ему суждено было потерпеть крах, умереть как изгнаннику, а позднее вызывать поклонение – вот что ужасно интересно. Какие промахи он допустил?

Мануэла Саенц была умной, красивой и способной женщиной. Она была верной, преданной делу, вполне подходящей Боливару и гораздо выше уровня средних представителей человеческой расы. Почему же тогда она была очерняемой изгнанницей, почему она была так жестоко отвергаема обществом и умерла в нищете, оставшись неизвестной в истории? Какие она совершила ошибки?

Мануэла Саенс была очень умной, красивой и способной женщиной. Она была верной, преданной, вполне под стать Боливару, и гораздо выше уровня, отпущенного среднему гуманоиду. Почему же тогда она жила оклеветанной изгнанницей, испытавшей такое яростное общественное отвержение, и умерла внищете, оставшись неизвестной для истории? Какие промахи допустила она?

Освобождение чего-то — это обратная невысказанная драматизация рабства (обратная сторона медали), навязанная механизмами ума.

Освобождение чего бы то ни было является невысказанной и навязанной механизмами ума драматизацией, противоположной рабству. Если не существует того, куда освобождать людей, сам акт освобождения является лишь протестом против рабства. А так как ни один гуманоид не является свободным, пока он аберрирован, проживая одну жизнь за другой в разных телах, то освобождать его политически – это, конечно, только жест, ибо это освобождает его всего лишь в анархию, в драматизацию его аберраций, которая проходит при полном ОТСУТСТВИИ контроля и чего-то такого, с чем он мог бы сразиться во внешнем мире; а без направления своих интересов вовне человек просто сходит с ума – буйно или тихо.

Когда нет чего-то, во что можно освободить людей, то акт освобождения — это просто протест рабов. А поскольку ни один человек не является свободным, пока он аберрирован в телесном цикле, политическое освобождение, конечно, только жест, поскольку это освобождает его только в анархию драматизаций его аберраций без какого-либо контроля и без чего-либо внешнего, с чем он мог бы сражаться. И без обращения своих интересов на внешний мир он просто тихо или буйно сходит с ума.

Как только людей испортили, как только такое большое зло было совершено, конечно же, свобода без избавления человека от самой испорченности или, по меньшей мере, от наиболее очевидных влияний этой испорченности в обществе стала невозможной. Короче говоря, сначала необходимо избавить от аберраций человека, и тогда станет возможным избавление от аберраций всей социальной структуры.

Раз уж совершено такое большое зло, как развращение живых существ, то, разумеется, не существует никакой свободы без освобождения от самой порочности или, по крайней мере, от самых очевидных ее влияний в обществе. Короче, нужно сначала освободить человека от аберраций, прежде чем вся его социальная структура сможет быть освобождена от аберраций.

Если вы не обладаете в полной мере способностью освободить человека от его реактивных шаблонов, тогда можно было бы, по крайней мере, освободить его от их рестимуляторов в обществе. Если бы кто-то обладал всей полнотой информации (но не имел технологии Саентологии), он бы просто применил реактивные шаблоны, чтобы взорвать старое общество, а затем собрал бы эти обломки и аккуратно сложил бы из них новый узор. Если кто-то не имеет представления о том, насколько реактивным может стать поведение человека (а Боливар, разумеется, не имел никаких знаний в этой области), то всё же остаётся одна действенная формула, «инстинктивно» используемая наиболее преуспевающими, практичными политическими лидерами:

Если мы не можем полностью освободить человека от записанных в его реактивном уме шаблонов поведения, то мы можем, по крайней мере, освободить человека от их рестимуляторов в обществе. Если иметь для этого все данные (но не обладать технологией Саентологии), то можно просто использовать реактивные шаблоны для того, чтобы взорвать старое общество, а затем аккуратно собрать обломки и построить из них новый рисунок. Если человек ни сном, ни духом не ведает, насколько аберрированным он может быть (а Боливар, конечно, ничего об этом не знал), то все еще остается работающая формула, «инстинктивно» используемая наиболее преуспевающими, практичными политическими лидерами:

Если вы освобождаете общество от того, что, как вы видите, с ним не в порядке, и применяете силу, чтобы заставить его делать то, что является правильным, и если вы продвигаетесь вперёд решительно и делаете всё основательно, не пытаясь тянуть время в ожидании лучшего момента, то, используя обаяние и талант, вы сможете произвести огромные политические изменения или улучшить положение гибнущей страны.

Если вы освобождаете общество от тех вещей, которые, как вы видите, неправильны в нем, и используете силу, требуя, чтобы делалось то, что правильно, и если вы продвигаете дело вперед с решительностью и основательностью и без постоянных промедлений, то Вы можете, применяя свое обаяние и способности, вызвать великую политическую реформу или улучшить положение катящейся к пропасти страны.

Итак, первая, и наиболее характерная ошибка Боливара заключалась в жизненно важных словах «вы видите» предыдущего абзаца. Он не только не смотрел, но даже и не слушал достоверных донесений разведки. Он был так уверен в своей способности выезжать на одном лишь вдохновении, или на своей воинственности, или на своём обаянии, что вообще не искал никаких изъянов, которые нужно было бы исправить, пока не становилось слишком поздно. Это пес plus ultra самоуверенности, достигающая предела тщеславия. «Как только я появлюсь, всё пойдёт как надо» – такова была не только его вера, но и основа его философии. Поэтому в первый же раз, когда это не сработало, он потерпел крах. Всё его мастерство и обаяние направлялось только в это русло. Только это он и мог видеть.

Итак, первая и самая существенная ошибка Боливара связана с жизненно важными словами «вы видите» предыдущего абзаца. Он ни на что не смотрел и даже не слушал разумные доклады собственной разведки. Он был так уверен, что может правильно всех воодушевить, победить, очаровать, что даже никогда не искал то, что нужно исправить, пока не становилось слишком поздно. Это предел самоуверенности, доходящей до крайнего самолюбования. «Когда он появится, все придет в порядок», — в это он не только верил, это была его основная философия. И поэтому в первый же раз, когда это не сработало, он лишился сил. Все его искусство и обаяние сводились только к этому критерию. Это все, что он был в состоянии видеть.

Не для сравнения с Боливаром, но чтобы показать, как я понимаю это:

Со мной однажды произошло нечто подобное. «Я буду продолжать двигаться вперёд сколько смогу, а если меня остановят, я умру». Это было решение, которое достаточно легко сформулировать, но по-настоящему трудно понять до тех пор, пока не составишь представления о том, что я имел в виду, говоря «двигаться вперёд». Метеоры движутся вперёд и очень-очень быстро. Вот так же и я. Затем в один прекрасный день, много лет тому назад, меня, наконец, остановили, к чему меня и готовили мои знакомые и семья бесчисленными мелкими остановками, и кульминацией этого оказался Военно-морской флот, в большей степени посвятивший себя звёздочкам на погонах, чем уничтожению врагов, и я буквально всё бросил. Некоторое время я не мог найти ключ к разгадке того, что же было со мной не так. Жизнь была совершенно невыносимой до тех пор, пока я не нашёл новое решение. Так что теперь я знаю уязвимость этих единственных решений. Это не для сравнения себя с Боливаром, но просто чтобы показать, что это случается со всеми нами, а не только с боливарами.

Я однажды попал в подобную ситуацию. «Я буду продолжать движение столько, сколько я смогу, а когда меня остановят, я умру». Это было решение, которое было довольно легко принять и трудно понять, если вы хоть приблизительно не знаете, что я подразумевал под словами «продолжать движение». Метеоры продолжают движение — очень, очень быстро. Продолжал движение и я. Затем в один прекрасный день, очень давно, меня, наконец, остановили — после бесконечных маленьких остановок, связанных с социальными контактами и с семьей. Кульминацией всего этого стал моряк, более устремленный к нашивкам, чем к смерти врагов — и я ушел буквально. Некоторое время я не мог понять, что же со мной не в порядке. Жизнь стала совершенно непереносимой — пока я не нашел новое решение. Так что я знаю уязвимость этих окончательных решений. Я не сравниваю себя с Боливаром, а просто хочу показать, что это случается со всеми нами, а не только с Боливаром.

У Боливара полностью отсутствовала способность понимать сущность происходящего. Он был способен видеть только внешнее и даже тогда не смотрел и не слушал. Он заставлял дела идти правильно только своим вдохновением. К сожалению, эта способность его и губила – до тех пор, пока он уже не мог вдохновлять. Когда он не мог вдохновлять, он рычал, а когда не мог рычать – кидался в бой. Но гражданские враги – это не военные враги, так что у него совсем не оставалось никаких решений.

Боливар был совершенно лишен проницательности. Он видел только внешнюю сторону вещей, и даже тут он не смотрел и не слушал. Он исправлял вещи воодушевлением (т. е., воодушевляя их). К сожалению то, что он мог делать это, пошло ему во вред. А потом он уже и этого не мог. Когда не удавалось воодушевлять, он рычал, а когда не мог рычать, ввязывался в битву. Поскольку гражданские враги — это не военные враги, то у него совсем не осталось решений.

Ему никогда не приходило в голову ничего кроме того, чтобы силой личного воздействия заставлять дела идти правильно и приводить к победе.

Ему никогда не приходило в голову применять что-то помимо околдовывания вещей так, чтобы они становились правильными и победоносными.

Его сгубило то, что он слишком уж сильно эксплуатировал свой талант, просто потому, что это было легко. В этом одном он был слишком хорош. Поэтому он никогда не был заинтересован в том, чтобы научиться чему-либо ещё, ему и не снилось, что существует какой-то иной путь.

Его падение было предопределено тем, что он возложил слишком тяжелые задачи на свое искусство — просто потому, что это было легко. Он был очень хорош только в этом. Так что он никогда не пытался овладеть каким-нибудь другим искусством и никогда даже не представлял, что есть и другой путь.

У него не было видения какой бы то ни было ситуации и не было никакого представления ни об организационных, ни о подготовительных шагах, необходимых для политической и личной победы. Он знал лишь военную организацию, на чём его понимание организации и ограничивалось.

У него никогда не было общего видения каких-либо ситуаций и представления об организационных или подготовительных действиях, необходимых для политической и личной победы. Он знал только военную организацию, и этим его организационная проницательность и ограничивалась.

Он был воспитан на опьяняющем высоком духе Французской революции, печально известной своей организационной неспособностью к формированию культуры; и, что было для него губительным, в детстве его учил человек, в высшей степени непрактичный в собственной личной жизни (Симон Родригес, расстрига, ставший воспитателем).

Он был воспитан в головокружительной атмосфере Французской революции, известной своей организационной неспособностью к созданию общества, и, к несчастью, с детства его учителем был человек до крайности непрактичный в своей личной жизни (Симон Родригес, отлученный священник, ставший воспитателем).

У Боливара не было навыков в обращении с финансами. Он начинал состоятельным человеком, но в конце концов стал бедняком; здесь можно видеть, как понижалась его статистика от уровня одного из самых, если не самого богатого человека в Южной Америке до того, что он был похоронен в чужой рубахе, как какой-нибудь ссыльный. И это при том, что вся собственность роялистов была широко доступна: перед ним были открыты богатейшие земли и рудники Южной Америки, – это невероятно! Но это правда. Он никогда не собирал выплат по ссудам, которые он давал правительствам, даже когда сам был во главе этих правительств.

У Боливара не было финансовых способностей. Он начал жизнь богатым, а кончил ее нищим, и можно проследить уменьшение его статистики — от одного из самых богатых людей в Южной Америке, если не самого богатого, до изгнанника, похороненного в чужой ночной рубашке. И это в то время, когда собственность роялистов, богатейшие земли и богатства шахт Южной Америки были для него широко открыты — это просто невероятно! Но так оно и было. Он никогда не требовал платежей по своим ссудам правительствам, даже когда был во главе этих правительств.

Поэтому неудивительно, что мы обнаруживаем ещё две очень реальные ошибки, которые привели к его гибели: он не обеспечивал вознаграждения ни своим солдатам, ни офицерам и совершенно не стремился добиться платёжеспособности тех стран, которые контролировал. Это было бы вполне нормально, если бы им предстояли долгие годы сражений и они не получали бы ничего, поскольку ещё не было завоевано никаких реальных богатств, но не вознаграждать, когда всё вокруг было в его распоряжении! Ну, знаете ли!

Так что нет ничего удивительного в еще двух очень явных ошибках, которые привели к его падению: он не заботился о вознаграждении для своих солдат и офицеров, и он не стремился обеспечить платежеспособность государств, которыми он руководил. Было бы в порядке вещей не платить им, если бы у них впереди были долгие годы сражений, а никаких реальных богатств еще не было бы завоевано, но не вознаграждать их, когда все было в его распоряжении?!... Это уж слишком!

Пределом его способностей было потребовать от церквей (которые поначалу активно против него не выступали, но злились из-за этого страшно) крошечные суммы наличных денег на текущие платежи и мелкие хозяйственные расходы.

Пределом его финансовых способностей было требовать небольших денег для оплаты текущих расходов от церквей, — которые вначале не были активными его противниками, но которым надоели бесконечные поборы, — и производить некоторые платежи по хозяйству.

Он мог (и должен был) приберечь всю роялистскую собственность и все их поместья, чтобы поделить это между своими офицерами, их людьми и теми, кто поддерживал его. Теперь это никому не принадлежало. И то, что он этого не сделал, стоило экономике страны потери всех налоговых платежей от всех этих продуктивных поместий (всего богатства страны). Так что неудивительно, что его правительство – из-за того, что налогооблагаемые поместья теперь бездействовали или, в лучшем случае, пошли на наживу спекулянтам или были разграблены индейцами, – было неплатёжеспособным. Кроме того, не сделав такого очевидного шага, он передал собственность в руки более дальновидных врагов, а своих людей оставил без гроша, лишив их возможности поддерживать экономически как свою собственную, так и его стабильность в новом обществе.

Он мог (и должен был) экспроприировать все владения и поместья роялистов и разделить их между своими офицерами и солдатами, а также людьми, поддерживающими его. Они были теперь без владельцев. И это упущение стоило экономике страны потери всех налоговых поступлений от всех прибыльных земельных владений (всего богатства, которое дает земля). И нет ничего удивительного в том, что его правительство было неплатежеспособным: ведь прибыльные земельные владения либо вообще не функционировали, либо были разграблены индейцами, либо, в лучшем случае, ими управляли спекулянты. Кроме того, не сумев предпринять столь очевидные действия, он отдал богатства страны в руки своих более предусмотрительных врагов и оставил своих офицеров и солдат без гроша, не дав им возможности поддерживать материально как свою собственную, так и его стабильность в новом обществе.

Что же касается государственных финансов, то превосходные рудники Южной Америки, вдруг оставшиеся без владельцев, были упущены из виду, а затем присвоены чужеземными авантюристами, которые просто пришли, взяли их бесплатно и начали разрабатывать.

Что касается государственных финансов, то великие рудники Южной Америки, внезапно оставшиеся без владельцев, уплыли между пальцев, а затем были захвачены и разрабатывались иностранными авантюристами, которые просто пришли и прибрали их к рукам, ничего не заплатив.

Испания управляла страной на десятины от доходов рудников и общие налоги. Боливар не только не собирал десятин, но и допустил, что земля стала настолько бесполезной, что не могла больше облагаться налогом. Ему надо было любыми ухищрениями заставить поместья действовать и передать под государственное управление все роялистские рудники, как только он их заполучил. Не сделать этого было полнейшей, хотя и типичной для гуманоидов, глупостью.

Испания тратила на нужды страны доходы от сборов с рудников и налогов с населения. Боливар не только не собирал налогов, он допустил, чтобы земля стала такой бесполезной, что не могла быть обложена налогами. Он должен был любыми уловками заставить функционировать поместья и организовать государственное управление всеми принадлежащими роялистам рудниками, раз уж они были в его руках. Не сделать этого было полной, хотя и типичной для людей, глупостью.

Проводя такой раздел собственности, ему следовало бы передать все это под управление офицерских комитетов, действующих как суды по разбору претензий, и не пятнать собственные руки коррупцией, естественной в подобных случаях. Он оказался вдвойне уязвимым, так как мало того, что не занимался этим, он ещё и получал упрёки в коррупции, когда кто-то действительно чтонибудь присваивал.

Устраивая такой раздел собственности, он должен был оставить его на попечение офицерских комитетов, действующих как арбитражные суды, не пятная своих рук естественной в таких делах коррупцией. Он остался вдвойне уязвим, поскольку он не только не уделял этому внимания, но и обвинялся в коррупции, когда кто-нибудь что-либо захватывал.

Несмотря на все свои походы и сражения за свои страны, он так и не осознал, насколько они отдалены друг от друга и насколько большую территорию они занимают, и поэтому он стремился к строго централизованному правительству, не только централизуя государства, но и централизуя различные народы в одно федеративное государство. И это на гигантском материке, изобилующем непреодолимыми горными хребтами, непроходимыми джунглями и пустынями, при отсутствии почты, телеграфа, перевалочных станций, железных и других дорог, речных судов или даже пешеходных мостов, не отремонтированных после изнурительной войны.

Ему не удалось также осознать широкую разбросанность своих стран, несмотря на все его передвижения и сражения на их землях, и поэтому он пытался создать жестко централизованное правительство, не только централизуя государства, но также централизуя различные народы в одно федеральное государство. И все это на бескрайних просторах с непреодолимыми расстояниями, непроходимыми джунглями и пустынями, без почты, телеграфа, радио, автомобильных и железных дорог, речных кораблей и даже пешеходных мостиков, которые требовали ремонта после изнурительной войны.

Единственно возможной (в стране с такими огромными пространствами, в которой кандидаты никак не могли быть известными лично на сколько-нибудь значительной территории и где их взгляды не могли распространиться даже на несколько миль ослиной тропы) была бы иерархия от пуэбло (посёлка) до штата, от штата до страны, от страны до федеративного государства, где демократия была бы только в пуэбло, а на все остальные должности, в пуэбло и выше, людей назначали бы и он сам утверждал бы титулы, если бы ему это вообще было нужно. Если бы его собственные офицеры и войска владели и управляли всеми отобранными у роялистов и испанской короны землями, не было бы никаких мятежей. Были бы, конечно, небольшие гражданские войны, но суд, призванный урегулировать окончательные претензии сторон, мог бы существовать на федеральном уровне, что заставляло бы представителей сторон исколесить такие необозримые просторы, что это, с одной стороны, существенно покалечило бы их страсть к судебным тяжбам, а с другой, сведение счётов по принципу «человек человеку волк» дало бы Боливару сильнейших правителей, если бы он сам не принимал при этом ничью сторону.

Была возможна только иерархическая лестница от пуэбло (деревни) до штата, от штата до целой страны и от страны до федерального государства (на таких огромных просторах, где кандидаты на любую должность не могли быть лично известны в большой области, и даже их мнения и высказывания не получали распространения дальше, чем на несколько миль проложенной ослами тропы), где только в пуэбло была бы демократия, а выше — только назначения, причем он сам должен был бы утверждать все титулы, если это ему было бы нужно. Поскольку его офицеры и его армии управляли землями как владельцы всего отобранного у роялистов и испанской короны, против него не было бы мятежей. Были бы, конечно, маленькие гражданские войны, но мог бы существовать суд для улаживания их окончательных требований, и только на федеральном уровне, что заставляло бы обращающихся в суд путешествовать так много и на такие большие расстояния, что это, с одной стороны, сильно снижало бы желание добиться правосудия, а с другой стороны — сведенияе счетов путем перегрызания горла друг другу, что позволило бы ему иметь на местах в качестве правителей сильнейших, если бы он не принимал ничью сторону в этих разборках.

Но он не стал отступать и не стал отрекаться от диктаторского положения. Он принял военные почести и военные способности за инструмент мира. Но война приносит лишь анархию, так что анархию он и получил. Мир – нечто большее, чем «приказ объединиться» (его любимое выражение). Продуктивный мир заключается в том, чтобы занимать людей делом, давать им что-то, из чего можно сделать что-то ценное, причём то, что они захотят сделать, и говорить им, чтобы они этим занимались.

Он не отступал и не отрекался от диктаторского положения. Он ошибочно принимал военные приветствия и воинские способности за инструмент мира. Войны приносят только анархию, вот он ее и получил. Мир — это больше, чем «приказ объединиться» (его любимое выражение). Продуктивный мир — это занять людей делом, дать им что-то такое, из чего они хотят что-нибудь сделать, и говорить, чтобы они продолжали делать это.

Он так и не начал распознавать подавляющую личность и никогда не считал, что кого-нибудь необходимо убивать, кроме как на поле боя. Там это приносило славу. Но был некто, кто уничтожал и само его имя, и его душу, и безопасность всех его сторонников и друзей: подавляющая личность Сантандер, его вице-президент, который мог быть арестован и казнён любым военным подразделением за сотую долю того, что было против него засвидетельствовано, и который мог склонить против Боливара всё казначейство и население, а Боливар, постоянно предупреждаемый и заваленный свидетельствами, ни разу даже не упрекнул его. И это принесло ему потерю популярности и закончилось ссылкой.

Он так и не начал распознавать подавляющих людей, никогда не считал необходимым убийство, кроме как на поле боя. Там это приносило славу. Но был некто, порочивший само его имя и разрушавший его душу, подрывавший безопасность всех его сторонников и друзей, подавляющая личность Сантандер, его вице-президент, одной сотой имеющихся свидетельств против которого было бы достаточно, чтобы арестовать его и казнить силами одного взвода, кто мог обратить против Боливара всю казну и население, тогда как Боливар, постоянно предупреждаемый и заваленный свидетельствами его преступлений, даже не упрекнул его за это. И это привело к потере Боливаром популярности и к его последующему изгнанию.

Кроме того, он не сумел защитить ни своих ближних армейских друзей, ни Мануэлу Саенс от других врагов. Таким образом, просто по недосмотру, он ослаблял своих друзей и игнорировал своих врагов.

Точно так же он не сумел защитить свих военных соратников и Мануэлу Саенц от других врагов. Так он ослабил своих друзей и не принял в расчет своих врагов просто из-за невнимания к ним.

Величайшей его ошибкой является то, что, изгоняя Испанию, он не изгнал её наиболее могущественного приспешника – церковь, и даже не ограничил её и не завоевал с помощью наград лояльность её южноамериканской ветви, и он вообще не сделал ничего плохого (за исключением денежных поборов) той организации, которая непрерывно работала на Испанию, причём так, как только могла: создавая за кулисами царство террора, настраивая каждого человека в стране непосредственно против Боливара. Такую группу вы либо склоняете на свою сторону, либо убираете её, когда она перестаёт быть нейтральной и становится, либо уже является, сообщником врага.

Его величайшей ошибкой было то, что, прогоняя испанцев, он не преследовал самое сильное из послушных орудий испанцев — католическую церковь. Он даже не выделил и не наградил за лояльность отделившуюся южноамериканскую ветвь церкви. Он вообще ничего не делал против (за исключением взимания с нее денег) этой организации, неустанно, изо всех сил работавшей в пользу Испании и втихомолку настраивавшей каждого человека в стране непосредственно против «царства ужаса» Боливара. Нужно либо склонять на свою сторону такую группу, либо прекратить ее существование, когда она перестает быть беспристрастной и становится или является партнером врага.

Поскольку церковь владела огромной собственностью, а войскам и сторонникам Боливара не выплачивали даже грошового солдатского жалования, даже если не принимать в расчёт собственность роялистов, то можно было бы, по крайней мере, отобрать собственность у церкви и раздать её солдатам. Генерал Вальехо сделал это в 1835 году в Калифорнии, почти в то же самое время, и без каких бы то ни было катастрофических последствий со стороны Рима. Или её могли забрать нищие страны. В такой игре, как южноамериканская политика, нельзя оставлять врага обеспеченным финансами и платёжеспособным, в то время как вы допускаете, чтобы ваши друзья умирали от голода. О, нет.

Поскольку церковь имела громадные владения и поскольку войска и сторонники Боливара НЕ ПОЛУЧИЛИ НИЧЕГО, даже грошовой оплаты солдата, тогда, если нельзя было касаться поместий роялистов, то можно было, по крайней мере, реквизировать церковную собственность и раздать ее солдатам. Генерал Вальехо [5] сделал это в Калифорнии в 1835 году, что очень похоже на современность, и не последовало никакой катастрофической реакции со стороны Рима. Захватить в собственность нищие государства. *вп: Либо нищие государства могли бы захватить эту собственность. Нельзя допускать, чтобы враг оставался финансируемым и платежеспособным, в то же время давая своим друзьям голодать, в игре, подобной южноамериканской политике. Ни в коем случае!

Он не использовал своих врагов. Он отправлял за пределы страны побеждённых «годос» – роялистских солдат. У большинства из них не было никакого другого дома, кроме Южной Америки. Он не объявлял амнистий, на которые они могли бы рассчитывать. Они были высланы или оставлены умирать в канаве, а ведь среди них были лучшие ремесленники страны.

Он высылал своих врагов. Он вывозил за границу «годос»[6] и побежденных роялистских солдат. Как правило, у них не было дома нигде, кроме Южной Америки. Он не объявлял амнистий, на которые они могли рассчитывать. Они были вывезены за границу или оставлены умирать в канаве — и среди них лучшие умельцы страны.

Когда один из них (генерал Родиль) не сдал форт Кальяо после того, как Перу была завоёвана, Боливар, сделав широкий жест с объявлением амнистии, не добился капитуляции и предпринял осаду форта. Четыре тысячи политических беженцев и четыре тысячи роялистских солдат в течение многих месяцев умирали на виду у всей Лимы. Боливар беспощадно сражался с фортом лишь только потому, что сражался форт. Но Боливару следовало спешно приводить Перу в порядок, а не сражаться с уже побеждённым врагом. Правильным ответом такому неумному командующему, как Родиль, – поскольку у Боливара были войска, чтобы сделать это, – было уставить дороги пушками для ведения продольного огня, который мог отбить охоту к любым вылазкам из форта, расположить ещё большее количество своих собственных войск на расстоянии выстрела, но в безопасном и удобном месте и сказать: «Мы не собираемся воевать. Война кончилась, глупый человек. Посмотрите на этих дураков вон там внутри, питающихся крысами, тогда как они могут просто выйти оттуда и ночевать дома, или уехать в Испанию, или перейти на службу ко мне, или просто поехать на пикник», – и позволить всем, кто пожелает, входить и выходить из форта, делая командующего фортом (Родиля) мишенью каждой умоляющей жены или матери снаружи и каждого потенциального дезертира или мятежника внутри, пока Родиль не стал бы кротким, как овечка и не перестал бы притворяться – один в поле не воин. Но битва была славой для Боливара. И в результате его стали сильно не любить, потому что людям надоела эта непрестанная стрельба, которая ни к чему не приводила.

Когда один из них (генерал Родиль) не сдал форт Кальяо[7] ПОСЛЕ ЗАВОЕВАНИЯ Перу, Боливар, после широковещательно объявленной амнистии, не сумел добиться его сдачи и взял форт штурмом. Четыре тысячи политических изгнанников и четыре тысячи роялистских войск умирали много месяцев на виду у всей Лимы, жестоко преследуемые Боливаром только за то, что ФОРТ сражался. Но Боливар должен был сразу навести порядок в Перу, а не сражаться с поверженным врагом.

Почести очень много значили для Боливара. Его жизнь заключалась в том, чтобы нравиться. И, вероятно, для него это имело большее значение, чем заставлять дела идти действительно правильно. Он никогда не поступался своими принципами, но он жил восхищением других – довольно тошнотворная диета, поскольку она, в свою очередь, требует постоянного «театра». Человек – это то, что он есть, а не то, чем в нём восхищаются или за что его ненавидят. Судить о себе по своим успехам означает просто видеть, что постулаты осуществились, и это порождает уверенность в своих способностях. Потребность в том, чтобы кемто было сказано, что они осуществились, – это признание своей собственной близорукости и вручение врагу копья для нанесения удара твоему тщеславию в любой момент, когда он только пожелает. Аплодисменты приятны. Здорово, когда тебя благодарят или восхищаются тобой. Но работать только на это? И жажда этого, зависимость от этого самого недолговечного наркотика в истории,

Правильным ответом такому глупому командиру, как Родиль, было бы, поскольку у Боливара были войска, чтобы сделать это, перекрыть все дороги из форта фланговым артиллерийским огнем так, чтобы сделать невозможной никакую вылазку из форта, разместить еще большее число своих солдат на удобном и удаленном на безопасное расстояние от форта месте, а затем объявить: «Мы не хотим сражаться. Война окончена, глупые вы люди. Посмотрите на этих дураков там внутри, питающихся крысами, в то время, как они могли бы просто выйти из форта и спать ночью дома или уехать в Испанию, либо записаться в мои войска, либо просто пойти гулять», и давать всем желающим входить и выходить из форта, делая тем самым командира форта (Родиля) мишенью для обвинений каждой плачущей жены или матери снаружи и каждого потенциального дезертира или мятежника в стенах форта, пока он, словно овечка, не забудет о своих претензиях: один в поле не воин. Но битва всегда была славой Боливара. И в результате к нему стали чувствовать сильную неприязнь, потому что непрестанная канонада, направленная в никуда, была утомительной.

убила Боливара. Это копьё для собственного убийства. Он постоянно говорил всему миру, как его можно убить, – уменьшить почтение. А так как за деньги и землю можно купить любое количество заговорщиков, его могли бы убить уменьшением почтения, – и это самое лёгкое из того, что вы можете заставить сделать толпу.

Почести всегда много значили для Боливара. Быть любимым было его жизнью. И, наверное, это больше значило для него, чем действительно видеть вещи правильно. Он никогда не поступался принципами, но он всегда жил восхищением других — довольно нездоровая диета, поскольку она, в свою очередь, требует от человека постоянного «театра». Человек есть то, что он есть, а не то, за что восхищаются или ненавидят. Судить себя по своим успехам значит отметить, что исходные положения были верными, что дает уверенность в своих способностях. Требовать, чтобы было кем-то ВЫСКАЗАНО, что эти исходные положения работают — только подвергать критике свое зрение и давать врагу копье, которым он в любой удобный ему момент нанесет рану Вашему тщеславию. Аплодисменты приятны. Великолепно, когда Вас благодарят, Вами восхищаются. Но работать только для этого? И Боливара убила именно его жажда к этому, его приверженность к самому нестабильному в истории наркотику — славе. Это направленное в самого себя копье. Он постоянно повторял всему миру, как его убить — снижением его оценки. И поскольку деньгами и землей можно купить любую шайку интриганов, его можно было убить, испортив его репутацию, и нет ничего легче, если Вы имеете дело с толпой.

У него была вся власть. Он не использовал её ни на добро, ни на зло. Невозможно иметь власть и не пользоваться ею. Это нарушение формулы Могущества. Потому что в таком случае это не даёт другим действовать, если у них есть какая-то часть власти; и тогда они видят, что уничтожение обладателя власти является для них единственным решением, поскольку, не используя власть или не передавая её никому, он является невольным препятствием для осуществления любых их планов. Поэтому даже многие его друзья и его войска в конце концов согласились с тем, что он должен уйти. Они не были способными людьми. Они были в тяжёлом положении. Они вынуждены были что-то сделать – неважно, плохое или хорошее. После четырнадцати лет гражданской войны положение дел было отчаянным, страна была измотана, в ней царил голод. Поэтому им необходимо было иметь какую-то часть абсолютной власти, иначе совсем ничего нельзя было поделать. Они не были великими умами. Он считал, что не нуждался ни в каких «великих умах», хотя на словах он приглашал их к себе. Он видел их жалкие и часто кровавые решения проблем и упрекал их. И поэтому он обладал властью и в то же время не использовал её.

Вся власть была у него. Он не использовал ее ни на добро, ни на зло. Нельзя удерживать власть и не использовать ее. Это противоречит Формуле Власти. Это служит предостережением ДРУГИМ от такого же поведения, если У НИХ есть какая-то власть, и поэтому они видят своим единственным решением уничтожение носителя власти, поскольку он, не используя власть и не передавая ее другим, сам не желая того стал камнем преткновения для всех их планов. Так что даже многие из его друзей и его войска в конце концов согласились, что он должен уйти. Они не были способными людьми. Они были в беде. Но плохо или хорошо, они должны были ЧТО-ТО делать. Дела были в отчаянном положении, разорение и голод после 14 лет гражданской войны. Поэтому либо они должны были иметь ЧТО-НИБУДЬ от этой абсолютной власти, либо совсем ничего нельзя было сделать. Они не были великими умами. Он думал, что он не нуждается ни в каких «великих умах», даже если на словах он призывал их. Он видел их жалкие и часто убийственные решения, и он упрекал их. Таким образом он удерживал власть и не использовал ее.

Он не мог вынести угрозу появления ещё одной выдающейся личности.

Угроза, исходящая от другой ЛИЧНОСТИ, была для него невыносимой.

Неприятности в Перу начались, когда он одержал верх над Ламаром, её действительным покорителем (из Аргентины); это была незначительная победа - присоединение Гуаякиля к Колумбии. Боливар хотел снова выглядеть победителем и не заметил, что в действительности это стоило и ему, и Перу поддержки Ламара, который сложил с себя полномочия, – что можно было понять, – и уехал домой, оставив Боливару «Перу для завоевания». К сожалению, она уже была у него в руках. Всё, что Ламару было необходимо, – это немного войск, чтобы избавиться от небольшой армии роялистов. Ламару не было нужно, чтобы Перу потеряла Гуаякиль, – это всё равно никому не принесло никакой пользы.

Беда в Перу произошла, когда он взял верх над истинным покорителем Перу (из Аргентины) Ла Маром[8] в маленьком триумфе по поводу присоединения Гуаякиля[9] к Колумбии. Боливар хотел снова видеть себя триумфатором и не заметил, что это реально стоит ему поддержки и стоит Перу поддержки Ла Мара — который, вполне понятно, ушел в отставку и уехал домой, оставив Боливара ПОБЕЖДАТЬ ПЕРУ. К сожалению, Перу уже было у него в руках. Ла Мару нужны были войска, чтобы очистить страну от небольшой роялистской армии — и это все. Ла Мару не было нужно, чтобы Перу потеряла Гуаякиль — так или иначе, это никогда не принесло никому никакой реальной пользы!

Боливар становился бездеятельным, когда сталкивался с проблемами из двух разных областей, – он не знал, какой путь ему выбрать. Поэтому не делал ничего.

Боливар становился пассивен, когда сталкивался с неоднозначностью проблем — он не знал, каким образом действовать. И он не делал ничего.

Превосходящий любого другого генерала в истории храбростью на поле битвы, в Андах или в бурных реках, он в действительности не имел храбрости, необходимой для того, чтобы доверять людям, уступающим ему в уме, и оставаться сторонним наблюдателем, когда они совершают свои часто шокирующие промахи. Он страшился их промахов. Поэтому он не осмеливался отпустить с привязи множество своих гончих, которые только и ждали приказов.

Более храброму, чем любой другой генерал в истории, на поле боя, в Андах[10] или в бурных реках, ему реально недоставало храбрости, чтобы доверять менее умным людям и переносить их промахи, часто шокирующие. Поэтому он не решался спустить с поводка многих своих рвущихся гончих.

Он умел вести людей за собой, умел создавать у людей великолепное настроение, заставлять людей сражаться и отдавать свои жизни после таких лишений, с которыми не сталкивалась ни одна армия в мире ни до, ни после этого. Но он не умел использовать людей, даже когда они умоляли его об этом.

Он умел вести за собой людей, умел заставить людей чувствовать себя замечательно, умел заставить людей сражаться и отдавать свою жизнь, перенося трудности, которых ни одна армия в мире не претерпела ни до, ни после этого. Но он не умел ИСПОЛЬЗОВАТЬ людей даже когда они просили, чтобы их использовали.

Это устрашающий уровень храбрости – использовать людей, о которых вы знаете, что они могут быть жестокими, порочными и некомпетентными. Он не боялся того, что они когда-нибудь станут враждебными по отношению к нему. Он был шокирован только тогда, когда они в конце концов стали такими. Но ведь он защищал «народ» от власти, данной людям сомнительной компетентности. Поэтому на самом деле он никогда не использовал никого, кроме трёх или четырёх генералов, обладающих мягким характером и невероятно выдающимися способностями. А остальным он отказывал во власти. Это было весьма заботливо по отношению к какому-то туманному «народу», но в действительности очень плохо для общего блага. Вот что было настоящей причиной его смерти.

Нужно иметь страшно высокий уровень храбрости, чтобы использовать людей, которые, как Вы знаете, могут быть жестокими, порочными и некомпетентными. Он никогда не боялся, что люди повернутся против него. Когда они в конце концов сделали это, он был потрясен. Но он защищал «народ» от власти, данной людям, компетентность которых под вопросом. Поэтому он никогда не использовал никого, кроме трех или четырех генералов хорошего характера и весьма выдающихся способностей. Всем остальным он во власти отказывал. Он очень заботился о туманном «народе», но на деле был очень плохим по отношению к общему благу. И на самом деле именно это довело его до смерти.

Нет, Боливар был театром.

Нет. Боливар — это был театр. Он весь был театром. Невозможно делать такие ошибки и все еще считать, что думаешь о жизни как о жизни, с красной кровью и реальными фактами. Реальные люди и реальная жизнь полны опасных, насильственных, жизненных ситуаций: и раны БОЛЯТ, и голод — это само отчаяние, особенно когда Вы видите, что это касается человека, которого Вы любите.

Это всё было театром. Невозможно совершать такие ошибки и всё ещё притворяться, что думаешь о жизни как о жизни – настоящей и полнокровной. С реальными людьми в реальной жизни связано насилие, множество опасностей – это живая действительность; раны болят, а голод – это само отчаяние, особенно если вы видите, как это происходит с тем, кого вы любите.

Этот всемогущий актер, поддерживаемый фантастическими возможностями своей личности, сделал ошибку, думая, что темы свободы и его собственной великой роли на этой сцене было достаточно, чтобы наполнить интересом часы работы и страданий людей, покупать им хлеб, платить их шлюхам, стрелять в любовников их жен, перевязывать их раны или хотя бы вносить достаточно драматизма в их обремененную жизнь для того, чтобы заставить их хотеть жить.

Этот мощнейший актёр, опирающийся на свой фантастический потенциал, допустил ошибку, посчитав, что тема независимости и его собственная выдающаяся роль на этой сцене достаточны, чтобы наполнить интересом каждый час работы и страданий людей, достаточны, чтобы покупать им хлеб, оплачивать их шлюх, стрелять любовников их жен, перевязывать их раны или даже сделать их обременённые тяготами жизни достаточно яркими, чтобы заставить их захотеть прожить их.

Нет, к несчастью, Боливар был единственным актером на этой сцене, и ни один человек в мире, кроме него самого, не был для него реален.

Нет, к несчастью, Боливар был единственным актёром на этой сцене, и никакой другой человек в мире не был для него реален.

И вот он умер. Люди любили его. Но они тоже были на сцене, когда они умирали за свободу по его сценарию или сценарию Руссо[11], но не по сценарию своей вполне реальной жизни.

И вот он умер. Они любили его. Но они тоже были на сцене, где они умирали по его сценарию свободы или по сценарию Руссо, – но у них не было сценария для их собственных настоящих жизней.

Он был величайшим полководцем во всей истории, если учесть все препятствия, людей и земли, на которых он воевал.

Он был величайшим полководцем во всей истории, если принять в расчёт те препятствия и земли, через которые он прошёл в своих сражениях, и тех людей, которых он встретил.

И он был полнейшим неудачником для себя самого и своих друзей.

Но он потерпел полное поражение и привел к полному поражению своих друзей.

Будучи в то же время одним из величайших ЛЮДЕЙ, живших в его время. И мы видим, насколько ниже оказываются другие в сапогах вождя среди людей.

При этом он был одним из величайших людей, живших тогда на свете. Так что это показывает, насколько ничтожны должны быть остальные, кто занимает положение вождей среди людей.

Трагедия Мануэлы Саенц как возлюбленной Боливара была в том, что Боливар ее не ИСПОЛЬЗОВАЛ, никогда реально не делил с ней жизнь и никогда не защищал ее и не воздавал ей честь.

Трагедия Мануэлы Саенс, возлюбленной Боливара, состояла в том, что Боливар никогда не находил ей применения, никогда, в действительности, не делил с ней власть, никогда не защищал её и не ценил высоко.

Она была умной, эффектной женщиной фантастической верности и искусства, с огромным «чутьем», способная на великую заботу и способная дать великое удовлетворение. И только эта последняя способность была востребована, и то непоследовательно и даже нечестно.

Она была умной, эффектной женщиной, обладающей фантастической верностью, одарённостью и выдающимся «чутьём», способная сослужить великую службу и доставить громадное удовлетворение. И только её способность приносить удовлетворение и была использована, и то от случая к случаю и даже бесчестно.

Во-первых, Боливар так никогда и не женился на ней. Он вообще никогда не был женат. Это пробивало брешь фантастических размеров в любой защите, которую она могла осуществить от его или ее врагов, имя которым легион[12]. Так что первой ее ошибкой было то, что она не сумела, тем или иным путем, стать его женой.

Прежде всего, Боливар так никогда на ней и не женился. Он никогда ни на ком не женился. Это создавало брешь фантастических размеров в любой защите - которую она когда-либо могла создать – от своих или его врагов, каковых была тьма. Таким образом, первой её ошибкой было то, что она не сумела каким-либо способом стать его женой.

То, что она позволяла себе иметь отстраненного мужа, которому, до определенной степени, она была продана, косвенным образом испортило ее жизнь.

У неё был равнодушный муж, которому её, в сущности, продали, и она допустила, чтобы это косвенным путём разрушило её жизнь.

Она была слишком неэгоистичной, чтобы принимать реальное участие во всех своих очень хитрых интригах.

Она была слишком самоотверженной, чтобы сохранять реальность в своих очень хитрых интригах.

Для решения этой брачной проблемы она могла изобрести сколько угодно действий.

Для решения этой проблемы с женитьбой она могла бы изобрести сколько угодно способов.

Она была надежным другом всех его доверенных советников, даже его старого учителя. И все же она не сумела устроить ничего для себя.

У неё была прочная дружба со всеми его доверенными советниками, даже с его старым учителем. И всё же она ничего не устроила для себя.

Она была до крайности преданной, совершенно блестящей и совершенно неспособной добиться реального окончательного успеха в любых действиях.

Она была бесконечно преданной, совершенно выдающейся, но абсолютно неспособной на деле осуществить что-либо определённое.

Она нарушала Формулу Власти в том, что она не знала, что у нее есть власть.

Она нарушала формулу Могущества в том, что не осознавала, что оно у неёесть.

Мануэла была лицом к лицу с человеком, с которым было трудно сладить. Но ее знания были недостаточны, чтобы она сумела сделать эффективным свой собственный двор. Она организовала его. Но она не знала, что с ним делать.

Мануэла столкнулась с мужчиной, с которым трудно было иметь дело. Иона не обладала достаточными знаниями, чтобы сделать свой двор эффективным. Она его создала. Но она не знала, что с ним делать.

Самой фатальной ее ошибкой было, что она не сумела избавиться от Сантандера, злейшего врага Боливара. Это стоило ей всего, что она вынесла перед кончиной и после смерти Боливара. ГОДАМИ она знала, что Сантандера надо убить. Она говорила и писала об этом каждые несколько дней. И все же она никогда не обещала никакому молодому офицеру приятную ночь или горсть золота, чтобы он сделал это — и это в то время, когда ДУЭЛИ БЫЛИ В МОДЕ. Это все равно, что стоять рядом и говорить, что хорошо видимый в саду волк, который пожирает цыплят, должен быть застрелен, и даже держать в руках ружье, и ни разу за многие годы не поднять его, в то время как цыплята исчезают один за другим.

Самой смертельной её ошибкой было то, что она не привела Сантандера, главного врага Боливара, к краху. Это стоило ей всего того, что у неё было перед и после смерти Боливара. В течение долгого времени она знала, что Сантандера надо убить. Она говорила это или писала об этом каждые несколько дней. И всё же она ни разу не обещала какому-нибудь молодому офицеру приятную ночь или пригоршню золота за то, чтобы это осуществить – и это в те времена, когда дуэли были в моде. Это всё равно что стоять и обсуждать, что необходимо застрелить хорошо видимого волка, который пожирает в саду цыплят, и даже держать ружьё и ни разу не поднять его, тогда как твои цыплята пропадают из года в год.

В стране, переполненной священниками, она так и не сумела приручить священника, который помог бы ей добиться своей цели.

На земле, переполненной священниками, она так и не «приручила» какогонибудь священника, чтобы осуществить свои цели.

Она была фантастическим разведчиком. Но она поставляла информацию человеку, который не был способен на какие-либо действия, чтобы защитить себя или друзей, который мог только эффективно командовать сражающимися армиями.

Она была потрясающим разведчиком. Но она снабжала своими данными человека, который не мог предпринимать никаких действий, чтобы защитить себя или своих друзей, и который мог только эффектно сражаться. Она не понимала этого, а также не взяла на себя обязанности шефа тайной полиции. Её ошибкой было ждать, когда её попросят прийти к нему и начать действовать. Она добровольно стала его лучшим политическим тайным агентом. Поэтому ей следовало принять на себя и дополнительные роли.

Она не видела этого и так же спокойно работала в должности шефа тайной полиции. Ее ошибка была в том, что она ждала, чтобы ее просили: просили прийти к нему, просили действовать. Она добровольно стала его лучшим агентом политической разведки. Поэтому она должна была также принять на себя и другие роли.

Она следила за его перепиской, была в дружеских отношениях с его секретарями. И при этом она ни разу не выпросила, не подделала, не выкрала ни одного документа, чтобы отделаться от врагов, предоставляя этот документ либо Боливару, либо своему двору. А там, где этика была на таком низком уровне, это было фатально.

Она вела его корреспонденцию, была дружна с его секретарями. И все же она никогда не собирала, не подделывала и не воровала никаких документов, чтобы избавиться от врагов — либо с помощью представлений Боливару, либо с помощью собственного окружения. А в среде с таким низким уровнем этики это было фатальным.

Она открыто полемизировала и яростно, как в битве, сражалась с окружавшим её сбродом.

Она открыто писала памфлеты и яростно сражалась против преследующего ее сброда.

В её распоряжении были огромные суммы денег. На земле продажных индейцев она никогда не потратила ни гроша, чтобы подкупить какого-нибудь громилу или хотя бы достать надёжную улику.

В ее распоряжении бывали очень большие суммы денег. В стране готовых на все за грош индейцев она никогда не воспользовалась деньгами, чтобы оплатить наемного убийцу или даже важные свидетельские показания.

Когда ей было достаточно просто открыть рот, чтобы получить любое конфискованное у роялистов поместье, она начала судебный процесс по вопросу законно принадлежащего ей наследства и так и не выиграла его, а другой выиграла, но так ничего и не получила.

Когда просто открыть рот ей было достаточно, чтобы получить любое конфискованное имение роялиста, она обратилась в суд по поводу законного наследства, сначала проиграла дело, затем выиграла, но так никогда и не получила наследство.

Они жили на границе зыбучих песков. А она так и не купила ни доски, ни верёвки.

Они жили на краю трясины, зыбучих песков. Она никогда не купила ни доски, ни веревки.

Увлечённая великолепием происходящего, полностью преданная делу, будучи способным и грозным противником, она не предпринимала никаких действий.

Увлеченная славой, полностью преданная, с большими способностями и опасная врагам, она все же не ДЕЙСТВОВАЛА.

Она ждала, чтобы её позвали к нему, даже когда он умирал изгнанным.

Она ждала вызова, чтобы прийти к нему, даже когда он умирал и агонизировал.

Его господство над нею, никогда не подчинявшейся никому другому, было слишком неограниченным для выживания их обоих.

Его власть над ней, никогда не слушавшейся никого другого, была слишком абсолютной для ее или его собственного выживания.

Ошибки, которые ей приписывали (на которые в то время указывали как на её капризы и притворство), не были её упущениями. Они лишь делали её интересной. Они были далеко не смертельными.

Ее признанные промахи (на которые в свое время указывали как на ее капризы и забавы) не были ошибками. Они делали ее только интереснее. Они были далеки от фатальных.

Она не была настолько безжалостной, чтобы возместить недостаток его безжалостности, и настолько предусмотрительной, чтобы возместить недостаток его предусмотрительности.

Она не была достаточно безжалостной, чтобы компенсировать его недостаточную безжалостность, и недостаточно предусмотрительной, чтобы компенсировать его недостаточную предусмотрительность.

Пути, доступные ей для приобретения состояния и для действий, были свободными от преград. Дорога, простирающаяся до горизонта.

Пути, открытые перед ней для приобретения состояния и для действий оказались без единой двери. И при этом путь простирался до самого горизонта.

Она храбро сражалась, но просто не предпринимала никаких действий. Она была актрисой лишь для театра.

Она храбро сражалась, но она просто не предпринимала никаких действий.

И из-за этого она умерла. И позволила Боливару умереть из-за этого.

Она была актрисой только для театра.

Мануэла ни разу не огляделась и не сказала: «Послушайте, дела не должны идти настолько неправильно. У моего милого – полконтинента, а его войска преданы и мне. И всё же эта женщина запустила в нас гнилым помидором!».

И она умерла из-за этого. Она позволила, чтобы Боливар умер из-за этого.

Ни разу Мануэла не сказала врачу Боливара, который по слухам был её любовником: «Скажите этому человеку, что он не выживет, если я не буду подле него, и твердите это ему, пока он в это не поверит, или у нас будет другой врач».

Мануэла так и не огляделась и не сказала: «Смотрите, дела не должны идти так неправильно. Мой любимый распоряжается половиной континента, и даже мне верны его батальоны.» И все же эта женщина не погналась за наживкой!

Перед ней был весь мир. Тогда как Теодора, жена константинопольского императора Юстиниана I, простая циркачка и шлюха, управляла жёстче своего мужа за его спиной – Мануэла ни разу не принесла бушель золота, чтобы Боливар отдал его своим солдатам, которые ничего не получали, сказав при этом: «Просто нашла, милый» – на его: «Откуда, чёрт возьми...?», после того как кто-то предприимчивый из её собственного окружения или её друзей-офицеров требовал бы выкуп за то, чтобы выпустить из тюрьмы пленных роялистов. Она ни разу не отдала дочь какого-нибудь ропщущего против неё семейства солдатам-неграм и не спросила затем: «Ну, какое слишком разговорчивое семейство следующее?».

Мануэла не сказала врачу Боливара, который, по слухам, был ее любовником: «Скажите этому человеку, что он не сможет жить без того, чтобы я была постоянно рядом с ним, и повторяйте это ему, пока он не поверит в это, или мы найдем сюда другого врача».

Она даже имела звание полковника, но пользовалась им лишь потому, что днём носила мужскую одежду. Это была жестокая, безжалостная страна, а не детский сад.

Мир был открыт перед ней. В то время как Теодора, жена императора Юстиниана I[13], правившего в Константинополе[14], простая циркачка и проститутка, правила жестче, чем ее муж, вместо своего мужа и за его спиной — и, кроме того, заставила его жениться на ней — Мануэла никогда не могла принести четырехведерную корзину золота и отдать Боливару для его неоплаченных солдат, с ответом: «Просто нашла это, дорогой» на его вопрос: «Откуда, черт побери, ...?» — после того, как пленные роялисты заботливо освобождались бы из тюрьмы за выкуп с помощью ее окружения и друзей-офицеров. Она никогда не отдала дочь известного семейства, выступающего против нее, солдатам-неграм и не спросила затем: «Какое сверх знаменитое семейство — следующее?»

Так что Мануэла, не имевшая ни гроша и будучи непредусмотрительной, умерла нелегкой смертью, в нищете, изгнанная врагами и покинутая друзьями.

Она даже имела звание полковника, но пользовалась им только потому, что днем носила мужскую одежду. Это была грубая, безжалостная земля, а не игра в музыкальном салоне.

А почему бы друзьям и не покинуть её? Они все были сражены нищетой до такой степени, что не в состоянии были помочь ей, несмотря на то, что хотели, потому что когда-то у неё была власть сделать их платёжеспособными. А она ею не воспользовалась. Они жили в нищете до того, как победили, но они-то в конце концов контролировали страну. Зачем же после победы превращать жизнь в нищете во вредную привычку?

Так что Мануэла, без гроша в кармане, непредусмотрительная, умерла в нищете нелегкой смертью, изгнанная врагами и брошенная друзьями.

Так что мы видим две трогательные, действительно очень почитаемые, но живущие напоказ личности, обе на сцене и обе очень далёкие от реальности всего происходящего.

И почему бы друзьям ее не бросить? Они все бедствовали до такой степени, что не могли помочь ей, даже если бы и хотели — но ведь она когда-то имела власть сделать их платежеспособными. И не воспользовалась этим. Они были в нищете до того, как они победили, но ведь после этого они фактически управляли страной. И после этого — зачем сохранять плохую привычку к нищете?

Вы можете сказать: «Но если бы они не были такими идеалистами, они бы никогда так упорно не сражались и не освободили бы полконтинента», – или:

«Если бы она опустилась до таких интриг или если бы он был известен своими жестокими политическими действиями, они бы так и не стали такими сильными и их бы никогда не любили».

Итак, мы видим две патетические, действительно симпатичные, но мишурные фигуры, обе на сцене, обе ДАЛЕКО отстоящие от всякой реальности.

Всё это само по себе очень идеалистично. Они умерли в канаве, их не любили, их ненавидели и презирали – двух порядочных, храбрых людей, почти идеальных для этого мира.

Можно сказать: «Но если бы они не были такими идеалистами, они никогда не смогли бы так упорно сражаться и освободить полконтинента» или «Если бы она унизилась до таких интриг или если бы он был способен на насильственные политические действия, они никогда не имели бы такой мощи, и их никогда не любили бы».

Истинный герой и истинная героиня. Но на сцене, а не в жизни. Непрактичные и непредусмотрительные, без малейшего дара – хотя бы у одного из них – воспользоваться властью, которую они смогли сосредоточить в своих руках.

Все это само по себе слишком идеалистично. Они умерли «в канаве», нелюбимые никем, ненавидимые и презираемые всеми, два порядочных храбрых человека, почти слишком хорошие для этого мира.

Данная история Боливара и Мануэлы – это одна из самых печальных трагедий.

Настоящий герой и настоящая героиня. Но на сцене, а не в жизни. Непрактичные и непредусмотрительные, без малейших способностей у кого-либо из них пользоваться властью, которую они могли иметь.

Они сражались со скрытым врагом – церковью; они были убиты своими собственными друзьями.

История Боливара и Мануэлы — трагедия самого печального рода.

Но обратите внимание, насколько непрактично не дать своим друзьям достаточной власти, когда у вас есть что отдать. Вы всегда сможете передать какую-то её часть другому, если первый потерпит крах из-за своей неспособности. И всегда можно подстрелить как зайца на охоте того, кто захочет воспользоваться переданной ему властью для того, чтобы убить вас, если у вас есть другие друзья.

Они сражались с тайным врагом, церковью; убили их друзья.

Жизнь – это не сцена, чтобы принимать позу и говорить: «Полюбуйтесь на меня!», «Полюбуйтесь на меня!», «Полюбуйтесь на меня!». Если кому-то приходится вести жизнь властителя или жить рядом с властителем, то надо и обращаться с этим как с жизнью. В жизни есть кровь. В ней есть страдания. В ней есть голод. И в ней должно быть право стрелять в своих врагов, до тех пор пока не наступит золотой век.

Но обратите внимание, как непрактично не дать Вашим друзьям достаточно власти, когда у Вас есть что дать. Вы всегда можете передать часть этой власти кому-то другому, если первый потерпел крах из-за своей неспособности. И если кто-то пытается воспользоваться переданной ему властью, чтобы убить Вас, то его всегда можно подстрелить, как зайца на охоте — если у Вас есть другие друзья.

Аберрированный человек в его теперешнем состоянии не способен и на три минуты сохранить провозглашённый золотой век, даже если ему дать все инструменты и все богатства этого мира.

Жизнь — не сцена, чтобы принимать позы и призывать: «Смотрите на меня! Смотрите на меня! Смотрите на меня!» Если Вы должны вести жизнь носителя власти или жизнь рядом с носителем власти, то Вы должны обращаться с ней как с жизнью. Жизнь кровоточит. Она страдает. Она голодает. И в ней должно быть право стрелять в своих врагов, пока не наступит всеобщее благоденствие.

Если человек живёт жизнью властителя или живёт рядом с властителем, он должен сосредоточивать в своих руках власть как можно скорее, и передавать её настолько быстро, насколько это возможно, и использовать в каждом гуманоиде, находящемся в пределах досягаемости, всё, на что тот способен, и даже сверх этого, если этот властитель или его приближённый вообще намеревается жить.

Аберрированный человек в его нынешнем состоянии неспособен более трех минут поддерживать это всеобщее благоденствие, даже если ему отдать все производительные силы и все богатства этого мира.

А если вы не избираете себе такую жизнь, тогда идите на сцену и будьте настоящим актёром. Не надо убивать людей, притворяясь, что это понарошку. Ещё можно стать отшельником, или студентом, или клерком. Или изучать бабочек, или заняться теннисом.

Если Вы будете вести жизнь носителя власти или рядом с носителем власти, Вы должны собирать власть так быстро, как это возможно, и делегировать ее так быстро, как это только может получиться, и использовать каждого человека в пределах сферы своего влияния наилучшим образом и даже сверх его способностей, если Вы ВООБЩЕ хотите жить.

Потому что человек становится связанным определёнными естественными законами, и эти законы не отменить; он становится связанным ими в тот момент, когда он начинает завоевание, либо в качестве ответственного, либо в качестве его приближённого, либо человека в его штабе или его армии. И самый главный закон – если вы стремитесь побеждать – это, конечно, побеждать. Но при этом продолжать обеспечивать тем, что именно необходимо побеждать, и обеспечивать врагами, которых необходимо одолеть.

Если Вы не выбираете такую жизнь, тогда идите на сцену и будьте на самом деле актером. Не убивайте людей, притворяясь, что на самом деле этого нет. Или же станьте отшельником, студентом или чиновником. Или изучайте бабочек, или занимайтесь теннисом.

Боливар доводил свой цикл до «свободы» и на этом заканчивал. У него никогда не было других планов относительно того, что делать дальше. У него кончились земли, которые можно было бы освободить. Потом он не знал, что с ними делать, а также не имел достаточного понимания, чтобы найти что-нибудь ещё, что можно было бы освободить. Но конечно же, все игры, имеющие предел, подходят к концу. И когда это происходит, игроки падают на поле и становятся тряпичными куклами, если кто-то хотя бы не скажет им, что игра закончилась и что у них больше нет ни игры, ни раздевалки, ни дома, а только это поле.

Поскольку Вы вверяетесь определенным необратимым естественным законам в тот момент, когда Вы решаетесь на завоевание власти — либо как человек, несущий ответственность, либо как человек около него, в его штабе, в его армии. И самый главный закон, если Ваша цель — победить, это, конечно, победить. Но кроме этого, надо также продолжать обеспечивать себя теми вещами, которые надо победить, и врагами, которых надо одолеть.

И они лежат на этом поле, не замечая, что больше не может быть никакой игры, так как другая команда убежала, и немного погодя им придётся делать чтонибудь; а если вождь и его сподвижница тоже сидят на траве, как тряпичные куклы, конечно же, нет никакой игры. И поэтому игроки начинают сражаться между собой, просто чтобы иметь игру. А если вождь затем говорит: «Нет, нет», а его сподвижница не говорит: «Милый, позвони-ка лучше «Балтиморским иволгам» и договорись на субботу», тогда, конечно, бедные игроки, которым до смерти скучно, говорят: «Он вне игры», «Она вне игры», «Ну а мы разобьёмся на две команды и сыграем».

Боливар позволил своему жизненному циклу дойти до «свободы» и закончил на этом. Он никогда не имел других планов, что делать дальше. Он истощил свой запас освобождаемых территорий. А потом он не знал, что с ними делать, и не знал, что бы еще освободить. Но, конечно, все ограниченные игры приходят к концу. И когда это происходит, игроки падают на поле и становятся тряпочными куклами, до тех пор, пока кто-нибудь не скажет им, что игра окончена, и у них нет больше игры, нет раздевалки, нет дома, а есть только это поле.

Именно это и случилось с Боливаром и Мануэлой. От них должны были избавиться, потому что не было игры и они не создали никакой другой игры, в которую можно было бы играть, в то же время запрещая единственно доступную игру – мелкие гражданские войны.

И они лежат на поле, не замечая, что больше не могут играть, поскольку другая команда убежала, и через некоторое время им надо ЧТО-НИБУДЬ делать; и если вождь и его соправительница тоже сидят на траве, как тряпочные куклы, то, конечно, больше нет игры. И тогда игроки начинают сражаться между собой, просто чтобы у них была игра. И если тогда вождь не говорит «Нет, нет», а его соправительница не скажет: «Ребята, вы лучше позвоните Балтиморским Иволгам[15] и назначьте игру на субботу», тогда, конечно, бедные игроки, которым все надоело до смерти, скажут: «Он вышел из игры», «Она вышла из игры», «Сейчас мы разобьемся на две команды и сыграем».

Целый континент, на котором были главные из существовавших тогда рудников мира, целые народы были оставлены сидеть – «освобождёнными». И никто не владел этим континентом, прежние владельцы ушли. Эти рудники не отдали тем людям ни во владение, ни в управление. Никакой игры.

Именно это и произошло с Боливаром и Мануэлой. От них ДОЛЖНЫ были избавиться, потому что игры больше не было, и они не организовали людей на какую-нибудь игру, запретив единственную доступную им игру — малые гражданские войны.

И если Боливар не был достаточно умён, чтобы сделать это, он мог бы, по крайней мере, сказать: «Ну что же! Таким негодникам, как вы, предстоит потратить изрядное количество времени на то, чтобы наладить дело, но это уж не моя забота. Вы выбираете правительство нужного вам толка и решаете, каким ему быть. Моё дело – военные. А теперь я забираю свои прежние имения, и близлежащие роялистские, и ещё изумрудные рудники, просто так, на память, и мы с

ВЕСЬ КОНТИНЕНТ, на котором тогда были самые большие рудники в мире, целые народы так и остались сидеть на месте «освобожденными». Но они не получили ничего в собственность, хотя прежние собственники покинули страну. Им ничего не дали. И их не заставили этого добиться. Никакой игры.

Мануэлей отправляемся домой». И он должен был бы это сказать через пять минут после того, как в Перу разбили последнюю роялистскую армию.

И если Боливар не был достаточно сообразителен для этого, он мог бы по крайней мере сказать: «Ну что же! Вам, обезьянам, нужно будет много времени, чтобы заставить колеса крутиться, но это не мое дело. Вы настояли на правительстве вашего типа — что ж, пусть так и будет. Сейчас я принимаю во владение прежние мои имения и близлежащие имения роялистов, а также изумрудные шахты — просто как сувениры для меня и Мануэлы, и мы собираемся домой». И он должен был сказать это через пять минут после того, как последняя роялистская армия потерпела поражение в Перу.

И все его сотрудники и тысячное войско, которым он давал земли, тут же проворно ушли бы с ним. И люди, после нескольких воплей ужаса из-за того, что их покидают, тут же набросились бы друг на друга, мечами построили бы тут страну, там город и занялись бы, из чистейшего самосохранения, новой жизненно важной игрой под названием «Кто же теперь будет Боливаром?»

И имея при себе свою официальную семью и многотысячное войско, которому он дал землю, они тут же разумно ушли бы оттуда. И люди после нескольких криков ужаса от чувства покинутости напали бы друг на друга, уничтожили бы где страну, где город и чисто из чувства самозащиты занялись бы новой жизненной игрой: «Кто будет на этот раз Боливаром?»

И тогда, по приходу домой, ему следовало бы сказать: «Представляешь, Мануэла, вон те славные леса видятся мне ужасно роялистскими, а также и тот миллион гектаров пастбищ. Их владелец бросал в нас гнилыми роялистскими помидорами, помнишь? Так вот, это всё твоё».

И тогда дома он мог бы сказать: «Знаешь, Мануэла, эти прекрасные леса выглядят для меня ужасными роялистами, а также и этот миллион гектаров пастбищ. Их владелец когда-то погнался за роялистской рыбкой, помнишь? Теперь это твое владение».

И вся остальная страна сделала бы то же самое и принялась за новую игру под названием «Ты был роялистом».

И вся остальная страна сделала бы то же самое и принялась бы за новую игру «Ты был роялистом».

А в честь Боливара и Мануэлы НА КАЖДОМ ШАГУ воздвигались бы статуи сразу же, как только добрались бы с заказами до Парижа представители их поклонников из народа.

И Боливару, и Мануэле НАРОДОМ были бы воздвигнуты статуи как только посланники с заказами от восхищенного населения добрались бы до Парижа.

«Боливар, приходи править нами!» – должно было бы получить в ответ: «Я не вижу неосвобождённой Южной Америки. Когда увидите, что приближается французская или испанская армия, тогда возвращайтесь и скажите мне».

«Боливар, приди владеть нами!» — на это они получили бы ответ: «Я не вижу ничего не освобожденного в Южной Америке. Когда вы увидите, что на вас идет французская или испанская армия, вернитесь и скажите мне».

Это бы подействовало. И эта бедная пара умерла бы тогда достаточно обожаемой, в ореоле славы и (что, возможно, более важно) в своих собственных постелях, а не в канаве.

Это сработало бы. И эта бедная пара умерла бы всеми в достаточной мере обожаемая, в ореоле славы и (вероятно, это более важно) в своих собственных постелях, а не «в канаве».

А если бы им нужно было продолжать управлять, они могли бы объявить новую игру под названием «Заплати солдатам и офицерам роялистскими землями». А когда закончилась бы эта – игру под названием «Выгоняй церковь и раздавай её земли бедным дружественным индейцам».

И если бы они ДОЛЖНЫ были продолжать править, они могли бы объявить новую игру в «оплату солдат и офицеров землей роялистов». А когда и эта игра кончилась бы: «Сокрушите церковь и раздайте церковные земли бедным дружественным индейцам».

Вы не можете вечно стоять и раскланиваться у рампы, когда нет представления, даже если вы прекрасный актёр. Кто-нибудь другой может найти любой сцене лучшее применение, чем наипрекраснейший актёр, который не будет её использовать.

Вы не можете бесконечно кланяться у рампы, не давая представления, даже если Вы прекрасный актер. Кто-нибудь еще может найти лучшее применение любой сцене, чем даже приятнейший актер, который не будет ее использовать.

Человек слишком аберрирован, чтобы понять хотя бы семь положений, касающихся власти.

1. Множество людей живут своей жизнью. И если вы вождь, то вы должны либо позволить им жить своей жизнью, либо активно вести их по этой жизни.

Люди слишком аберрированы, чтобы понять хотя бы следующие семь положений, относящихся к власти:

1. Множество людей живет своей жизнью. И если Вы лидер, то Вы должны либо позволить им продолжать справляться с жизнью, как умеют, либо активно вести их, чтобы они могли справляться с ней.

2. Когда игра или представление окончено, должна состояться новая игра или новое представление. И если новой игры нет, кто-нибудь еще с удовольствием начнет эту игру, а если Вы не позволите КОМУ УГОДНО сделать это, то игра превратится в «охоту на Вас».

3. Если у Вас есть власть, пользуйтесь ею или делегируйте ее, иначе Вам наверняка не удастся надолго ее сохранить.

4. Если у Вас есть люди, используйте их, или они скоро станут очень несчастны, и у Вас их больше не будет.

«В политике я симпатизирую Джиггсу». Полный уход от власти действительно опасен.

5. Если вы откажетесь от власти, то сразу же оплатите все Ваши обязательства и счета, отдайте полностью власть всем Вашим друзьям и удалитесь, набив карманы оружием, имея компромат на каждого Вашего бывшего соперника, располагая неограниченными суммами на своем личном счету и адресами опытных убийц, поезжайте жить в Белгравию[17] и давайте взятки полиции. И даже тогда Вы можете не долго прожить, если Вы сохранили привычку к господству в любом лагере, который Вы больше не контролируете, или, тем более, если Вы скажете: «Я предпочитаю в политике Джиггса». Покинуть власть ПОЛНОСТЬЮ действительно опасно.

Но мы не можем все быть вождями или людьми, напыщенно расхаживающими в свете рампы, и поэтому есть ещё кое-что, что следует знать об этом.

Но не все мы можем быть вождями или фигурами, гордо выступающими на сцене, и поэтому нужно больше знать о следующем:

1. Когда вы находитесь рядом с тем, кто у власти, добейтесь, чтобы вам передали некоторую её часть, потому что вас могут пристрелить, приятель, пристрелить, поскольку положение рядом с властью очень приятное, но опасное, всегда опасное, открытое для насмешек любого врага этой власти, который не осмеливается действительно пнуть того, кто у власти, но способен пнуть вас. Итак, чтобы жить под сенью власти или работать на неё, вы сами должны приобретать власть и ПОЛЬЗОВАТЬСЯ властью, которой достаточно для того, чтобы самому постоять за себя – без ворчания начальству о том, что «надо убить Пита», говорите ли вы это открытым текстом или используете скрыто более подавляющие методы, поскольку это разрушает власть, поддерживающую вашу власть. Властителю не нужно знать всех плохих новостей, и если он действительно является властителем, то он не будет спрашивать всё время: «Что делают у двери все эти трупы?». И если вы умны, то вы никогда не позволите кому-либо думать, что ОН их убил, – это ослабляет вас и вредит источнику власти. «Видите ли, босс, что касается этих трупов, никто и не подумает, что это ваших рук дело. Вон та, видите там, – чьи розовые ноги торчат, я ей не нравился».

6. Когда Вы близки к власти, обязательно возьмите власть, переданную Вам — достаточную, чтобы Вы могли делать свою работу, защищать себя и свои интересы — ибо Вас, приятель, могут застрелить, именно застрелить, поскольку положение, близкое к власти — приятное, но опасное, всегда опасное и открытое насмешкам любого врага власти, который реально не осмеливается пинать власть, но может пнуть Вас. Так что для того, чтобы вообще жить в тени власти или у нее на службе, Вы должны сами собрать и ИСПОЛЬЗОВАТЬ достаточную власть, чтобы поддержать Вашу собственную долю власти — без того, чтобы просто докучать власти просьбами «убить Петра» — непосредственно или более завуалированными подавляющими действиями против него, поскольку эти действия вредят власти, которая поддерживает Вас. Власть не обязана знать все плохие новости, и если это действительно власть, она не будет все время спрашивать: «Что все эти мертвые тела делают за дверью?» И если Вы умны, Вы никогда не позволите ей думать, что ОНА убила их — это ослабит Вас, а также повредит источнику власти. «Ладно, босс, что касается всех этих мертвых тел, никто во всем мире и не предполагает, что это сделали Вы. Вот ЭТОЙ там, с этими торчащими розовыми ногами, я не нравился». «Ну», — скажет он, если он реально носитель власти — «зачем Вы беспокоите меня этим, если это сделано, и это сделали Вы. Где мои синие чернила?» Или: «Капитан, три береговых патрульных скоро придут сюда с Вашим коком, Добером, и они хотят сказать, чтобы он избил Симсона». «А кто такой этот Симсон?» «Он чиновник в офисе Вашего врага в деловой части города». «Хорошо, когда они закончат, возьмите Добера вниз в амбулаторию, и пусть с ним проведут все необходимое лечение. Да, повысьте ему зарплату». Или: «Сэр, могу я иметь власть подписывать приказы по дивизии*вп: отделению?» «Конечно».

«Ну ладно, – скажет он, если он действительно является властителем, – зачем же ты беспокоишь меня по этому поводу, если это уже сделано и это сделал ты? Где мои синие чернила?» Или: «Капитан, трое береговых патрульных скоро будут здесь с вашим коком Добером, и они захотят рассказать вам, что он избил Симеона». «Кто такой Симеон?» «Он клерк в конторе вашего врага в центре города». «Ладно, когда они уйдут, отведите Добера в травмпункт, чтобы ему оказали необходимую помощь. Ах да, повысьте ему жалование». Или: «Сэр, я могу подписывать приказы по отделению?» «Конечно».

7. Последнее и самое важное: поскольку мы не на сцене, а наши имена не светятся на афишах, всегда направляйте власть в направлении того, от чьей власти Вы зависите. Это может быть больше денег для власти, более легкое ее осуществление или защита, с рычанием власти от критики, или даже глухой звук падения одного из ее врагов в темноте, или славный поджог всего неприятельского лагеря как сюрприз ко дню рождения.

1. И, наконец, последнее и самое важное: раз уж все мы не на сцене, где наши имена горят неоном, то всегда устремляйте свои усилия на укрепление власти того, от чьей власти вы зависите. Это может быть либо больше денег для того, у кого есть власть, либо больший покой, либо обеспечение того, кто у власти, грозной защитой от нападок критика. Или это может быть даже глухой звук падения в темноте трупа одного из его врагов или восхитительное пламя пожара, охватившего весь вражеский лагерь, в качестве сюрприза ко дню рождения.

Если Вы работаете подобным образом и власть, около которой Вы находитесь или от которой зависите — это власть, которая хотя бы смутно представляет, как быть властью, и если Вы заставляете других работать так же, то фактор власти расширяется, расширяется и расширяется, и Вы тоже приобретете сферу власти большую, чем Вы имели бы, работая сами по себе. Реальная власть развивается путем жестких заговоров такого типа, толкающих вверх того, в чье лидерство верят. И если эта вера обоснована, и с этим властителем можно сработаться и удержать его от краха из-за переработки, плохого настроения или плохих данных, то рано или поздно приходит состояние переполнения силой. Никогда не чувствуйте себя слабым потому, что Вы работаете на кого-то более сильного. Единственной причиной неудачи здесь может быть вытягивание или снижение силы, от которой Вы зависите. Все неудачи, сохраняющие власть у власти, вносят свой вклад в силу и долговечность работы, в здоровье и власть этой власти. Преданность требует активных вкладов как вне от власти, так и внутри.

Если вы работаете таким образом, а тот, кто стоит у власти и с кем вы работаете или от кого зависите, имеет хотя бы некоторое представление о том, как быть у власти, и если вы заставляете других работать таким образом, тогда фактор власти расширяется, и расширяется, и расширяется, поэтому и вы получаете сферу власти, большую, чем та, которую вы имели бы, работая в одиночку. Настоящие властители появляются в результате подобных тесно сплочённых заговоров, когда люди проталкивают наверх кого-то, в чьё лидерство они поверили. И если они правы, а также если они заботятся о своём человеке и оберегают его от изнурительного труда, от необходимости сердиться или от недостоверных сведений, то они накапливают неотразимую, неумолимую силу. Никогда не чувствуйте себя слабее из-за того, что вы работаете на кого-то более сильного. Единственная причина неудачи человека заключается в том, что он утомляет или ослабляет ту силу, от которой зависит. Все неудачи сохранить власть тому, кто обладает властью, – это неудачи в том, чтобы способствовать увеличению силы, продолжительности деятельности и укреплению здоровья и власти того, кто находится у власти. Для того чтобы существовала преданность, требуется активный вклад как со стороны того, кто у власти, так и с вашей стороны в того, кто у власти.

Если бы Боливар и Мануэла знали это, их жизнь превратилась бы в эпос[16], а не в трагедию. Они не умерли бы «в канаве», у него не была бы отнята реально заслуженная слава за его реальные достижения даже до сего дня. И Мануэла не была бы неизвестна в архивах своей страны, так как она была действительно героиней.

Если бы Боливар и Мануэла знали эти положения, их жизнь была бы эпосом, а не трагедией. Они жили бы по сей день и не умерли бы «в канаве», лишённые почестей, которые они действительно заслужили своими настоящими достижениями. И не получилось бы так, что о Мануэле, настоящей героине, не упоминается даже в архивах её страны.

Храбрые, храбрые люди. Но если это может случиться с такими «звездами», одаренными способностями вдесятеро против величайших из остальных смертных, с людьми, которые могли собрать толпы в невыносимой и пустой стране и сразить одну из мощнейших властей на Земле, не имея денег и оружия, одной силой своих личностей, то каковы должны быть в целом невежество и хаос в умах вождей человечества, гораздо более мелких людей, ковыляющих через жизнь, полную тоски и голода?

Храбрые, храбрые люди. Но если это может произойти с такими звёздными личностями, которым в дар отпущены способности, в десять раз большие, чем у самых способных из остальных смертных, с людьми, которые смогли собрать толпы черни на необозримых землях и победить одну из самых главных мировых держав, существовавших в то время, не имея ни денег, ни оружия, единственно за счёт личных качеств, каким же тогда должно быть невежество и замешательство у человеческих вождей вообще, тем более у незначительных людей, которые, спотыкаясь, проживают свои жизни, полные скуки и страданий?

Давайте сделаем их мудрее, а? Вы НЕ МОЖЕТЕ жить в мире, где даже великие лидеры не могут руководить.

Давайте просветим их, а? Невозможно жить в мире, в котором даже великие вожди не могут вести за собой.