Вполне очевидно, что тот замечательный прогресс, которого мы добились в Дианетике и Саентологии, не имеет прецедентов. Но мы должны помнить, что чрезвычайно много умных людей объединялись друг с другом, делая различные вещи и демонстрируя, что ничего сделать невозможно.
У нас есть некоторые кейсы, которые абсолютно уверены в том, что от них не было вообще никакого толку, поскольку они просто застряли, понимаете, и не двигаются с места: «Ничего не происходит». У некоторых из них это стало девизом. Они подняли этот девиз высоко, чтобы у других была мишень, в которую те могли бы пострелять.
И я счастлив сообщить участникам этого конгресса, что к настоящему моменту большую часть этих кейсов подстрелили. [Смех.] Это весьма примечательно. Насколько мне известно, лишь немногие из этих «уклоняющихся» кейсов. На самом деле мне не известно ни одного «уклоняющегося» кейса, который не испытал бы каких-то изменений или улучшений от процессинга. Я не знаю ни одного такого кейса.
У нас был один такой знаменитый кейс. Прямо сейчас я смотрю на одного из его одиторов. Этот кейс был скован черным базальтом. Это не был кейс отложений энергии, это был кейс отложений черных масс. Одиторы откалывали этот базальт по кусочкам, и парню становилось лучше, он действовал лучше, но он не знал, что его состояние улучшалось. И так продолжалось долго – с 1952-го до начала 1955-го. И в течение всего этого времени одиторы периодически брались за работу, доставали молоток и долото, и смотрели, а не получится ли у них хотя бы разместить его как-то поприятнее среди этих черных масс.
И одитор, который присутствует здесь сегодня, сравнительно недавно предоставил этому человеку несколько недель процессинга в Финиксе, в результате чего этот преклир довольно стабильно экстериоризировался. И даже этот преклир заявил: «Бог ты мой, в Саентологии действительно случаются всякие вещи».
Так вот. Причина, по которой мы добились такого значительного прогресса, состоит в том, что человечество добилось такого значительного прогресса. Оно мало отдыхало. Оно немного меньше было помешано на еде, еде, еде и заработало себе немного времени, чтобы некоторые из представителей человечества могли думать не только об элементарном выживании, но и о других вещах. И на самом деле именно поэтому мы и добились того, чего добились. Но мы кое-чего добились. Не позволяйте никому говорить, что мы ничего не добились, когда будете пытаться рассказать кому-то о Саентологии.
Так вот, отвратительно то, что люди в большинстве своем не осознают одну очень интересную вещь... в отношении любого человека что-то можно сделать. Они не осознают того, что в отношении любого человека что-то можно сделать.Полицейский, который выписывает вам штраф за нарушение правил дорожного движения, воспринимает происходящее совершенно спокойно, он считает, что так уж устроен мир. Санитары, извлекающие останки человеческого тела из-под обломков автомобиля, угодившего в автокатастрофу по вине пьяного водителя, – все они согласились, что с этим, увы, ничего поделать нельзя. И это самое лучшее, что может прийти в голову людям различных профессий, обязанных иметь с этим дело.
И это основное соглашение, с которым вы сталкиваетесь, когда пытаетесь рассказать кому-то о Саентологии. Вот как низко вы должны опускаться: «С этим можно что-то сделать». И если бы вы могли рассказать кому-нибудь не о Саентологии, не о прошлых жизнях и не о дианетическом пренатале, а просто вот о чем: «Что-то можно сделать с несприспособленностью к обстановке, с плохим поведением, с плохим контролем и с межличностными отношениями, которые оставляют желать лучшего». Так вот, если бы вы просто смогли донести это до осознания людей: «С этим можно что-то сделать», то вам удалось бы добиться от них лучшего двустороннего общения, чем едва ли ни каким бы то ни было другим способом.
Почему? Да потому, что, когда вы говорите, что Саентология работает, что она делает то-то, что она пришла оттуда-то и отсюда-то, что есть одиторы и преклиры, что так вот все это происходит и так далее... вместо того, чтобы вдаваться во все эти детали, вам нужно осознать, что, когда вы говорите даже с каким-нибудь профессионалом, который должен идти в ногу со временем и не идет, вы говорите с человеком, который не верит в то, что с этим можно что-то сделать. Он находится намного ниже этого уровня... он не думает даже, что с этим можно было бы что-то сделать. Но если он и думал, что с этим можно что-то сделать, или говорил, что с этим можно что-то сделать, он знал, что говорит о надувательстве или обмане.
Поэтому человек, который приходит и говорит, что с этим состоянием можно что-то сделать, автоматически попадает в разряд обманщиков, проходимцев, шарлатанов и бездельников. Почему? Да потому, что очевидно: это ложь, что с этим можно что-то сделать. И любой, кто может что-то с этим сделать, на самом деле ничего не может с этим сделать, а значит, лжет.
И это основной барьер, который стоит на пути коммуникационных линий Саентологии и мешает более успешному распространению информации. Так вот, этот барьер прост, не так ли? Это поразительно простой барьер. Но он как бы спрашивает:
«Насколько низко вам нужно опускаться?»
Иначе говоря, скажем, у нас есть полицейский, который занимается малолетними преступниками. Он приходит и арестовывает их. Затем он кидает их за решетку, они выходят оттуда, он снова кидает их за решетку, а потом выпускает. И он говорит: «Пройдет еще немного, и они попадут в «большой дом», и там они просидят пару лет. Потом их выпустят, но мы их снова посадим. Их снова выпустят, мы их снова посадим, и их снова выпустят. Так все и происходит, и с этим совершенно ничего нельзя поделать». И он спрашивает: «Что толку от того, что мы арестовываем этих угонщиков автомобилей? Что толку-то? Вы сажаете их за решетку, они проводят там примерно год, выходят на свободу и спустя двадцать четыре часа после этого угоняют еще один автомобиль. С этими людьми ничего нельзя поделать. Они сумасшедшие. И ничего нельзя поделать с их разумом, – так что все это бесполезно. Так почему я должен быть с кем-то любезным? Почему я должен относиться к кому-то хорошо? Все это просто жалкая грязь, и нет здесь того конца нити, за который можно было бы потянуть и начать распутывать этот клубок, нет его». Таково умонастроение этого полицейского. Только обычно он даже и не знает, что пребывает в таком умонастроении.
Итак, давайте посмотрим, какое же влияние этот барьер уже сам по себе оказывает на такое многочисленное общество, как наше. Есть одна примечательная вещь: расчет, который заключается в том, что единственный способ привнести закон и порядок в общество, или овладеть контролем над обществом и взять руководство над ним в свои руки, или даже изменить его к лучшему – это ввести больше ограничений, издать больше законов и надеть больше наручников. Вот такой имеется расчет.
Что ж, в этом расчете нет особого умысла. Просто обычно так все и делается. Чем больше силы мы применяем к преступникам, к малолетним правонарушителям, к глупым людям, чем больше силы мы применяем к ученику, который не желает учиться, тем больше глупости и меньше учебы мы получаем, тем больше малолетних правонарушителей и больше преступность. Иными словами, мы просто пополняем этот список – пополняем, пополняем, пополняем, пополняем.
Так вот, в какой-то момент какой-то группе придется взять на себя ответственность за изменение этого хода мыслей. И учитывая тот факт, что мы работаем с мыслью, а не с физической массой, мы можем это сделать. Учитывая тот факт, что мы имеем дело с духовной стороной жизни, а не с ее карающим мечом, это может быть сделано. Если бы мы пытались сделать это с помощью меча, мы бы делали то же самое, что делает сейчас общество. Мы бы контролировали людей с помощью наручников, тюремных камер, операций, электрошоков, принуждения, наказания, плохого 8-К, угроз и страха. Все это просто дало бы нам еще большее падение нравов. Но нам не обязательно идти таким путем.
Мы обнаружили нечто уникальное. И вам вовсе не обязательно рассказывать об этом другим людям, поскольку вряд ли они это воспримут. Вряд ли они признают этот факт. Он заключается в том, что, если людей сделать хоть немного более свободными, это сделает их более цивилизованными.
Это звучит очень странно, поскольку общество в целом не верит в то, что это возможно. Если вы сделаете кого-то более свободным, количество неприятностей в обществе увеличится. Так это воспринимают люди. Так уж случилось что это ложь. Сокращая свободу, вы увеличиваете количество неприятностей. Предоставляя больше свободы, вы уменьшаете количество неприятностей. Такова правда.
Иногда кто-нибудь подходит ко мне и спрашивает: «Если честно... если честно, неужели это правда?.. Нет, между нами говоря, Рон, это действительно правда, что во время процессинга вы избавляете человека от того, что его сдерживает?»
Я не знаю, о какой деятельности он говорит. «Избавляете человека от того, что его сдерживало». Он полагает, что всех что-то сдерживает. Нет, это тоже не совсем так. У него в голове крутится целая куча неразумных предположений: что существуют огромные, черные звери, которые затаились под маской каждого из нас, под налетом социального лоска, и что эти звери в любой момент готовы вырваться на свободу. То, до какой степени он не верит в своего собрата, не поддается никакому описанию! Зато он убежден, что как только мы снимем все ограничения, мы окажемся лицом к лицу с толпой диких горилл – и это в самом лучшем случае. Если дать людям больше свободы, они тут же вскарабкаются на деревья и начнут раскачиваться вниз головой, уцепившись за ветки хвостами.
Это совершенно необоснованный вывод, поскольку мы выяснили, что, когда окружающие относятся спокойно и снисходительно к ребенку, который находится в плохом состоянии, чем-то расстроен, обеспокоен и так далее... Относиться спокойно не означает отсутствие всякого контроля. Люди, которые унаследовали от психологии идею о том, что современный способ воспитания ребенка заключается в том, чтобы просто оставить его в покое и пусть он плывет себе по течению... Не... так детей не воспитывают. Вам придется осуществлять над ребенком некоторый контроль, иначе он заболеет. Вам нужно контролировать его уверенно и с хорошим 8-К, иначе он заболеет. Помните это.
И вот мы берем этого ребенка, нервного и расстроенного, и даем ему чуть больше свободы, даем ему чуть больше права участвовать в игре. Мы советуемся с ним о том, сходить ли нам в театр или нет. Можно с уверенностью сказать, что этот ребенок, скорее всего, в течение нескольких дней будет несколько сбит с толку, недоумевая, что же, в конце концов, происходит – что-то не так, понимаете? Он будет немного смущен, а потом совершенно неожиданно заявит: «А знаете, у меня появилась некоторая реальность по этому поводу. Они действительно хотят знать, что я думаю об этой идее
– сходить в театр». И совершенно неожиданно ребенок успокаивается и становится цивилизованным человеком.
Чтобы сделать человека нецивилизованным, нужно отказывать ему в праве вести себя цивилизованно. Если вы будете исходить из того, что он цивилизованный человек, и дадите ему достаточно свободы, чтобы он мог принимать участие в игре под названием «Жизнь», то обеспечите его хорошее поведение.
Как вы полагаете, мы вообще когда-нибудь избавимся от преступности, если всякий раз, когда отбывший срок преступник выходит из заключения, общество его сторонится и не дает ему никакой работы? Что же ему остается делать, кроме как снова совершать преступления?
Подобным же образом обстоит дело и с отстающими детьми. Такому ребенку приходится заниматься дольше, сидеть дольше, ему приходится работать упорнее, учиться упорнее, чтобы хоть чего-то добиться – меньше свободы, меньше свободы, меньше свободы. На самом деле он становится все более, и более, и более тупым.
«Они глупы, поэтому их нужно по-настоящему пичкать образованием. Пусть они сдают экзамены. Скажите им, что если они не получат «5» по математике, то их папа с мамой отдадут их на съедение волкам». Другими словами, угрозы и принуждение. Забавно, что любой ребенок, которого обучают, уже знает арифметику. Главное обесценивание состоит в том, что его обучают заново. Он уже знает, как читать, поэтому мы учим его читать.
Никто никогда не предполагает, что этот ребенок может что-то знать или делать, и с таким отношением к себе он сталкивается на протяжении всей своей жизни. Очень немногие способны допустить, что в этом ребенке есть что-нибудь хорошее.
Никто не допускает мысли о том, что этот ребенок способен что-то делать. И до тех пор, пока общество будет придерживаться такого мнения, смотрите, какая страшная опасность будет постоянно висеть над этим человеком. Взгляните на эту опасность. Вот она: «Допустим, я действительно приспособлюсь к этому обществу –
обществу людей, которые считают меня глупым и неспособным, которые думают, что мне нужно по десять раз все объяснять. Допустим, я действительно приспособлюсь к этому обществу, буду сотрудничать со своими ближними и буду поступать с ними так, как я хочу, чтобы поступали со мной. Тогда, учитывая существующее отношение ко мне, я буду самым конченым человеком, которого я когда-либо встречал, – человеком, который не стоит и ломаного гроша. Так что я не решусь попасть в такое положение, где мне придется сотрудничать со своими ближними. Мне нужно держаться в стороне и ни в чем не участвовать, поскольку слишком опасно позволять другим людям управлять моими умственными машинами».
А что, по-вашему, делает человек, когда разговаривает с вами, как не управляет некоторыми из ваших умственных машин? И что, по-вашему, делаете вы, когда говорите с кем-то, как не управляете некоторыми из его машин? А если вы думали, что он будет очень, очень плохо управлять вашими машинами, вы как бы убирали эти машины подальше и позволяли ему потрогать лишь небольшой кончик какой-нибудь антенны – и не больше.
Приблизительно такова суть межличностных отношений сегодня. Люди готовы позволить другим управлять лишь одной миллиардной частью своих машин, поскольку это очень опасно, поскольку один человек очень мало верит другому человеку. И людей постоянно убеждали в этом с помощью тюрем, наручников, маленьких голубых болванчиков, размахивающих дубинками на углах улиц. Всех восхитительно контролируют. Банки контролируют вас. У вас всегда есть работа. Вам говорят:
«Хорошо. Что ж, не знаю, сколько мы позволим тебе тут работать. В действительности ты не отрабатываешь свою зарплату, но мы как-то тебя терпим»... понимаете, такого рода отношение бытует сплошь и рядом. Квазиучастие в игре... называйте это так.
Если бы все игроки на футбольном поле боялись прикоснуться к мячу, и каждый из них был решительно настроен не позволить остальным игрокам прикоснуться мячу, то игра непременно состоялась бы, не так ли?... На поле стояли бы двадцать два человека, а по центру лежал бы мяч, и эти ребята спорили бы друг с другом: «Тебе нельзя по-настоящему доверить этот мяч. Даже не знаю, нужен ли ты мне в команде, поскольку то-то и то-то, то-то и то-то...» Состоялась бы отличная игра, не так ли?
Вам когда-нибудь приходила в голову мысль о том, что жизнь в целом действительно может доставлять столько же самой настоящей радости, сколько и хорошая игра в футбол? Что мелкие, обыденные, повседневные дела могут вызывать энтузиазм в той же мере, в какой его вызывает возбуждающая игра? Почти невозможно поверить, не так ли, что разговор с другим человеком, получение денег по чеку, одно, другое, третье может в течение длительного времени доставлять огромное удовольствие, даже несмотря на то, что все это вовсе не большие, великие или волнующие события.
Что ж, телевидение сегодня убеждает нас в том, что мы, по меньшей мере, должны носить имя Уэбб, чтобы получать хоть какое-то удовольствие в обществе. И мы можем получить это удовольствие, только когда кто-то достаточно плохой будет убивать людей. Книжечки комиксов, эти серьезные дешевые издания, которые называют «комиксами», по воскресеньям... во всех этих изданиях описывается что-то такое, что, как считает общество, является игрой. И люди считают, что там ужасно много действия, пуль и... любой мой ровесник, будучи ребенком, считал, что жизнь не стоит того, чтобы ее прожить, если в ней нет, по крайней мере, какой-нибудь войны или чего-то подобного. Понимаете? Нужно много насилия, нужна большая игра, большие ставки. О, я в свое время прошел несколько войн, и никогда еще мне не было так скучно в жизни, как в то время. Почему? Да потому, что никто не знал, как нужно играть в эту игру.
Ни количество действия или движения, ни ставки, ни великолепие парадных мундиров – ничто из этого не создает игры. Ее создает именно желание окружающих нас людей играть. И когда мы забываем об этом, мы теряем игру, жизнь становится серьезной, тягостной, напряженной и беспощадной попыткой выжить.
И степень нежелания людей в этом обществе участвовать в игре определяется количеством наручников, количеством тюрем, количеством больниц и психиатрических лечебниц, а также количеством законов.
Так вот, чтобы создать игру, нужно иметь хотя бы несколько законов. У вас всегда будет необходимость в некоторых барьерах и ограничениях, для того чтобы создать игру. Однако когда их становится слишком много, исчезает всякая игра, за исключением одной: создавать больше законов, которые будут требовать создания еще большего количества законов. Это игра для юристов, а не для граждан.
Всюду, куда бы мы ни обратили свой взгляд и где бы мы ни нашли людей жалких, или несчастных, или верящих в то, что они просто не могут выжить или не могут насладиться жизнью, мы видим лишь общество, которое в большинстве своем состоит из людей, неспособных играть в игры и не позволяющих играть в них другим.
Это интересно. Если бы мы хотели описать последние стадии психоза и как-то их охарактеризовать, то получилось бы вот что: «никакой игры нигде, ни с кем, и все – точка». Это состояние характерно для кактуса, который растет в Аризоне... в Аризоне вырастают хорошие кактусы.
Так вот, последние стадии ухода – это просто «отсутствие игры». И когда принуждения и наказания становится намного больше, чем общения, необходимого для продолжения игры, мы получаем отсутствие игры.
Некоторые люди, возможно, думают, что игра есть и что она заключается в том, что кто-то ходит, стреляет, арестовывает, дерется, собирает людей в батальоны и стреляет залпами, или что одно агентство в Вашингтоне перебрасывается атомной бомбой словно мячиком с другим агентством в России, но в этой игре не так уж много участников, не правда ли? У обычного гражданина нет вообще никаких шансов сыграть в игру под названием «атомная война»... ни малейшего шанса. Не существует даже никакой приличной службы гражданской обороны, к которой гражданин мог бы примкнуть, понимаете? Он не может даже поносить каску... и неважно, много ли от нее проку.
Но здесь перед нами общий знаменатель того, что мы можем назвать «цивилизация». «Цивилизация» – это, конечно же, понятие, для которого характерна градиентная шкала. Хорошей цивилизацией можно назвать такую цивилизацию, в которой люди могут играть в игры, знают о том, что они могут играть в игры, и играют в игру, называемую культурой. Если бы общество придерживалось такой точки зрения, то, конечно же, у людей сразу бы появились права человека и уважение к своим собратьям; все это стало бы на свои места. Это все показатели того, насколько хорошо идет игра.
А когда права человека отметаются в сторону, игнорируются, что ж, нет никакой игры, вот и все... несмотря на детскую библию – «комиксы». Ее составители полагают, что игра возможна только тогда, когда вам разрешено убивать, грабить и поджигать. Это то, о чем говорят нам воскресные газеты. И это то, что каждый ребенок ошибочно принимает за чистую монету.
Они думают о плохих парнях с Дикого Запада. Между прочим, это очень интересно, это забавляет людей на Западе... это было очень интересно. Жизнь на Диком Западе имела очень, очень мало общего с тем, что кто-то выхватывал шестизарядный револьвер и убивал кого-то другого. Я хочу сказать: там всегда ошивались какие-нибудь два-три бандита, но они убивали друг друга, а все остальные ребята прекрасно проводили время. Вот каким на самом деле был Дикий Запад.
Любая примитивная культура, любые неосвоенные земли имеют одну отличительную черту, которая не нашла своего отражения в наших рассказах о Диком Западе, которая не нашла своего отражения в наших вестернах и не освещалась нашим великим авторитетом во всех областях... который доносит свои идеи с помощью гамма-лучей... телевизором.
Так вот, эти великие авторитеты согласны все как один с тем, что неосвоенные земли были тем местом, где все во всех стреляли. Вы думаете, что люди, которые в вас стреляют, могут хорошо управлять вашими машинами? Нет. Нет.
На самом деле поведение людей на неосвоенных землях было совсем другим. И поскольку я жил на неосвоенных землях Монтаны в те времена, когда она еще не была цивилизована, поскольку я там вырос, я очень хорошо знаю, о чем говорю. И поскольку потом я побывал на Аляске, я тоже очень хорошо знаю, о чем говорю... они там не цивилизованы ни на грош... и я побывал в других неосвоенных землях, в других частях мира. И всякий раз, когда я попадал куда-то, где людей было мало, они считались там ценными и применяли друг к другу хороший 8-К.
На Аляске, если вы отправляетесь... что ж, если вы отправляетесь куда-то на болота, там вы можете найти хижину. Она не будет заперта. На двери не будет замка. Там будут сложены дрова, там будет сковородка, немного бекона, немного муки. Единственное, что от вас ожидается, это то, что вы оставите после себя, по крайней мере, столько же дров, сколько там было. Если у вас немного больше провианта, чем вам обычно нужно, вы можете оставить его там, и, вероятно, вы так и поступите.
Здесь мы имеем дело с таким гостеприимством и такой дружбой, о которых вы и не слышали. Интересно, когда в последний раз кто-нибудь в Вашингтоне оставлял двери своего дома незапертыми, чтобы любой мог войти и приготовить себе бифштекс?
Так что нам рисуют ложную картину жизни на неосвоенных землях, и наших детей заставляют поверить в то, что самое замечательное в мире, чем вы можете заняться, – это пойти и убить всех.
Что ж, а почему ребенок верит в это? И мы тут же смотрим в самый корень проблемы: он не может иметь игру, поскольку он ребенок! Он не может иметь игру даже со своими сверстниками, поскольку их недостаточно уважают взрослые – всех до единого. Им не оказывается вообще никакого уважения. Нет никакой игры, в которую можно было бы играть. Они не могут участвовать в игре.
Они приходят и пытаются... понаблюдайте за маленьким ребенком, которому полтора-два года, он приходит, хватает полотенце для посуды, пока вы ее моете, и пытается вытереть эту посуду. И если вы как следует обучены в духе цивилизации Западного полушария, ха! вы заберете у него тарелку и поставите ее туда, где он не сможет до нее добраться и разбить.
И если вы будете поступать таким образом до тех пор, пока ему не исполнится семь лет, вы вырастите человека, который будет твердо знать, что он не может работать. А когда ему исполнится тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет, вам будет самое время сесть и схватиться за голову, поскольку иначе он уже никогда не будет хоть на что-то годен.
Когда он стал таким? С двух до семи лет. Это интересно. Ведь он мог разбить тарелку. Что ж, бога ради, позвольте ему разбить тарелку, но не ломайте жизнь ребенку!
Так вот, куда ни кинь взгляд, всюду натыкаешься на этот плохой 8-К, который является не более чем протестом индивидуума: «Лучше я никому не буду позволять управлять моими машинами, поскольку они все сломают. И я убежден в этом, поскольку на каждом углу, где они вовсе не нужны, стоят полицейские. Я убежден в этом, поскольку ужасно, ужасно много книг написано о том, что вы можете делать и что вы делать не можете: люди должны быть ограничены в действиях». И все это проистекает из того, что нам лучше не связываться со своими ближними, поскольку иначе мы попадем в огромное количество неприятностей. Что-то в этом роде, понимаете? Таков урок, который вам пытаются преподать.
Что ж, если это существующее, существующее положение дел, когда люди... когда полсотни людей могут прожить в многоквартирном доме (как это бывает в восточных штатах) пятнадцать лет, но так и не узнать имени того, кто живет в соседней квартире... если такое может случиться, значит, между людьми, должно быть, произошел довольно сильный раскол, довольно сильный раскол.
Что ж, если между ними произошел такой сильный раскол, тогда восстановление коммуникационных линий между ними представляет собой интересную проблему. Поскольку они будут счастливы только в том случае, если к ним будут подсоединены какие-то коммуникационные линии. Вы можете на это рассчитывать.
Это очень легкий процесс. Единственное, что вам нужно сделать, – это подсоединить некоторое количество коммуникационных линий, после чего в большей или меньшей степени начнет происходить все остальное. Поскольку дело всего-навсего в недостатке общения, и, общаясь, люди поймут, что их машины, их бытийность, их имущество не обязательно будут уничтожены только из-за того, что им кто-то что-то говорит или дает, или из-за того, что они куда-то идут. Понимаете? Они узнают об этом как бы по градиенту.
Но позвольте вас заверить вот в чем: если бы каждый человек в таком обществе считал, что со всем этим ничего нельзя поделать (допустим, что эти люди не так уж апатично относятся к этому вопросу, но им просто с детства внушили как непреложное, что никакого средства против антисоциальных действий не существует: допустим, что они все так считают), тогда можно было бы дать полную гарантию того, что ситуация будет ухудшаться.
Таким образом, это главный барьер на нашем пути. Это основное, что мы должны преодолеть с помощью Саентологии, люди не осознают: с этим можно что-то сделать, – речь не идет о том, что с этим можно сделать. Это слишком сложно. Существует возможность того, что произойдет нечто, что поможет человеку установить лучшие отношения с жизнью и со своими собратьями. Общество об этом не знает, оно не имеет об этом ни малейшего представления.
Вы подходите к какому-нибудь человеку и говорите:
О, это просто невероятно! Но так оно и есть. Я не преувеличиваю. «Любой человек в стране, который говорит, что может хотя бы начать исследования в области излечения рака, чтобы хоть что-то сделать с этим, должен быть тут же застрелен». И они постоянно заявляют, что люди, которые говорят, будто могут сделать что-то с болезнью, «которая, как это было установлено компетентными авторитетами, не поддается лечению...» Что это за компетентный авторитет на Земле, который может сказать, что в области лечения той или иной болезни не будет достигнуто никакого прогресса? Я бы сказал, что любой человек, который заявляет это, вовсе не компетентный и его следует поместить в сумасшедший дом. И тем не менее... тем не менее мы сталкиваемся с такой пропагандой: «С этим ничего сделать нельзя».
По-вашему, это нормально, что на автомагистралях этой страны каждый год гибнет и получает ранения больше людей, чем в армии США за всю Первую мировую войну? По-вашему, это хорошее, разумное общество? Или люди начинают нервничать, когда берутся за баранку? От любого, кто вообще в состоянии думать, от любого, кто может осмотреться вокруг, когда ведет машину, можно ожидать, что на дороге он выкинет какой-нибудь глупейший номер. Я знаю, я видел, как на дорогах происходили некоторые весьма интересные вещи. За всю свою жизнь я попал лишь в одну аварию, которую и аварией-то сложно назвать. Эта женщина внезапно... ее звали Ванда; она общалась с духами. Она вдруг... я ехал со скоростью где-то тридцать километров в час, и тут вдруг она начала делать поворот с четвертой полосы четырехполосного шоссе. Там даже никакого угла не было, чтобы туда можно было повернуть... машина вышла из-под контроля и внезапно въехала в бок моей машины, вот так. Это не причинило сколько-нибудь значительного вреда ни мне, ни моей машине. Я об этом побеспокоился... я подхватил машину и быстренько перетащил ее подальше. Но я посмотрел на эту девушку... она вся йа-йа-йа-йа-йа-йа. У нее были водительские права! Она не могла вымолвить ни слова в течение двадцати минут. С ней невозможно было вести никакого двустороннего общения, не говоря уже о том, чтобы выяснить: «Что за авария произошла?»
Я подумал: «Это интересно», – и поехал по дороге дальше, махнув на все это рукой. А несколько дней спустя мне пригрозили лишением водительских прав за то, что я не послал в бюро по делам вождения автомобилей какую-то бумажку. Понимаете, нужно было составить какое-то там заявление об ответственности, а я не составил эту бумажку в течение двадцати четырех часов после происшествия или сколько там разрешено... я даже не знал, что это нужно сделать, я даже не был причиной этого происшествия... и вдруг я обнаруживаю, что у меня собираются отобрать мои права. Тогда я позвонил и сказал:
Нет, она всего лишь въехала в мою машину. А я не составил документ!
Так вот, это восхитительное положение дел, не так ли? Тем не менее если вы войдете в здание полиции штата, или в контору по выдаче лицензий, или в контору по выдаче водительских прав, или в любое другое местное государственное учреждение и скажете: «Так вот, я доктор Саентологии и мы, вероятно, могли бы многое сделать, чтобы уменьшить количество аварий, которые происходят у вас в штате, проведя десятиминутный экзамен каждому человеку, который подает на права. Мы проведем этот маленький экзамен и мы будем вести учет данных в течение шести месяцев. И к концу шестого месяца мы определим всех, кто успел попасть за это время в аварию. И затем, если вы согласитесь с тем, что именно так все и было, мы сможем ввести это в качестве стандартной практики. И вам это не будет стоит ни гроша. Мы можем даже выделить человека, который будет стоять тут и проводить этот экзамен, пока люди будут сдавать другой экзамен».
Мы предлагали ввести такую схему во многих местах. Но мы предлагали ее тем людям, которые знали лишь одно: они в самом деле знали, что с этим ничего сделать нельзя.
Тем не менее с этим небольшим экзаменом связана огромная странность. Он предназначен для того, чтобы выявить людей, склонных к несчастным случаям. И он проходил проверку долгое время, так что в итоге из него получился небольшой тест, который дает весьма надежные результаты. И он умещается на двух сторонах одного листка бумаги. И он в самом деле... результаты, которые получаются, в самом деле соответствуют действительности. И вы можете сказать – уже по набранным баллам, – сколько этот человек будет водить машину, прежде чем попадет в следующую аварию, и попадет ли он в аварию вообще.
И мы обнаружили нечто весьма интересное, когда начали состыковывать этот тест предрасположенности к несчастным случаям с тестом по Шкале тонов и психометрией... стандартной серией психометрических тестов. Мы обнаружили, что соответствие было стопроцентным. Просто полнейшим. Иначе говоря, мы не тестировали ничего особенного, когда тестировали предрасположенность к несчастным случаям. Мы тестировали то же самое, что мы тестировали здесь при помощи теста личности.
Иначе говоря, этот маленький тест по несчастным случаям, который был предназначен для того, чтобы очистить парочку шоссе, определял способности человека так же эффективно, как и те, другие, чрезвычайно сложные тесты. Так что с ним не сопряжено совершенно никаких проблем, и он вполне точен. Его даже придумать не сложно. Но его предложили людям, которые знали, что с этим вообще ничего сделать нельзя. Что ж, а вы-то думали, что это стоящая затея.
Мы сопоставили результаты этого теста со способностью... поскольку этот тест проводился множеству студентов... со способностью человека проводить 8-К другому студенту. Соответствие было точным. Иначе говоря, мы выбирали в обществе тех людей, которым никто не должен позволять управлять своими умственными машинами, пока они не получат немного процессинга и не узнают, что с машинами нужно делать.
Так вот, здесь опять-таки все тесно переплетено с отношениями между людьми. И это переплетение очень легко увидеть, изобразить, поскольку оно представляет собой всего лишь вот что: может ли человек подать команду и довести цикл этой команды до конца, прежде чем подать другую команду? Или насколько хорошо человек может получать команду и завершать цикл этой команды, прежде чем он примет следующую?
Это чрезвычайно странно, но такого рода взаимный обмен и является цивилизацией. И если люди могут с легкостью отдавать команды и принимать их, если они могут вот так хорошо контролировать друг друга по очереди, причем уверенно, то культура будет весьма позитивной и динамичной.
Если все просто ходят и говорят: «Ну, все они ответственны и все будут ответственными, и у меня нет никакой необходимости отдавать кому бы то ни было приказы и так далее», то все начнет разваливаться. Это странно, не так ли? Что ж, мы обнаружили, что тот человек, который не должен сидеть за «баранкой» чужого тела, не должен сидеть и за баранкой машины.
Потому весьма интересно, что вы без малейшего труда можете вычислить в обществе тех людей, которые станут причиной несчастных случаев. По-видимому, их около десяти процентов. Вам нужно лишь отобрать у них водительские права и не возвращать их до тех пор, пока эти люди не получат достаточного количества группового процессинга, пока они не смогут выполнять команды 8-К и терпимо относиться к паре-тройке приказов.
Как вообще человек может водить по правилам, если он не может воспринять смысл правил дорожного движения? Что еще он сможет сделать, кроме как превысить скорость, если он даже не может воспринять смысл знака ограничения скорости? Понимаете? Ведь это команда, не так ли? Она говорит следующее: «В этой зоне скорость не должна превышать 50 километров в час». Этот человек не может принимать никаких приказов. Сто! Сто пятьдесят! И поверьте мне, если он пребывает в таком состоянии, он не знает, держится ли он за руль автомобиля или за бутылочку с соской. Обычно автомобиль ведет его!
Я спросил у одного из этих новых автомобилей: «Как у тебя в последнее время получается водить людей?» Знаете, он мне не ответил. Понимаете, он не находился со мной в общении. Он был безумен!
Что ж, хорошо. Следовательно, здесь мы имеем дело с анатомией культуры во всей ее полноте. И анатомия культуры представляет собой следующее: это желание и способность людей, составляющих эту культуру, играть в игру друг с другом, это их желание и способность отдавать друг другу приказы и завершать циклы действия, принимать приказы и завершать циклы действия, сотрудничать. Формировать команды, принимать ту или другую сторону и соревноваться друг с другом. Не обязательно, понимаете, идти и убивать всех подряд, как учит телевидение... вовсе не обязательно драться, чтобы иметь игру.
Когда вы играете с кем-нибудь в шахматы и вам интересно, разве вы деретесь с этим человеком? Нет. Когда вы играете в футбол, игра не перерастает в драку, если только все члены вашей команды или команды противника не сошли с ума. Это игра. И только когда повсюду воцаряется отсутствие игры, мы начинаем драться: и это убеждает всех в том, что идет игра.
Теперь давайте рассмотрим кого-нибудь, кто не способен получать подтверждения. Известно ли вам, что вокруг полным-полно людей, которые не способны получать подтверждения? Недавно, один одитор в Финиксе проделал весьма интересную штуку. Я вам уже рассказывал об этом: он подошел к женщине и сказал:
«Хорошо!» Понимаете, она получила подтверждение.
На самом деле она никогда в жизни ни от кого не получала подтверждений. Она говорила: «Ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля», – и ей говорили «да», но она этого «да» никогда не слышала. Она просто продолжала свое «ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля». И ей отвечали: «Да, Гертруда». Но до нее это подтверждение никогда не доходило. Застрявшая телефонная линия, понимаете? Поток движется лишь водном направлении. Такому человеку необходим удар, прежде чем он поймет, что ему дали подтверждение.
Один раз я видел одного парня, он ввалился на борт корабля совершенно пьяным. Он шумно поднялся на палубу где-то в 2:30 ночи. Там вообще никого не было. Мы только прибыли. Все устали как собаки. Парень у сходней стоял свою смену один, без офицера. И этот тип, который только что был призван и приписан к нашему кораблю, улизнул на берег, вернулся в стельку пьяным и намеревался все разгромить. Я отодрал себя от койки и пошел посмотреть, что там за суматоха.
Он выкинул журнал вахтенного и подзорную трубу и так далее... он выкинул все это за борт. И я ему что-то сказал... я сказал это прямо... я приказал ему прекратить. Он не получил никакого подтверждения. Ему ничего не было высказано. Он вообще не получил никакого общения. Он не получал никакого подтверждения тому, что он делал. Я сказал ему, что он не должен делать этого... это и было подтверждением тому, что он делает. Там вообще не было никакого общения.
Он продолжал крушить все на своем пути, он практически прошел сквозь меня и так далее. Тогда я схватил его за шейный платок и пток, пток, пток, пток, пток, пток, пток, пток!
И он сказал: «О, привет, шкипер».
Ладно. В обществе существует определенный процент таких людей, которые все нам портят. Каково их представление о подтверждении? Позволить вам наброситься на них, конечно же. Бах, та-ра-рах... «[вздох] Кто-то еще есть в этом мире».
После того как они попридираются к вам, попристают к вам и так далее... бывают несколько более легкие случаи... какой-то человек придирался к вам, приставал к вам, говорил с вами, говорил об одном и том же снова, снова и снова, и вы говорили: «Да. Да. Хорошо. Мы это сделаем. Хорошо», – и так далее, а он не успокаивался и продолжал. И вы в конце концов говорили:
Что ж, понимаете, мои умственные машины... не знаю, как насчет ваших... а мои умственные машины чувствительны. И когда люди говорят мне подобные вещи и так далее, у меня обычно возникает короткое замыкание между парочкой антенн и тому подобное.
Но боже мой, до чего же тяжело жить в цивилизации, где распространены такие низкопробные способы контакта... где донести общение можно лишь с помощью удара, понимаете? Ведь эти люди ходят и получают удары, чтобы знать, что они находятся в общении. Это не тот тип людей, которым вы доверили бы управлять вашими умственными машинами. Поэтому общество разваливается на кусочки.
Мы сталкиваемся с одним таким человеком, сталкиваемся с девяносто девятью хорошими людьми. Мы сталкиваемся с одним таким человеком... нам достается достаточно сильный удар, и мы говорим: «Что бы вы думали, другие девяносто девять людей точно такие же, всего получается сто». Мы говорим: «Что ж, такова жизнь. Таково общество».
И вот вам, пожалуйста, огромное число людей, хороших, добропорядочных людей ходят, смотрят на жизнь, не так уж плохо проводят время, по своему преуспевают, они очень хорошо могут разговаривать с другими... они на самом деле допускают две ошибки. Первая: что это... что разговор с кем бы то ни было влечет за собой неприятные последствия. Разговор с кем бы то ни было не влечет за собой никаких неприятных последствий. Мы допускаем ошибку, когда думаем так. Даже разговор с полицейским не влечет за собой никаких неприятных последствий.
Я конечно же, не собираюсь говорить вам, что вы должны сказать полицейскому, чтобы ваше подтверждение до него дошло. Я как-то раз столкнулся с одним полицейским; мне пришлось его спросить: «Где вы научились водить машину?» Этот вопрос был довольно-таки нелогичным, и поэтому он слегка опешил. «Откуда вы знаете, что значит хорошая езда?» Кстати говоря, я не был тем человеком, которого он тормознул. Он приставал к кому-то на тротуаре, а я просто подъехал и посигналил ему. Происходящее вообще меня не касалось.
Так вот, я спросил полицейского, где он научился водить, куда он направляется, какую машину он водит, женат ли он. Зачем я это делал? Я попросил у него водительские права и его удостоверение личности. Когда я полез в карман и достал записную книжку, он сел в свой автомобиль и уехал.
Это вообще было не мое дело. Или, быть может, общество – это дело каждого. Если вы делаете из этого хорошую игру, то, поверьте мне, это действительно дело каждого.
Так вот, есть еще одна ошибка, которую мы допускаем. Мы полагаем, что с этим ничего сделать нельзя. Да с этим можно сделать уйму вещей. Мы видим человека, который сидит с таким вот выражением лица: вяя – понимаете? Мы его спрашиваем:
«Что с тобой?»
Понимаете, если в ответ этот человек рыкнет на вас, или оскорбится, или сделает что-то такое, то, должно быть, он практически псих. Обычно люди отвечают, они вам рассказывают, в чем дело, и так далее.
Мы встречаем кого-то в трамвае, в автобусе, в вестибюле и так далее, и мы вообще ничего ему не говорим. Почему бы не сказать? Кто-то говорит с нами оскорбленным, раздраженным тоном, он немного рычит и огрызается. Вот что я обычно говорю таким людям: «Боже, что это вы ели на завтрак?» Все, что угодно, чтобы переключить их на другую коммуникационную линию.
Но ни вам, ни нам, ни обществу незачем и дальше допускать эти ошибки. Одитинг в основе своей – это общение. Сегодня у нас есть огромное, огромное преимущество: мы знаем формулу общения, знаем, что она может сделать и как использовать общение.
А сейчас я хотел бы заострить ваше внимание на одном моменте: многие одиторы, общаясь, ставят себя в очень невыгодное положение из-за того, что являются одиторами. Следовательно, эта группа, либо саентологическая группа, может поставить себя в невыгодное положение. Ведь она так чертовски много знает о том, что такое общение, что постоянно чувствует полную ответственность за то, чтобы использовать общение наиболее оптимальным образом. И это довольно жалкое состояние ума, поверьте мне.
Этот парень оттоптал вам все пальцы, понимаете, он в вас врезался и выбил у вас из рук пакет и так далее; вам так и хочется сказать ему: «Куда ты прешься, черт побери?»
Вместо этого вы, будучи хорошим одитором, понимаете, что этот парень в значительной степени находится вне общения и так далее, и вы похлопываете его по плечу или что-то в этом роде. Либо вообще ничего ему не говорите, либо проводите ему немного одитинга или что-то еще, понимаете? Вы, скорее всего, делаете самые невероятные вещи. Что ж, это само по себе что-то вроде рабства, не так ли? А?
Что ж, позвольте мне сказать вам по этому поводу нечто очень забавное. Хотя вы знаете, каким является оптимальное общение, даже если вы знаете, каким оно является, или поскольку вы знаете это, ни у кого из присутствующих здесь не получится использовать общение настолько небрежно, чтобы хоть как-то ухудшить состояние этого общества. Поскольку вы знаете, что такое общение, вы тут же берете некоторую ответственность за то, как вы общаетесь, и за то, чтобы общаться идеально, когда вы должны это делать. Но вам при этом не нужно брать полную ответственность за то, чтобы всегда общаться идеально. Это было бы иррационально, не так ли? Это было бы...
Так вот, я хочу рассказать вам о небольшом процессе, просто чтобы закончить лекцию... о небольшом процессе. Он имеет самое непосредственное отношение к нашей лекции. Он совершенно замечательный. Вы садитесь и спрашиваете преклира, который волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется, волнуется... вы просто спрашиваете его и спрашиваете: «Что ж, что с этим можно сделать?»
И он ответит вам, как это принято в обществе: «Ничего».
Спросите его снова: «Что с этим можно сделать? Что с этим можно сделать?»
Так вот, к вам кто-то вбегает... допустим, у вас имеется своя фирма или что-то в этом роде... и к вам кто-то вбегает и говорит: «И вся почта накрылась медным тазом, мы не наклеили марки на конверты, и все это запихали в почтовый ящик и... ооо!»
Вы смотрите на него и говорите: «Ну...» Вы знаете, что вы имеете полное право сказать: «Ты, идиот! Если я еще хоть раз узнаю, что ты сделал что-либо подобное, я оторву тебе голову». Вы имеете на это полное право.
На самом деле люди чувствуют себя лучше (и обычно это более принято), если вы ругаете их, когда они допускают ляпы, а не делаете чего-то еще. Я знаю, я однажды улучшил состояние одного человека. Я просто сел и начал его оскорблять. Установил уровень его приятия общения... это были оскорбления. Я сказал: «Ты один из самых паршивых гадов, которых я только встречал в жизни. Каков мерзавец».
И человек... «[вздох] Наконец-то ты меня понял».
Так вот, вы могли бы просто спросить этого человека: «Ну, что с этим можно сделать?» или «Что ты можешь сделать по этому поводу?».
Если вы хотите, чтобы окружающие вас люди в самом деле оказывали вам толковую помощь, никогда не решайте их проблемы за них. Продолжайте решать проблемы, относящиеся к вашему уровню руководства, но спрашивайте подчиненных:
«Что ж, что с этим можно сделать?», «Что ты можешь с этим сделать?». Спустя какое-то время человек сядет и осознанно придумает с полдюжины решений, одно за другим, бац, бац, бац, бац, бац! – не ноль решений, не всего лишь одно, понимаете? Он сможет придумать с полдюжины решений. «Что с этим можно сделать?» Вы реабилитируете способность людей самостоятельно находить решения для той или иной ситуации, какой бы плохой она ни была.
Прежде всего, они полагают, что бездействие – это решение. И я могу сказать вам, опираясь на мои исследования, что единственное, что вы не должны делать – это бездействовать. Неважно, что вы сделаете, неважно, насколько неправыми вы будете, но не бездействуйте. Это приведет к самым губительным последствиям. Звучит странно, но это правда. Бездействие влечет за собой роковые последствия.
И знаете почему? Это отключит вашу память. Это тут же стянет вас вниз с уровня ответственности, и вы окажетесь на уровне владения, а потом прятания. Понимаете? Вы говорите: «Что ж, я ничего не могу с этим поделать. Вот и все тут». И знаете, вы тут же почувствуете себя отвратительно.
Проведите этот процесс преклиру... спросите его о вещах, которые ему не нужно менять. Выглядит как неплохой процесс, не так ли? Вещи, которые ему не нужно менять, которые ему не нужно контролировать, с которыми ему не нужно работать, что-то в этом роде... и он будет становится все печальнее, печальнее, печальнее и печальнее.
Вот что не в порядке с человеком, который очень лихорадочно беспокоится по поводу всех тех вещей, которые ему нужно сделать, – у него недостаточно дел. Вот и все. Он испытывает нехватку действования. Вот что с ним не в порядке.
Что ж, нехватка общения – вот что обычно не в порядке с общением. Поэтому если у вас есть какие-то сомнения – общайтесь.
Так вот, раньше в Дианетике мы очень хорошо понимали, – и это по-прежнему так, – что можно сделать с помощью слов с человеком без сознания. Перед нами лежит человек, он без сознания и мы начинаем говорить. Ньяяя!
А знаете, в чем тут дело? В нехватке слов на фоне полнейшего отсутствия слов. Мы помещаем несколько слов в полнейший словесный вакуум, и они прилипают. Вы понимаете? Они становятся настолько ценными, человек хранит их настолько бережно, что втягивает их внутрь, наделяя абсолютной командной силой. Он вообще не подвергает их сомнению. Именно так инграммная фраза становится аберрирующей. Слов слишком мало, поэтому для человека без сознания каждое из них – это жемчужина или алмаз, и он держится за них... понимаете, общения там действительно не хватает.
Этот человек надеется на то, что он получит достаточно общения, чтобы убрать это оттуда. И если бы вы стояли над ним и говорили: «Ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля», – все дальше, дальше, дальше и дальше, если бы вы цитировали конституцию Соединенных Штатов Америки, «Билль о правах», «Великую хартию вольностей», закон Каппера-Вольстеда, знаете ли вы, что человек в конце концов пришел бы в себя? «Фух!» А если бы вы поболтали еще немного, чтобы вывести его и из этого состояния, то у него не останется ни одной фразы, которая была бы для него аберрирующей! Предоставьте ему достаточно общения – и вы сотрете все это. Предоставьте ему мало общения – и он оставит его у себя, нежно прижав к груди. Так вот, об этом стоит знать. Об этом стоит знать.
Поэтому можете провести одитору, который провел уже много одитинга, следующий процесс, он даст немалый результат: «Что вы могли бы сказать человеку, который находится в бессознательности?» Скорее всего, у него на какое-то значительное время возникнет задержка общения, поскольку он не может свободно говорить с людьми, когда те находятся в определенных состояниях.
Что ж, человек должен чувствовать, что он волен сказать достаточно, чтобы убрать у другого все, что угодно, – вот насколько свободно вы должны себя чувствовать. Не блокируйте свое общение, увеличьте его. Не расстраивайтесь из-за того, что кто-нибудь может сказать, будто вы навязчиво общаетесь. Скажите ему, что он навязчиво блокирует!
Уже одно то, что вы обладаете огромным количеством знаний в этой области, накладывает на вас ответственность, однако то, что вы обладаете знанием Саентологии, не дает вам права или основания прекратить жить. Вы должны быть способны жить гораздо более полной жизнью. Но вы можете совершенно свободно использовать или не использовать свои знания, вы можете использовать их так, как сочтете нужным, вы можете оказывать такое влияние, какое пожелаете оказать или же просто окажете случайно. Вам предоставлены большие права, не так ли? Эти материалы принадлежат вам. Так возьмите их.
Спасибо.