Спасибо. Как у вас сейчас дела?

Спасибо. Как у вас сейчас дела?

Отлично. Я кого-нибудь превратил в настоящую развалину?

Отлично. Я кого-нибудь превратил в настоящую развалину?

Женский голос: Пока нет, но вы еще успеете.

Женский голос: Пока нет, но вы еще успеете.

О, это точно. [Смех.]

О, это точно. [Смех.]

Сегодня случилось нечто очень, очень хорошее... я так понял, что два или три человека экстериоризировались за час процессинга, да? Не могли бы те люди, которые внезапно вылетели из головы, поднять руки? Один, два, три, четыре, пять... да, несколько человек... шесть, семь. Хорошо. Восемь.

Сегодня случилось нечто очень, очень хорошее... я так понял, что два или три человека экстериоризировались за час процессинга, да? Не могли бы те люди, которые внезапно вылетели из головы, поднять руки? Один, два, три, четыре, пять... да, несколько человек... шесть, семь. Хорошо. Восемь.

Так вот, находиться вне головы вовсе не обязательно. Но тот, кто сидит у себя в голове, просто болван!

Так вот, находиться вне головы вовсе не обязательно. Но тот, кто сидит у себя в голове, просто болван!

Так вот, я хотел сказать вам несколько слов об экстериоризации, поскольку не стоит одитировать вас сразу же после хорошего обеда. Поэтому я просто собираюсь поговорить с вами об экстериоризации... что это такое? И я собираюсь очень быстро рассмотреть с вами составные части бытийности. Вы хотите послушать об этом... о составных частях бытийности?

Так вот, я хотел сказать вам несколько слов об экстериоризации, поскольку не стоит одитировать вас сразу же после хорошего обеда. Поэтому я просто собираюсь поговорить с вами об экстериоризации... что это такое? И я собираюсь очень быстро рассмотреть с вами составные части бытийности. Вы хотите послушать об этом... о составных частях бытийности?

Что ж, все это как бы начинается с чего-то, что имеет качество и не имеет количества. А после этого появляется количество. Вселенная просто растет, вроде Топси. Мы начинаем с того, что в Дианетике изначально называлось единицей, осознающей осознание. Она не имеет массы, она не имеет длины волны, она не имеет положения в пространстве. Но она обладает способностью создавать постулаты и делать множество других интересных вещей, например пить виски с содовой и льдом и...

Что ж, все это как бы начинается с чего-то, что имеет качество и не имеет количества. А после этого появляется количество. Вселенная просто растет, вроде Топси. Мы начинаем с того, что в Дианетике изначально называлось единицей, осознающей осознание. Она не имеет массы, она не имеет длины волны, она не имеет положения в пространстве. Но она обладает способностью создавать постулаты и делать множество других интересных вещей, например пить виски с содовой и льдом и...

Но как она все это делает? Как она все это делает? Она делает это, просто говоря, что она это делает. Вот и все, что тут можно сказать. И эта поразительная головоломка морочила ей голову на протяжении долгого времени. Как она может делать все эти вещи, просто говоря, что она их делает?

Но как она все это делает? Как она все это делает? Она делает это, просто говоря, что она это делает. Вот и все, что тут можно сказать. И эта поразительная головоломка морочила ей голову на протяжении долгого времени. Как она может делать все эти вещи, просто говоря, что она их делает?

Что ж, ей бы не хотелось верить, что каждый постулат, который она создает, будет сохраняться в действии. Задумайтесь об этом на мгновение... предположим, что каждый постулат, который вы создали, сохранялся бы в действии. Предположим, что всякий раз, когда вы говорите: «Хочу быть мертвым», – вы оставались бы лежать там. Ну разве это не было бы замечательно? Предположим, что всякий раз, когда вы говорите: «Лучше всего я буду соответствовать этой ситуации, если буду старым и дряблым», – вы становитесь таким. И предположим, вы сказали: «О, детство, детство! Вот это было времечко! Ба-ба-ба».

Что ж, ей бы не хотелось верить, что каждый постулат, который она создает, будет сохраняться в действии. Задумайтесь об этом на мгновение... предположим, что каждый постулат, который вы создали, сохранялся бы в действии. Предположим, что всякий раз, когда вы говорите: «Хочу быть мертвым», – вы оставались бы лежать там. Ну разве это не было бы замечательно? Предположим, что всякий раз, когда вы говорите: «Лучше всего я буду соответствовать этой ситуации, если буду старым и дряблым», – вы становитесь таким. И предположим, вы сказали: «О, детство, детство! Вот это было времечко! Ба-ба-ба».

Так что одна из самых замечательных вещей, которые делает эта единица, осознающая осознание, – это держит себя на мушке. Она говорит: «Что ж, эти постулаты не будут сохраняться в действии. Я продолжаю быть Джо Джонсом. Но еслибы я мог делать все по-своему, то я был бы Джо Джонсом, Бесси Смит, П. Т. Барнумом, борзой собакой и все это, вероятно, где-то за один час. И это приводило бы в замешательство моих друзей, поэтому я сжалюсь над ними и просто буду Джо Джонсом». Можете представить себе, в каком замешательстве вы были бы, если бы у вас был такой друг. Он создает постулат и предстает перед вами во всей красе. Это бы вас расстраивало.

Так что одна из самых замечательных вещей, которые делает эта единица, осознающая осознание, – это держит себя на мушке. Она говорит: «Что ж, эти постулаты не будут сохраняться в действии. Я продолжаю быть Джо Джонсом. Но еслибы я мог делать все по-своему, то я был бы Джо Джонсом, Бесси Смит, П. Т. Барнумом, борзой собакой и все это, вероятно, где-то за один час. И это приводило бы в замешательство моих друзей, поэтому я сжалюсь над ними и просто буду Джо Джонсом». Можете представить себе, в каком замешательстве вы были бы, если бы у вас был такой друг. Он создает постулат и предстает перед вами во всей красе. Это бы вас расстраивало.

Поэтому мы делаем всевозможные хитроумные вещи, чтобы не давать себе подчиняться собственным постулатам по собственному желанию... ведь мы знаем, что не можем себе верить; конечно же, это первое, что мы должны знать. И мы делаем всевозможные вещи, чтобы все это срабатывало автоматически и чтобы все это нас удивляло.

Поэтому мы делаем всевозможные хитроумные вещи, чтобы не давать себе подчиняться собственным постулатам по собственному желанию... ведь мы знаем, что не можем себе верить; конечно же, это первое, что мы должны знать. И мы делаем всевозможные вещи, чтобы все это срабатывало автоматически и чтобы все это нас удивляло.

Один из излюбленных трюков духовного существа, который только можно придумать... Понимаете, это очень плохо, что дух оказался так основательно монополизирован высокими шпилями, мягчайшими коврами, крестами и так далее. Это очень плохо, поскольку создается впечатление, что в результате он попадает в категорию... понимаете, в особую категорию: нечто чрезвычайно серьезное и мрачное. Это означало бы, что никто никогда бы не смеялся. Если бы духовное существо было чем-то серьезным... если бы оно постоянно было серьезным, если бы его настроение соответствовало настроению, которое создается ладаном и тому подобными вещами... если бы это существо было точно таким же, мы бы все ходили и дымились.

Один из излюбленных трюков духовного существа, который только можно придумать... Понимаете, это очень плохо, что дух оказался так основательно монополизирован высокими шпилями, мягчайшими коврами, крестами и так далее. Это очень плохо, поскольку создается впечатление, что в результате он попадает в категорию... понимаете, в особую категорию: нечто чрезвычайно серьезное и мрачное. Это означало бы, что никто никогда бы не смеялся. Если бы духовное существо было чем-то серьезным... если бы оно постоянно было серьезным, если бы его настроение соответствовало настроению, которое создается ладаном и тому подобными вещами... если бы это существо было точно таким же, мы бы все ходили и дымились.

Так вот, это очень странно, понимаете? Если бы вы захотели, чтобы все люди относились к существованию серьезно, вы бы, конечно же, сказали им, что дух – это очень серьезное существо и мы должны относиться к нему с огромным почтением. И тогда все были бы очень серьезными и никто никогда не смотрел бы комиксы. Никто никогда не читал бы журналы АМА, чтобы посмеяться от души.

Так вот, это очень странно, понимаете? Если бы вы захотели, чтобы все люди относились к существованию серьезно, вы бы, конечно же, сказали им, что дух – это очень серьезное существо и мы должны относиться к нему с огромным почтением. И тогда все были бы очень серьезными и никто никогда не смотрел бы комиксы. Никто никогда не читал бы журналы АМА, чтобы посмеяться от души.

А между прочим, я должен принести свои извинения... здесь в аудитории сидит два или три врача, а также жены двух или трех врачей, и на самом деле между Саентологией и врачами или между мною и врачами нет никаких противоречий. У меня масса очень, очень хороших друзей-врачей... они мои очень хорошие друзья.

А между прочим, я должен принести свои извинения... здесь в аудитории сидит два или три врача, а также жены двух или трех врачей, и на самом деле между Саентологией и врачами или между мною и врачами нет никаких противоречий. У меня масса очень, очень хороших друзей-врачей... они мои очень хорошие друзья.

Однако между мной и АМА, – профсоюзом, – ведется о-го-го какая война. Я просто хотел тихо-мирно сообщить вам об этом.

Однако между мной и АМА, – профсоюзом, – ведется о-го-го какая война. Я просто хотел тихо-мирно сообщить вам об этом.

Если говорить об АПА, то с ней у нас не ведется никакой войны (это Американская психиатрическая ассоциация). Вообще никакой войны, по одной простой причине: мне однажды предложили купить все акции корпорации, а я этого не сделал. И я думаю, что они с той поры на меня злятся. Однако, АПА – это акционерная корпорация, и чтобы стать ее членом, нужно купить немного акций. Они продаются прямо на улице. И мы могли бы прямо сейчас завладеть АПА, если бы захотели, но зачем она нам? Вы думаете, я шучу, но если вы посмотрите, то поймете, что так оно и есть.

Если говорить об АПА, то с ней у нас не ведется никакой войны (это Американская психиатрическая ассоциация). Вообще никакой войны, по одной простой причине: мне однажды предложили купить все акции корпорации, а я этого не сделал. И я думаю, что они с той поры на меня злятся. Однако, АПА – это акционерная корпорация, и чтобы стать ее членом, нужно купить немного акций. Они продаются прямо на улице. И мы могли бы прямо сейчас завладеть АПА, если бы захотели, но зачем она нам? Вы думаете, я шучу, но если вы посмотрите, то поймете, что так оно и есть.

Так вот, тем не менее тут у нас есть идея о том, что дух – это очень серьезное, преисполненное спокойствия... когда мы проходим мимо могил, понимаете, мы должны... мне кажется, какой-нибудь мальчик должен насвистывать, но мы должны говорить: «Да упокой господь их кости», – и проходить дальше и так далее. А когда мы входим в церковь, женщины должны надеть головной убор, а мужчины – снять. Почему, я не знаю. Может быть, у женщин чаще происходит компульсивная экстериоризация в церкви. Но как бы там ни было, вы не должны смеяться на паперти. И я полагаю, что частенько религиозная карьера многих молодых людей была совершенно загублена из-за их неспособности сдержать смешок во время самых торжественных моментов проповеди. И мне кажется, что среди нас присутствует два или три человека, которые время от времени думали: «Моя мама как следует мне врежет, если я снова рассмеюсь во все горло в церкви», поэтому с той поры они всегда оставались серьезными.

Так вот, тем не менее тут у нас есть идея о том, что дух – это очень серьезное, преисполненное спокойствия... когда мы проходим мимо могил, понимаете, мы должны... мне кажется, какой-нибудь мальчик должен насвистывать, но мы должны говорить: «Да упокой господь их кости», – и проходить дальше и так далее. А когда мы входим в церковь, женщины должны надеть головной убор, а мужчины – снять. Почему, я не знаю. Может быть, у женщин чаще происходит компульсивная экстериоризация в церкви. Но как бы там ни было, вы не должны смеяться на паперти. И я полагаю, что частенько религиозная карьера многих молодых людей была совершенно загублена из-за их неспособности сдержать смешок во время самых торжественных моментов проповеди. И мне кажется, что среди нас присутствует два или три человека, которые время от времени думали: «Моя мама как следует мне врежет, если я снова рассмеюсь во все горло в церкви», поэтому с той поры они всегда оставались серьезными.

Но если бы мы думали о религиозной торжественности, к которой склонен человек и которая местами чрезвычайно прекрасна... если бы мы думали о духе, как о чем-то всецело относящемся к этой категории, мы допустили бы одну из самых ужасных ошибок, которую только можно допустить и которую человек допустил. Самый свободный дух был бы, скорее всего, ребенком. У него еще нет достаточного опыта, совместного с телом, чтобы быть накрепко привязанным к телу, поэтому он легко экстериоризируется. На самом деле на свете, вероятно, очень мало интериоризированных детей. Они проходят одитинг просто замечательно... с ними работать очень легко. Если одитор знает, как работать с ребенком, он может проделывать с ним самые замечательные вещи. Внимание ребенка может лишь ненадолго удерживаться практически на чем угодно, за исключением хорошего одитинга. И знаете, на хорошего одитора ребенок реагирует весьма примечательным образом. Он будет одитироваться и одитироваться не переставая час за часом, и его внимание не будет рассеиваться. Это просто фантастика.

Но если бы мы думали о религиозной торжественности, к которой склонен человек и которая местами чрезвычайно прекрасна... если бы мы думали о духе, как о чем-то всецело относящемся к этой категории, мы допустили бы одну из самых ужасных ошибок, которую только можно допустить и которую человек допустил. Самый свободный дух был бы, скорее всего, ребенком. У него еще нет достаточного опыта, совместного с телом, чтобы быть накрепко привязанным к телу, поэтому он легко экстериоризируется. На самом деле на свете, вероятно, очень мало интериоризированных детей. Они проходят одитинг просто замечательно... с ними работать очень легко. Если одитор знает, как работать с ребенком, он может проделывать с ним самые замечательные вещи. Внимание ребенка может лишь ненадолго удерживаться практически на чем угодно, за исключением хорошего одитинга. И знаете, на хорошего одитора ребенок реагирует весьма примечательным образом. Он будет одитироваться и одитироваться не переставая час за часом, и его внимание не будет рассеиваться. Это просто фантастика.

Понимаете, всем известно, что ребенок не может долго удерживать свое внимание на чем-то одном. Если же одитор хороший, ребенок будет одитироваться у него до тех пор, пока у одитора будет желание его одитировать. Конечно же, в середине сессии он поменяется с вами ролями и начнет одитировать вас. А потом вы поменяетесь с ним ролями и снова начнете одитировать его, все в порядке. Это очень весело. Но при хорошем одитинге внимание ребенка не рассеивается.

Понимаете, всем известно, что ребенок не может долго удерживать свое внимание на чем-то одном. Если же одитор хороший, ребенок будет одитироваться у него до тех пор, пока у одитора будет желание его одитировать. Конечно же, в середине сессии он поменяется с вами ролями и начнет одитировать вас. А потом вы поменяетесь с ним ролями и снова начнете одитировать его, все в порядке. Это очень весело. Но при хорошем одитинге внимание ребенка не рассеивается.

На самом деле я, вероятно, мог бы оценивать способность одитора одитировать взрослых людей, ориентируясь на тот промежуток времени, в течение которого этот одитор может удерживать внимание ребенка-преклира. Понимаете, я мог бы сказать, насколько хорошо одитор будет работать со взрослыми, если бы мог измерить тот промежуток времени, в течение которого внимание ребенка принадлежит одитору. Что ж, вот ребенок, он не очень-то серьезен, не так ли? Мне очень редко попадались серьезные дети, если только они не хотели получить пять центов. И конечно же, ребенок может быть серьезным... такая вероятность существует. Дети могут кричать и плакать и так далее, и мы просто надеемся, что все не настолько плохо.

На самом деле я, вероятно, мог бы оценивать способность одитора одитировать взрослых людей, ориентируясь на тот промежуток времени, в течение которого этот одитор может удерживать внимание ребенка-преклира. Понимаете, я мог бы сказать, насколько хорошо одитор будет работать со взрослыми, если бы мог измерить тот промежуток времени, в течение которого внимание ребенка принадлежит одитору. Что ж, вот ребенок, он не очень-то серьезен, не так ли? Мне очень редко попадались серьезные дети, если только они не хотели получить пять центов. И конечно же, ребенок может быть серьезным... такая вероятность существует. Дети могут кричать и плакать и так далее, и мы просто надеемся, что все не настолько плохо.

Но перед нами стоит вот такая проблема: самый свободный дух, с которым мы только находимся в тесном контакте, – это дух ребенка. Он очень счастлив, он очень много смеется и очень много двигается. А между тем в западном полушарии к духу относятся как к тому, что славится своей серьезностью, неподвижностью и «недвижимостью». Так вот, не создаст ли это само по себе проблему для человека?

Но перед нами стоит вот такая проблема: самый свободный дух, с которым мы только находимся в тесном контакте, – это дух ребенка. Он очень счастлив, он очень много смеется и очень много двигается. А между тем в западном полушарии к духу относятся как к тому, что славится своей серьезностью, неподвижностью и «недвижимостью». Так вот, не создаст ли это само по себе проблему для человека?

Да, создаст. Он скажет: «Так, если я дух, мне нужно неподвижно сидеть, быть серьезным, уважать и почитать старших, я должен делать то и се. Если же я тело, я могу быть порочным, я могу грешить». Это поразительно. Это вовсе не является фактом. Это вовсе не факт. Это совершенно ошибочное заключение. Если он свободен, он может грешить. А если он сидит в теле, то он никак не может грешить... его посадят в тюрьму или женят.

Да, создаст. Он скажет: «Так, если я дух, мне нужно неподвижно сидеть, быть серьезным, уважать и почитать старших, я должен делать то и се. Если же я тело, я могу быть порочным, я могу грешить». Это поразительно. Это вовсе не является фактом. Это вовсе не факт. Это совершенно ошибочное заключение. Если он свободен, он может грешить. А если он сидит в теле, то он никак не может грешить... его посадят в тюрьму или женят.

Так что, когда мы рассматриваем точку зрения западной цивилизации и предмет под названием «дух», мы обнаруживаем множество вещей, которые не очень-то стыкуются между собой. Мы обнаруживаем, что на самом деле свобода человека измеряется не серьезностью, а тем, насколько он счастлив. Я бы не сказал, что нам периодически доводилось сталкиваться с полицейскими методами правления в сфере религии. Я бы не стал заходить настолько далеко. Но я бы сказал, что мы нашли к этой области очень неплохой подход.

Так что, когда мы рассматриваем точку зрения западной цивилизации и предмет под названием «дух», мы обнаруживаем множество вещей, которые не очень-то стыкуются между собой. Мы обнаруживаем, что на самом деле свобода человека измеряется не серьезностью, а тем, насколько он счастлив. Я бы не сказал, что нам периодически доводилось сталкиваться с полицейскими методами правления в сфере религии. Я бы не стал заходить настолько далеко. Но я бы сказал, что мы нашли к этой области очень неплохой подход.

Так вот, религия использовалась как инструмент контроля слишком часто. Так же как мечи, фотокамеры... даже леденцы на палочке использовались в качестве инструмента контроля. Практически все, что угодно, может использоваться для контроля – чтобы начинать что-то, останавливать и изменять. Практически все, что угодно. Но среди этого многообразия «всего, что угодно» самым примечательным является религия. Когда с человеком говорят о его духовной бытийности, о том, что он должен направлять свою душу по какому-то пути, что он должен спасти себя, сохранить себя, что он не должен быть способным, что кто-то возьмет его и: «Я ложусь спать и молю Господа мою душу принять; если мне суждено умереть во сне, я молю бога взять мою душу себе»... ай! О, нет. Вы хотите сказать... вы что, хотите, чтобы у ребенка началась бессонница, и чтобы потом, когда он вырастет, одитор был вынужден работать с ним часами напролет? Маленькие детишки, подвергшись такого рода контролю, ложатся в кровать и ждут, что к ним спустится какой-нибудь ангел и возьмет «их тэтана», что бы это ни было. Иначе говоря, они приходят в ужасное замешательство. Они не думают о себе, как о духе, они начинают думать о себе как о теле, поскольку им постоянно твердят о том, чтобы они заботились о своей душе. Это интересный механизм контроля. Он срабатывает как переключатель вэйлансов, в результате чего ребенок переходит в вэйланс тела. По меньшей мере, этот механизм делает человека практически шизофреником.

Так вот, религия использовалась как инструмент контроля слишком часто. Так же как мечи, фотокамеры... даже леденцы на палочке использовались в качестве инструмента контроля. Практически все, что угодно, может использоваться для контроля – чтобы начинать что-то, останавливать и изменять. Практически все, что угодно. Но среди этого многообразия «всего, что угодно» самым примечательным является религия. Когда с человеком говорят о его духовной бытийности, о том, что он должен направлять свою душу по какому-то пути, что он должен спасти себя, сохранить себя, что он не должен быть способным, что кто-то возьмет его и: «Я ложусь спать и молю Господа мою душу принять; если мне суждено умереть во сне, я молю бога взять мою душу себе»... ай! О, нет. Вы хотите сказать... вы что, хотите, чтобы у ребенка началась бессонница, и чтобы потом, когда он вырастет, одитор был вынужден работать с ним часами напролет? Маленькие детишки, подвергшись такого рода контролю, ложатся в кровать и ждут, что к ним спустится какой-нибудь ангел и возьмет «их тэтана», что бы это ни было. Иначе говоря, они приходят в ужасное замешательство. Они не думают о себе, как о духе, они начинают думать о себе как о теле, поскольку им постоянно твердят о том, чтобы они заботились о своей душе. Это интересный механизм контроля. Он срабатывает как переключатель вэйлансов, в результате чего ребенок переходит в вэйланс тела. По меньшей мере, этот механизм делает человека практически шизофреником.

Существует невероятное множество подобных механизмов, и все это механизмы контроля. Но именно так один дух держит на мушке других духов; он говорит: «Тут есть барьеры. Помните, давным-давно в 1006 году до нашей эры вы согласились с тем, что тут есть барьер, он по-прежнему здесь». И ребята отвечают:

Существует невероятное множество подобных механизмов, и все это механизмы контроля. Но именно так один дух держит на мушке других духов; он говорит: «Тут есть барьеры. Помните, давным-давно в 1006 году до нашей эры вы согласились с тем, что тут есть барьер, он по-прежнему здесь». И ребята отвечают:

«Ладно. Ладно, он по-прежнему здесь. Хорошо. Хорошо. Я чувствую стену».

«Ладно. Ладно, он по-прежнему здесь. Хорошо. Хорошо. Я чувствую стену».

У нас есть громадное множество соглашений, которые направлены на то, чтобы обуздать других и ограничить их в действиях. Но когда индивидуум становится довольно сильно напуганным и деградировавшим, он, скорее всего, начнет использовать самые замечательные вещи, до которых он только может добраться, в целях контроля. Так вот, эти вещи никогда не предназначались для использования в качестве механизмов контроля. Счастье – это не очень-то хороший механизм контроля, если использовать его в этом качестве... если бы вы сказали кому-нибудь, вот так пространно: «Ты не сможешь быть счастлив, если не кинешь 82 доллара и 65 центов в коробку для бедных. И мы позаботимся, чтобы ты не был счастлив, пока не сделаешь этого. На самом деле сегодня у нас назначена встреча с парочкой святых, которых мы очень хорошо знаем, и мы добьемся, чтобы тебя прижали к ногтю. Так вот, счастье твоего любимого почившего папочки всецело зависит от твоей способности выложить достаточное количество денежек, чтобы твой старик вышел из чистилища. И он будет там оставаться, сынок, пока мы не исчерпаем весь твой счет до самого дна». Что ж, это один из способов исправить обладание.

У нас есть громадное множество соглашений, которые направлены на то, чтобы обуздать других и ограничить их в действиях. Но когда индивидуум становится довольно сильно напуганным и деградировавшим, он, скорее всего, начнет использовать самые замечательные вещи, до которых он только может добраться, в целях контроля. Так вот, эти вещи никогда не предназначались для использования в качестве механизмов контроля. Счастье – это не очень-то хороший механизм контроля, если использовать его в этом качестве... если бы вы сказали кому-нибудь, вот так пространно: «Ты не сможешь быть счастлив, если не кинешь 82 доллара и 65 центов в коробку для бедных. И мы позаботимся, чтобы ты не был счастлив, пока не сделаешь этого. На самом деле сегодня у нас назначена встреча с парочкой святых, которых мы очень хорошо знаем, и мы добьемся, чтобы тебя прижали к ногтю. Так вот, счастье твоего любимого почившего папочки всецело зависит от твоей способности выложить достаточное количество денежек, чтобы твой старик вышел из чистилища. И он будет там оставаться, сынок, пока мы не исчерпаем весь твой счет до самого дна». Что ж, это один из способов исправить обладание.

Так вот, один из самых мощных факторов контроля – это тайна. Тайна – это невероятный фактор контроля. Тайна может поработить... как это было в случае со священниками в Халдее: они превратили свою собственную страну в развалины, потом отправились в Вавилон и превратили в развалины его. Они контролировали общество, создавая тайну изо всего подряд. Они знали, как рассчитать время наступления затмения. Они знали, как предсказывать наступление определенных явлений, связанных с движением небесных тел. И они знали, что в основе всего этого лежат просто естественные законы. И как же они это использовали? Ха! Они говорили: «Это огромная тайна, и это делаем мы, а вы кланяйтесь вот этой штуковине из грязи, тогда вы будете спасены. И в подтверждение наших слов в следующее воскресенье в 10:32 произойдет затмение солнца. И если к этому моменту вы не заплатите церкви все, что должны, мы так и не откроем солнце». Что еще оставалось людям, как не изыскивать средства?

Так вот, один из самых мощных факторов контроля – это тайна. Тайна – это невероятный фактор контроля. Тайна может поработить... как это было в случае со священниками в Халдее: они превратили свою собственную страну в развалины, потом отправились в Вавилон и превратили в развалины его. Они контролировали общество, создавая тайну изо всего подряд. Они знали, как рассчитать время наступления затмения. Они знали, как предсказывать наступление определенных явлений, связанных с движением небесных тел. И они знали, что в основе всего этого лежат просто естественные законы. И как же они это использовали? Ха! Они говорили: «Это огромная тайна, и это делаем мы, а вы кланяйтесь вот этой штуковине из грязи, тогда вы будете спасены. И в подтверждение наших слов в следующее воскресенье в 10:32 произойдет затмение солнца. И если к этому моменту вы не заплатите церкви все, что должны, мы так и не откроем солнце». Что еще оставалось людям, как не изыскивать средства?

Далеко позади на траке, почти в средние века, на науку смотрели как на своего рода спасение. Одно время наука считалась своего рода спасением... восхитительной вещью, которая освобождала человека. Ведь она развеяла тайны, которыми так старательно окутывались все эти соглашения, известные как явления природы. И вот появилась наука, она пришла и сказала: «Эти затмения солнца случаются. И никакие священники не могут их контролировать».

Далеко позади на траке, почти в средние века, на науку смотрели как на своего рода спасение. Одно время наука считалась своего рода спасением... восхитительной вещью, которая освобождала человека. Ведь она развеяла тайны, которыми так старательно окутывались все эти соглашения, известные как явления природы. И вот появилась наука, она пришла и сказала: «Эти затмения солнца случаются. И никакие священники не могут их контролировать».

И люди сказали: «Да неужели? Нам больше не нужно изыскивать средства». И они были очень благодарны, что появилась наука и указала им на этот факт. Хотя меня немного вводит в замешательство вот какой момент: почему парочка ребят в переломный момент, сидя на крылечке магазина, не обратила внимание на то, что эти затмения всегда «раз-затмениваются». Это кажется чуточку невероятным. Мне кажется, с течением времени люди должны были заметить, что точность заклинаний и молитв не имеет никакого отношения к затмению солнца или луны. Но очевидно, что они этого не заметили. Пришла кучка ученых и развенчала все эти тайны, продемонстрировав, что все это – естественные законы. Это было очень, очень и очень хорошо. Но, по всей вероятности, с течением времени даже наука погрузилась в темную пучину тайн.

И люди сказали: «Да неужели? Нам больше не нужно изыскивать средства». И они были очень благодарны, что появилась наука и указала им на этот факт. Хотя меня немного вводит в замешательство вот какой момент: почему парочка ребят в переломный момент, сидя на крылечке магазина, не обратила внимание на то, что эти затмения всегда «раз-затмениваются». Это кажется чуточку невероятным. Мне кажется, с течением времени люди должны были заметить, что точность заклинаний и молитв не имеет никакого отношения к затмению солнца или луны. Но очевидно, что они этого не заметили. Пришла кучка ученых и развенчала все эти тайны, продемонстрировав, что все это – естественные законы. Это было очень, очень и очень хорошо. Но, по всей вероятности, с течением времени даже наука погрузилась в темную пучину тайн.

Первым симптомом этого явилось вот что: для того чтобы называться ученым, совершенно необходимо специализироваться. Человеку нужно... я не знаю, как сейчас обстоят дела? Человеку нужно проучиться до тридцати двух лет, прежде чем он сможет получить государственную работу с окладом в двести долларов в месяц. Ему нужно учиться, учиться и учиться, и он учится быть специалистом, быть специалистом, быть специалистом, и в конце концов из него получается инженер-эксперт по пару высокого давления. Но после этого ему нужно учиться еще шесть лет, чтобы узнать о паре низкого давления.

Первым симптомом этого явилось вот что: для того чтобы называться ученым, совершенно необходимо специализироваться. Человеку нужно... я не знаю, как сейчас обстоят дела? Человеку нужно проучиться до тридцати двух лет, прежде чем он сможет получить государственную работу с окладом в двести долларов в месяц. Ему нужно учиться, учиться и учиться, и он учится быть специалистом, быть специалистом, быть специалистом, и в конце концов из него получается инженер-эксперт по пару высокого давления. Но после этого ему нужно учиться еще шесть лет, чтобы узнать о паре низкого давления.

Рассмотрим человека, который ходит в университеты и колледжи, упорно учится и работает... это умный человек, человек, который хочет лечить людей... и он изучает тело человека на протяжении многих, многих, многих лет. И вот, завершив обучение, он становится специалистом по какому-то определенному типу ревматизма. Я хочу сказать, он все это время изучал это и стал специалистом.

Рассмотрим человека, который ходит в университеты и колледжи, упорно учится и работает... это умный человек, человек, который хочет лечить людей... и он изучает тело человека на протяжении многих, многих, многих лет. И вот, завершив обучение, он становится специалистом по какому-то определенному типу ревматизма. Я хочу сказать, он все это время изучал это и стал специалистом.

Вот так и создаются тайны: вы дробите науку на чрезвычайно специализированные области. И когда наука начинает развиваться в этом направлении, она уже больше никого не делает свободным, она начинает порабощать. И с течением времени самая большая, самая огромная научная организация будет становится все более, более и более таинственной, пока у нее вообще не останется ни одной коммуникационной линии. А потом она начнет постепенно превращаться в своего рода духовенство... и когда позади магической атомной бомбы появится маленький флажок и начнет развеваться, это будет означать, что люди должны выложить еще по пять баксов. Я хочу сказать, именно так все и происходит. Именно так и появляется духовенство. Обнаруживается какое-нибудь естественное явление, а потом кто-нибудь делает из него тайну.

Вот так и создаются тайны: вы дробите науку на чрезвычайно специализированные области. И когда наука начинает развиваться в этом направлении, она уже больше никого не делает свободным, она начинает порабощать. И с течением времени самая большая, самая огромная научная организация будет становится все более, более и более таинственной, пока у нее вообще не останется ни одной коммуникационной линии. А потом она начнет постепенно превращаться в своего рода духовенство... и когда позади магической атомной бомбы появится маленький флажок и начнет развеваться, это будет означать, что люди должны выложить еще по пять баксов. Я хочу сказать, именно так все и происходит. Именно так и появляется духовенство. Обнаруживается какое-нибудь естественное явление, а потом кто-нибудь делает из него тайну.

Прямо сейчас, как мне сказали... сам я этого не знал... Комиссии по атомной энергии очень трудно вести дела в своих собственных организациях. Ведь ее линии безопасности настолько надежны, ее барьеры настолько непроницаемы, что она не может надлежащим образом установить для всех доступ по степени секретности, поэтому она повсеместно искривляет свои коммуникационные линии. И в один прекрасный день у одного человека будет одна часть формулы, у второго – вторая, у третьего будет еще какая-нибудь часть, и никто из них не будет знать, где находятся другие. Это будет здорово, да... я с вами согласен.

Прямо сейчас, как мне сказали... сам я этого не знал... Комиссии по атомной энергии очень трудно вести дела в своих собственных организациях. Ведь ее линии безопасности настолько надежны, ее барьеры настолько непроницаемы, что она не может надлежащим образом установить для всех доступ по степени секретности, поэтому она повсеместно искривляет свои коммуникационные линии. И в один прекрасный день у одного человека будет одна часть формулы, у второго – вторая, у третьего будет еще какая-нибудь часть, и никто из них не будет знать, где находятся другие. Это будет здорово, да... я с вами согласен.

Но что они будут... что они будут делать тогда? Каким будет следующий импульс? К сожалению, импульс будет состоять в том, чтобы просто сказать: «Хорошо. У меня есть вся бомба целиком»... огромная ложь... «у меня есть вся бомба целиком и она лежит прямо в ящичке моего стола. И если вы все не заплатите за определенное количество свечек, или не купите определенное количество новых пробирок и не подарите их лаборатории, бомба взорвется. И я ничего с этим не смогу поделать, потому что ее контролирует демон. Вот он. Вы не верите... мы сделали его плотным. Мы зовем его “водородная бомба”». Такого рода вещи. Тайна. Тайна, используемая для контроля и порабощения.

Но что они будут... что они будут делать тогда? Каким будет следующий импульс? К сожалению, импульс будет состоять в том, чтобы просто сказать: «Хорошо. У меня есть вся бомба целиком»... огромная ложь... «у меня есть вся бомба целиком и она лежит прямо в ящичке моего стола. И если вы все не заплатите за определенное количество свечек, или не купите определенное количество новых пробирок и не подарите их лаборатории, бомба взорвется. И я ничего с этим не смогу поделать, потому что ее контролирует демон. Вот он. Вы не верите... мы сделали его плотным. Мы зовем его “водородная бомба”». Такого рода вещи. Тайна. Тайна, используемая для контроля и порабощения.

Всякий раз, когда вы начинаете прятать знание, или запутывать явления, или превращать какую-либо функцию жизни в чрезвычайно специализированный и ограниченный культ, вы можете ожидать, что контроля будет больше, чем его нужно для нашего счастья. Это несомненно.

Всякий раз, когда вы начинаете прятать знание, или запутывать явления, или превращать какую-либо функцию жизни в чрезвычайно специализированный и ограниченный культ, вы можете ожидать, что контроля будет больше, чем его нужно для нашего счастья. Это несомненно.

Что ж, вот что сделал дух. Он пришел и сказал: «Понимаете, я могу создавать идеи. Тело преобразовывает еду в энергию, выполняет разные действия и все это специализированная функция». Правда? Ну, а как это тело оказалось здесь? Что ж, это тело существовало на траке ужасно долго... даже приверженцы Дарвина согласились с тем, что оно существует на траке ужасно долго... поэтому о нем успело позаботиться очень много духов. Они встроили в него всевозможные автоматические образцы поведения, всевозможные машины, чтобы оно могло выполнять все эти функции. Но любой из них мог начать с нуля и создать готовое тело, которое было бы так же хорошо видно, как и любое существующее сейчас тело. Это весьма странно, понимаете?

Что ж, вот что сделал дух. Он пришел и сказал: «Понимаете, я могу создавать идеи. Тело преобразовывает еду в энергию, выполняет разные действия и все это специализированная функция». Правда? Ну, а как это тело оказалось здесь? Что ж, это тело существовало на траке ужасно долго... даже приверженцы Дарвина согласились с тем, что оно существует на траке ужасно долго... поэтому о нем успело позаботиться очень много духов. Они встроили в него всевозможные автоматические образцы поведения, всевозможные машины, чтобы оно могло выполнять все эти функции. Но любой из них мог начать с нуля и создать готовое тело, которое было бы так же хорошо видно, как и любое существующее сейчас тело. Это весьма странно, понимаете?

Так вот, рассмотрим духа... индивидуума, который радостно занимает тело и думает, что он от этого тела зависит. Ведь это тело знает так много, оно знает, как можно так замечательно себя построить, тогда как сам дух, как он чувствует, ничего подобного построить не может. Следовательно, он зависит от тела. А это неправда. Он не является специалистом. И это первое, что вы должны знать о тэтане. Он может

Так вот, рассмотрим духа... индивидуума, который радостно занимает тело и думает, что он от этого тела зависит. Ведь это тело знает так много, оно знает, как можно так замечательно себя построить, тогда как сам дух, как он чувствует, ничего подобного построить не может. Следовательно, он зависит от тела. А это неправда. Он не является специалистом. И это первое, что вы должны знать о тэтане. Он может

притвориться, что он специалист, но он им не является и никогда не будет являться. И его здоровье, могущество, сила и способности зависят от его неспециализированности.

притвориться, что он специалист, но он им не является и никогда не будет являться. И его здоровье, могущество, сила и способности зависят от его неспециализированности.

А что такое специализация, как не идентность? Мы говорим, что такой-то человек водопроводчик, кто-то еще – плотник, кто-то еще – инженер, кто-то еще – врач. Это идентности, не так ли? Это идентности по функции. Но давайте спустимся отсюда ниже по шкале и скажем: «Этого человека зовут Джо, этого – Билл, а этого – Том».

А что такое специализация, как не идентность? Мы говорим, что такой-то человек водопроводчик, кто-то еще – плотник, кто-то еще – инженер, кто-то еще – врач. Это идентности, не так ли? Это идентности по функции. Но давайте спустимся отсюда ниже по шкале и скажем: «Этого человека зовут Джо, этого – Билл, а этого – Том».

Интересно, не так ли? Это нечто весьма специализированное. Вы хотите сказать, что это человек, который обладает вот такой идентностью? Это единственный человек, который обладает этой идентностью.

Интересно, не так ли? Это нечто весьма специализированное. Вы хотите сказать, что это человек, который обладает вот такой идентностью? Это единственный человек, который обладает этой идентностью.

Скажите мне, есть ли на свете хоть кто-то, кто сможет получить выгоду от того, что индивидуумы будут иметь лишь одну идентность, от которой они не могли бы избавиться? Очень просто собирать налоги. Очень просто выяснить, «кто это сделал». Очень просто фиксировать людей и задавать им местоположение, – все это очень просто делать, если у людей есть вполне определенные имена.

Скажите мне, есть ли на свете хоть кто-то, кто сможет получить выгоду от того, что индивидуумы будут иметь лишь одну идентность, от которой они не могли бы избавиться? Очень просто собирать налоги. Очень просто выяснить, «кто это сделал». Очень просто фиксировать людей и задавать им местоположение, – все это очень просто делать, если у людей есть вполне определенные имена.

Но тут есть такая странность: чем больше вы занимаетесь идентификацией, тем больше совершается преступлений. Это невероятно. Это означает, что размах деятельности ФБР будет пропорционален количеству файлов в ФБР. И чем лучше и полнее будут составлены эти файлы, чем проще ФБР будет добираться до людей и находить кого угодно в мире... «Вот он!»... тем больше преступлений будет совершаться.

Но тут есть такая странность: чем больше вы занимаетесь идентификацией, тем больше совершается преступлений. Это невероятно. Это означает, что размах деятельности ФБР будет пропорционален количеству файлов в ФБР. И чем лучше и полнее будут составлены эти файлы, чем проще ФБР будет добираться до людей и находить кого угодно в мире... «Вот он!»... тем больше преступлений будет совершаться.

Вероятно, когда мы в предыдущий час проходили этот небольшой процесс: «Что ж, теперь мы тебя нашли», – вы, вероятно, на мгновение испытали такое отчаянное чувство, что-то вроде: «Я должен что-то предпринять, каким бы странным это ни было. Я в самом деле должен что-то предпринять». Быть может вы почувствовали такой маленький импульс. Велика вероятность, что так оно и было, но не обязательно. Но как только преступник оказывается полностью идентифицирован, ему вообще больше не на что надеяться. И если он начнет вести жизнь порядочного человека, это не принесет ему ни малейших преимуществ. Нет никакого возврата, никакого возрождения и никакого изменения. Он обречен следовать тем же курсом. И теперь неважно, кого он грабит или убивает. Иначе говоря, мы обставили все таким образом, что возврат преступника к добру и добродетели невозможно вознаградить. Таким образом, преступника невозможно реабилитировать до тех пор, пока его местоположение оказывается совершенно точно известным, пока к нему приклеен какой-то ярлык, пока вам о нем все известно. И всякий раз, как в городе Скенектади кто-нибудь грабит отель, то хватают этого парня, даже если он находился в Сан-Франциско. Спустя какое-то время этот парень как следует усвоит, что в этом нет никакого смысла, нет никакого смысла в том, чтобы быть честным. Совсем наоборот... существует масса причин не быть честным.

Вероятно, когда мы в предыдущий час проходили этот небольшой процесс: «Что ж, теперь мы тебя нашли», – вы, вероятно, на мгновение испытали такое отчаянное чувство, что-то вроде: «Я должен что-то предпринять, каким бы странным это ни было. Я в самом деле должен что-то предпринять». Быть может вы почувствовали такой маленький импульс. Велика вероятность, что так оно и было, но не обязательно. Но как только преступник оказывается полностью идентифицирован, ему вообще больше не на что надеяться. И если он начнет вести жизнь порядочного человека, это не принесет ему ни малейших преимуществ. Нет никакого возврата, никакого возрождения и никакого изменения. Он обречен следовать тем же курсом. И теперь неважно, кого он грабит или убивает. Иначе говоря, мы обставили все таким образом, что возврат преступника к добру и добродетели невозможно вознаградить. Таким образом, преступника невозможно реабилитировать до тех пор, пока его местоположение оказывается совершенно точно известным, пока к нему приклеен какой-то ярлык, пока вам о нем все известно. И всякий раз, как в городе Скенектади кто-нибудь грабит отель, то хватают этого парня, даже если он находился в Сан-Франциско. Спустя какое-то время этот парень как следует усвоит, что в этом нет никакого смысла, нет никакого смысла в том, чтобы быть честным. Совсем наоборот... существует масса причин не быть честным.

Так вот, это ужасно странная штука. Идентификация. Чем с большей уверенностью и легкостью можно идентифицировать человека, тем больше преступлений он будет совершать. Звучит невероятно, но это так. Кажется, что все должно быть как раз наоборот, не так ли? Кажется, что если бы преступники свободно разгуливали на свободе и их местоположение вообще невозможно было бы установить, если бы они могли пришить любого, кого им захочется пришить, если бы они могли убить любого, кого им захочется убить и так далее, тогда, очевидно, в мире процветала бы сплошная преступность. Вы не могли бы идентифицировать людей и так далее. Любой мог бы совершить преступление и тут же скрыться. Вы бы никогда не смогли его найти. Кажется, что за этим последовала бы длинная череда событий вроде тех, о которых вы читаете на страницах журналов Херста или в журнале «Тайм» или «Настоящий детектив».

Так вот, это ужасно странная штука. Идентификация. Чем с большей уверенностью и легкостью можно идентифицировать человека, тем больше преступлений он будет совершать. Звучит невероятно, но это так. Кажется, что все должно быть как раз наоборот, не так ли? Кажется, что если бы преступники свободно разгуливали на свободе и их местоположение вообще невозможно было бы установить, если бы они могли пришить любого, кого им захочется пришить, если бы они могли убить любого, кого им захочется убить и так далее, тогда, очевидно, в мире процветала бы сплошная преступность. Вы не могли бы идентифицировать людей и так далее. Любой мог бы совершить преступление и тут же скрыться. Вы бы никогда не смогли его найти. Кажется, что за этим последовала бы длинная череда событий вроде тех, о которых вы читаете на страницах журналов Херста или в журнале «Тайм» или «Настоящий детектив».

Так вот, чрезвычайно странно... чрезвычайно странно то, что это неправда. Это неправда. Не существует зависимости между тем, насколько мирная обстановка и насколько много вокруг полиции. И пока вы будете верить в то, что обстановка является настолько мирной, насколько много вокруг полиции, вы будете и дальше наблюдать, как мир... пока мир будет в это верить... вы будете наблюдать, как мир втягивается в одну войну за другой, в одну войну за другой, в одну войну за другой. Не думаю, что кто-нибудь из нас не согласится со следующим утверждением: в мире, вне всякого сомнения, достаточно национальной полиции. У России под ружьем ходят миллионы, миллионы и миллионы людей. Так же как и у нас. В России есть военно-воздушные силы, управляемые ракеты, бомбы, ОГПУ, а у нас есть ЦРУ и... полиция, полиция, полиция. Целые армии и флоты. Люди, назначение которых стрелять и защищать и так далее... огромные армии полиции. Если увеличить их численность еще на один миллион, начнется война. Между миром и порядком и численностью полиции не существует прямой зависимости, между ними существует обратная зависимость. Чрезвычайно странно.

Так вот, чрезвычайно странно... чрезвычайно странно то, что это неправда. Это неправда. Не существует зависимости между тем, насколько мирная обстановка и насколько много вокруг полиции. И пока вы будете верить в то, что обстановка является настолько мирной, насколько много вокруг полиции, вы будете и дальше наблюдать, как мир... пока мир будет в это верить... вы будете наблюдать, как мир втягивается в одну войну за другой, в одну войну за другой, в одну войну за другой. Не думаю, что кто-нибудь из нас не согласится со следующим утверждением: в мире, вне всякого сомнения, достаточно национальной полиции. У России под ружьем ходят миллионы, миллионы и миллионы людей. Так же как и у нас. В России есть военно-воздушные силы, управляемые ракеты, бомбы, ОГПУ, а у нас есть ЦРУ и... полиция, полиция, полиция. Целые армии и флоты. Люди, назначение которых стрелять и защищать и так далее... огромные армии полиции. Если увеличить их численность еще на один миллион, начнется война. Между миром и порядком и численностью полиции не существует прямой зависимости, между ними существует обратная зависимость. Чрезвычайно странно.

Понимаете, если у людей больше свободы, их нужды будут не такими большими. Они не будут испытывать отчаяние по поводу того или сего. У них будет достаточно свободы, чтобы они сами могли взять какую-то моральную ответственность за общество, в котором они живут. Известно ли вам, что именно законы о детском труде, которые вписаны в книги Вашингтона, в первую очередь являются причиной детской преступности, которая, как все мы признаем сегодня, является серьезной проблемой. Законы о детском труде. Конечно, есть капиталисты. Где-нибудь поблизости всегда орудуют какие-нибудь фашисты, которые затрудняют всем жизнь.

Понимаете, если у людей больше свободы, их нужды будут не такими большими. Они не будут испытывать отчаяние по поводу того или сего. У них будет достаточно свободы, чтобы они сами могли взять какую-то моральную ответственность за общество, в котором они живут. Известно ли вам, что именно законы о детском труде, которые вписаны в книги Вашингтона, в первую очередь являются причиной детской преступности, которая, как все мы признаем сегодня, является серьезной проблемой. Законы о детском труде. Конечно, есть капиталисты. Где-нибудь поблизости всегда орудуют какие-нибудь фашисты, которые затрудняют всем жизнь.

Нам говорили, что они заставляют детей работать на фабриках. И в конце концов пришлось издать закон о детском труде, чтобы детей больше не могли эксплуатировать. Знаете, что делают эти законы? Они просто говорят ребенку: «Ты не можешь принимать участие в этой игре, пока не станешь совершеннолетним, и тебе уже больше не захочется играть в эту игру. Ты не можешь принимать участие в этой игре. Ты не можешь играть в эту игру. Нет». И ребенок говорит: «Ньяаа! Вы хотите сказать, я не могу продемонстрировать людям, что я стою того, чтобы для меня или вместе со мной что-то делалось? Вы хотите сказать, что вы лишили меня основного способа приносить пользу моему народу, моей нации, моей семье? Вы хотите мне сказать, что я не нужен в этом обществе? Что ж, если я не нужен, это автоматически означает, что я никчемный человек».

Нам говорили, что они заставляют детей работать на фабриках. И в конце концов пришлось издать закон о детском труде, чтобы детей больше не могли эксплуатировать. Знаете, что делают эти законы? Они просто говорят ребенку: «Ты не можешь принимать участие в этой игре, пока не станешь совершеннолетним, и тебе уже больше не захочется играть в эту игру. Ты не можешь принимать участие в этой игре. Ты не можешь играть в эту игру. Нет». И ребенок говорит: «Ньяаа! Вы хотите сказать, я не могу продемонстрировать людям, что я стою того, чтобы для меня или вместе со мной что-то делалось? Вы хотите сказать, что вы лишили меня основного способа приносить пользу моему народу, моей нации, моей семье? Вы хотите мне сказать, что я не нужен в этом обществе? Что ж, если я не нужен, это автоматически означает, что я никчемный человек».

И затем, прямо под стать этим законам о детском труде, у нас появляются законы о детской преступности, создающие самые невероятные трудности, которые вам только доводилось видеть. Эти законы поразительны. Их сложность и глупость поразительны. К примеру, вот вам сравнение: молодой человек имеет полное право пойти и быть убитым за свою страну, но он не имеет права напиться пьяным, выпивая за свою страну.

И затем, прямо под стать этим законам о детском труде, у нас появляются законы о детской преступности, создающие самые невероятные трудности, которые вам только доводилось видеть. Эти законы поразительны. Их сложность и глупость поразительны. К примеру, вот вам сравнение: молодой человек имеет полное право пойти и быть убитым за свою страну, но он не имеет права напиться пьяным, выпивая за свою страну.

Это странно, не так ли? Что ж, а наряду с этим существуют полицейские законы. В соответствии с ними молодежь должна уходить с улиц после девяти часов. Она должна то, она должна се, она должна идти туда, она должна идти сюда. У нее нет никаких законных прав.

Это странно, не так ли? Что ж, а наряду с этим существуют полицейские законы. В соответствии с ними молодежь должна уходить с улиц после девяти часов. Она должна то, она должна се, она должна идти туда, она должна идти сюда. У нее нет никаких законных прав.

Я видел, как недавно один судья упек какого-то паренька в сумасшедший дом. Для этого он просто созвал заседание суда где-то на старых ступеньках и сказал: «Что ж, теперь идет заседание. Я обнаружил, что за этим ребенком никто не присматривает, этот ребенок теперь находится на попечении суда. Отправить его в сумасшедший дом».

Я видел, как недавно один судья упек какого-то паренька в сумасшедший дом. Для этого он просто созвал заседание суда где-то на старых ступеньках и сказал: «Что ж, теперь идет заседание. Я обнаружил, что за этим ребенком никто не присматривает, этот ребенок теперь находится на попечении суда. Отправить его в сумасшедший дом».

Ребенка там не было. Никакие свидетельства не были представлены. Никаких компетентных медицинских заключений. Форма собрания суда не была соблюдена.

Ребенка там не было. Никакие свидетельства не были представлены. Никаких компетентных медицинских заключений. Форма собрания суда не была соблюдена.

Это детская преступность в действии. Может быть, это крайность. Но забавно то, что это единственный случай, который я изучил, – я наткнулся на это случайно. Я просто отправил кого-то в суд, чтобы исследовать что-нибудь наподобие детской преступности... и это первое, на что он наткнулся. Потом он пришел и рассказал мне. понимаете? Все это произошло где-то за час или около того. Я как-то побоялся посылать этого человека туда снова, чтобы раздобыть информацию о еще каком-нибудь случае. А что если бы это оказалось еще хуже?

Это детская преступность в действии. Может быть, это крайность. Но забавно то, что это единственный случай, который я изучил, – я наткнулся на это случайно. Я просто отправил кого-то в суд, чтобы исследовать что-нибудь наподобие детской преступности... и это первое, на что он наткнулся. Потом он пришел и рассказал мне. понимаете? Все это произошло где-то за час или около того. Я как-то побоялся посылать этого человека туда снова, чтобы раздобыть информацию о еще каком-нибудь случае. А что если бы это оказалось еще хуже?

И получается, что у нас в стране есть парни и девушки, и они в их возрасте уже способны выносить ребенка и вырастить его, они в состоянии работать, но вот они сидят и знают, что они не могут принести никакой пользы обществу.

И получается, что у нас в стране есть парни и девушки, и они в их возрасте уже способны выносить ребенка и вырастить его, они в состоянии работать, но вот они сидят и знают, что они не могут принести никакой пользы обществу.

Знаете ли вы, как можно свести человека с ума? Просто убедите его в том, что он никому не может помочь. Просто убедите его в этом, и он пропал. А мы еще недоумеваем, почему у нас так много случаев психозов, неврозов, подросткового хулиганства, нарушений законов, и почему нам нужно иметь все эти файлы, файлы, файлы. Каждый плохой мальчик, убежденный в том, что он никому не может помочь, попав на учет полиции, остается в их списках навсегда, и из него получается настоящий, стопроцентный преступник. И мы производим их с той же скоростью, с какой мы можем крутить колеса машины правосудия... ха!

Знаете ли вы, как можно свести человека с ума? Просто убедите его в том, что он никому не может помочь. Просто убедите его в этом, и он пропал. А мы еще недоумеваем, почему у нас так много случаев психозов, неврозов, подросткового хулиганства, нарушений законов, и почему нам нужно иметь все эти файлы, файлы, файлы. Каждый плохой мальчик, убежденный в том, что он никому не может помочь, попав на учет полиции, остается в их списках навсегда, и из него получается настоящий, стопроцентный преступник. И мы производим их с той же скоростью, с какой мы можем крутить колеса машины правосудия... ха!

Мы их сами производим. Мы берем ребенка на заметку, потому что в четырнадцать лет он прогуливал уроки, потому что он украл яблоко, когда ему было шестнадцать лет, потому что он украл машину, когда ему было семнадцать, потому что он застрелил человека и ограбил станцию обслуживания, когда ему было восемнадцать... Мы, конечно же, просто растим урожай преступников. Это первое, что необходимо иметь полиции: преступников.

Мы их сами производим. Мы берем ребенка на заметку, потому что в четырнадцать лет он прогуливал уроки, потому что он украл яблоко, когда ему было шестнадцать лет, потому что он украл машину, когда ему было семнадцать, потому что он застрелил человека и ограбил станцию обслуживания, когда ему было восемнадцать... Мы, конечно же, просто растим урожай преступников. Это первое, что необходимо иметь полиции: преступников.

Вас никогда не поражало... вас никогда не поражало и не казалось странным, что в игре «полицейские и разбойники» необходимо наличие разбойников? И что в наше время в этом прекрасном цивилизованном обществе разбойников совершенно не хватает?

Вас никогда не поражало... вас никогда не поражало и не казалось странным, что в игре «полицейские и разбойники» необходимо наличие разбойников? И что в наше время в этом прекрасном цивилизованном обществе разбойников совершенно не хватает?

Вы знаете, что художник, который рисовал «Дика Трэйси», восхитительно проводил время, пытаясь найти достаточное количество злодеев, которых бы мог преследовать Дик Трэйси: Безлицый, Каменнолицый, Головотяпка, Головорепка. Он просто восхитительно проводил время, пытаясь найти таких злодеев. И никому так ни разу и не пришло в голову: «Надо же, работа полицейского была бы чрезвычайно увлекательной, если бы вокруг было так много проходимцев, и если бы приходилось так много за ними гоняться».

Вы знаете, что художник, который рисовал «Дика Трэйси», восхитительно проводил время, пытаясь найти достаточное количество злодеев, которых бы мог преследовать Дик Трэйси: Безлицый, Каменнолицый, Головотяпка, Головорепка. Он просто восхитительно проводил время, пытаясь найти таких злодеев. И никому так ни разу и не пришло в голову: «Надо же, работа полицейского была бы чрезвычайно увлекательной, если бы вокруг было так много проходимцев, и если бы приходилось так много за ними гоняться».

А известно ли вам, чем занимается полицейский? Он ездит на полицейской машине, набирая вес и постепенно заполняя собой весь салон. Он должен быть бдительным, он должен быть энергичным и расторопным. Он должен кого-нибудь арестовывать. Он полицейский. Ему постоянно читают лекции: «Преступность должна исчезнуть!» А может быть, ее и нет? Нет ничего глупее, чем полицейский без прохвоста, за которым он мог бы гоняться, нет ничего глупее, чем армия без войны, в которой она могла бы сражаться. И эти ребята стараются выйти из этого глупого положения настолько быстро, насколько они способны.

А известно ли вам, чем занимается полицейский? Он ездит на полицейской машине, набирая вес и постепенно заполняя собой весь салон. Он должен быть бдительным, он должен быть энергичным и расторопным. Он должен кого-нибудь арестовывать. Он полицейский. Ему постоянно читают лекции: «Преступность должна исчезнуть!» А может быть, ее и нет? Нет ничего глупее, чем полицейский без прохвоста, за которым он мог бы гоняться, нет ничего глупее, чем армия без войны, в которой она могла бы сражаться. И эти ребята стараются выйти из этого глупого положения настолько быстро, насколько они способны.

Так вот, здесь есть такая странность: люди настолько перестают понимать самих себя из-за контроля... внешнего контроля... и из-за тягот и принуждения, что начинают думать, будто никому нельзя доверять, поэтому необходимо установить еще вот столько-то барьеров.

Так вот, здесь есть такая странность: люди настолько перестают понимать самих себя из-за контроля... внешнего контроля... и из-за тягот и принуждения, что начинают думать, будто никому нельзя доверять, поэтому необходимо установить еще вот столько-то барьеров.

Но барьеры сами по себе демонстрируют, что никому нельзя доверять. И мы приходим к выводу, что никому нельзя доверять, а поэтому мы обзаводимся еще некоторым количеством барьеров. И из-за этого мы приходим к выводу, что никто не достоин доверия, и тогда мы обзаводимся еще некоторым количеством барьеров, мы переходим к более низкой части цикла, и так все это и продолжает катиться вниз.

Но барьеры сами по себе демонстрируют, что никому нельзя доверять. И мы приходим к выводу, что никому нельзя доверять, а поэтому мы обзаводимся еще некоторым количеством барьеров. И из-за этого мы приходим к выводу, что никто не достоин доверия, и тогда мы обзаводимся еще некоторым количеством барьеров, мы переходим к более низкой части цикла, и так все это и продолжает катиться вниз.

Вам необходимо насоздавать определенное количество барьеров, чтобы быть в безопасности. Если вам необходимо быть в безопасности, значит, должно быть, в окружении присутствует что-то опасное. Это самое очевидное заключение.

Вам необходимо насоздавать определенное количество барьеров, чтобы быть в безопасности. Если вам необходимо быть в безопасности, значит, должно быть, в окружении присутствует что-то опасное. Это самое очевидное заключение.

Например, если бы вы постоянно разъезжали взад-вперед по улице в машине, оборудованной турелью, в которой сидела бы парочка охранников с заряженными автоматами, и сами вы были бы защищены пуленепробиваемыми стеклами, а дно машины было бы таким, что мины и бомбы не могли под ним взорваться... если бы вы просто поездили в этой машине несколько дней, вы бы начали думать, что на вас охотятся.

Например, если бы вы постоянно разъезжали взад-вперед по улице в машине, оборудованной турелью, в которой сидела бы парочка охранников с заряженными автоматами, и сами вы были бы защищены пуленепробиваемыми стеклами, а дно машины было бы таким, что мины и бомбы не могли под ним взорваться... если бы вы просто поездили в этой машине несколько дней, вы бы начали думать, что на вас охотятся.

Точно вам говорю. «У меня так много барьеров». И мы подошли к главной аберрации, от которой страдает человек, и к одной из причин, по которой он все время себя сдерживает: «Должна быть какая-то причина». Понимаете, он все время говорит:

Точно вам говорю. «У меня так много барьеров». И мы подошли к главной аберрации, от которой страдает человек, и к одной из причин, по которой он все время себя сдерживает: «Должна быть какая-то причина». Понимаете, он все время говорит:

«Должна быть какая-то причина». Мне приходилось наблюдать самые примечательные проявления этого. Встает какой-нибудь человек, произносит речь. Он говорит всем людям, которые сидят перед ним, что Саентология – это очень хорошо. Он начинает свою речь с того, что говорит им это, и прежде чем он заканчивает свою речь, он говорит: «Все это очень хорошо, да вот только все люди, связанные с Саентологией, сумасшедшие и все такое».

«Должна быть какая-то причина». Мне приходилось наблюдать самые примечательные проявления этого. Встает какой-нибудь человек, произносит речь. Он говорит всем людям, которые сидят перед ним, что Саентология – это очень хорошо. Он начинает свою речь с того, что говорит им это, и прежде чем он заканчивает свою речь, он говорит: «Все это очень хорошо, да вот только все люди, связанные с Саентологией, сумасшедшие и все такое».

И странно в этом то, что сидящие там одиторы говорят: «Ну, должно быть, у этих людей есть веские причины так себя вести. Да, должно быть на это существует какая-то причина. Вероятно, это объясняется просто с точки зрения поведения. И, вероятно, это объясняется тем фактом, что, вероятно, в Саентологии никто ни на что не годится. Может быть, это относится и ко мне. Но должна быть какая-то серьезная, веская причина, почему это так. Посмотрим. Должна быть, должна быть какая-то причина».

И странно в этом то, что сидящие там одиторы говорят: «Ну, должно быть, у этих людей есть веские причины так себя вести. Да, должно быть на это существует какая-то причина. Вероятно, это объясняется просто с точки зрения поведения. И, вероятно, это объясняется тем фактом, что, вероятно, в Саентологии никто ни на что не годится. Может быть, это относится и ко мне. Но должна быть какая-то серьезная, веская причина, почему это так. Посмотрим. Должна быть, должна быть какая-то причина».

Да, такая причина есть, вне всякого сомнения, такая причина есть, если безумие можно назвать причиной. Либо это явное желание полностью уничтожить Дианетику и Саентологию, если вам хочется назвать это причиной. Но они всегда думают, что есть какая-то более веская причина. И это, вероятно, самая замечательная аберрация, которую я только наблюдал у кого-либо: «Должно быть, есть более веская причина».

Да, такая причина есть, вне всякого сомнения, такая причина есть, если безумие можно назвать причиной. Либо это явное желание полностью уничтожить Дианетику и Саентологию, если вам хочется назвать это причиной. Но они всегда думают, что есть какая-то более веская причина. И это, вероятно, самая замечательная аберрация, которую я только наблюдал у кого-либо: «Должно быть, есть более веская причина».

Я встречал людей, которые сидели и логически рассуждали, находя всевозможные причины того, почему Джо внезапно ворвался, выхватил револьвер и убил Билла. И у этого, наверное, было множество причин. И эти люди выискивали эти причины часами напролет и совершенно упускали из виду тот факт, что, может быть, все дело в том, что Джо просто вошел, выхватил револьвер и застрелил Билла. Понимаете? Что, может быть, за этим не стоит вообще никаких причин.

Я встречал людей, которые сидели и логически рассуждали, находя всевозможные причины того, почему Джо внезапно ворвался, выхватил револьвер и убил Билла. И у этого, наверное, было множество причин. И эти люди выискивали эти причины часами напролет и совершенно упускали из виду тот факт, что, может быть, все дело в том, что Джо просто вошел, выхватил револьвер и застрелил Билла. Понимаете? Что, может быть, за этим не стоит вообще никаких причин.

Так вот, если бы вы ездили, защищенные со всех сторон броней, и если бы вы жили в обществе, в котором порядок поддерживали бы бог знает сколько подразделений полиции или армии, вот что вы в конце концов почувствовали бы:

Так вот, если бы вы ездили, защищенные со всех сторон броней, и если бы вы жили в обществе, в котором порядок поддерживали бы бог знает сколько подразделений полиции или армии, вот что вы в конце концов почувствовали бы:

«Знаете, должно быть, есть какая-то причина, по которой все эти люди здесь. Понимаете, должно быть, есть какая-то причина, по которой на каждом углу стоят полицейские в восемь рядов. Должно быть, на то есть какая-то причина, вот и все. Кто-то еще более опасен, чем мы, иначе нам не нужно было бы так основательно себя защищать».

«Знаете, должно быть, есть какая-то причина, по которой все эти люди здесь. Понимаете, должно быть, есть какая-то причина, по которой на каждом углу стоят полицейские в восемь рядов. Должно быть, на то есть какая-то причина, вот и все. Кто-то еще более опасен, чем мы, иначе нам не нужно было бы так основательно себя защищать».

И я сейчас только что описал интериоризированного тэтана, он говорит: «Если я так старательно прячусь, должно быть, за мной кто-то охотится. Если я так стараюсь защитить это тело, должно быть, кто-то старается его уничтожить. Если мне приходится так напряженно трудится, преодолевая все трудности, чтобы чем-то обладать, должно быть есть кто-то, кто старается все это у меня отнять». И, если подняться немного выше по шкале: «Если мне приходится так вкалывать, чтобы доказать свою ответственность и сделать других людей ответственными, должно быть все люди безответственны, включая меня. И если мне приходится так потеть, кряхтеть и мучиться, чтобы поднять это тело утром и уложить его в кровать вечером, должно быть, телами управлять очень сложно. Значит, контроль – это серьезная штука».

И я сейчас только что описал интериоризированного тэтана, он говорит: «Если я так старательно прячусь, должно быть, за мной кто-то охотится. Если я так стараюсь защитить это тело, должно быть, кто-то старается его уничтожить. Если мне приходится так напряженно трудится, преодолевая все трудности, чтобы чем-то обладать, должно быть есть кто-то, кто старается все это у меня отнять». И, если подняться немного выше по шкале: «Если мне приходится так вкалывать, чтобы доказать свою ответственность и сделать других людей ответственными, должно быть все люди безответственны, включая меня. И если мне приходится так потеть, кряхтеть и мучиться, чтобы поднять это тело утром и уложить его в кровать вечером, должно быть, телами управлять очень сложно. Значит, контроль – это серьезная штука».

Еще немного выше на шкале мы обнаруживаем следующее: «Все говорят о смерти. Значит, из этого вытекает, что в один злосчастный день я умру. Вы только посмотрите на всех этих апатичных людей. Должно быть, в обществе есть что-то такое, из-за чего оно находится в апатии. А если все эти люди сидят и плачут, значит, мир, должно быть, печален. И если все вокруг меня напуганы до смерти, боже мой, должно быть, здесь повсюду привидения! И если мои родители и мой босс постоянно на меня злятся, значит я, должно быть, дрянь. И если все, кого я знаю, относятся друг к другу антагонистично, это должно означать, что люди вообще ни на что не годятся. И если все в Нью-Йорке изнывают от скуки, значит, это, должно быть, очень скучное место».

Еще немного выше на шкале мы обнаруживаем следующее: «Все говорят о смерти. Значит, из этого вытекает, что в один злосчастный день я умру. Вы только посмотрите на всех этих апатичных людей. Должно быть, в обществе есть что-то такое, из-за чего оно находится в апатии. А если все эти люди сидят и плачут, значит, мир, должно быть, печален. И если все вокруг меня напуганы до смерти, боже мой, должно быть, здесь повсюду привидения! И если мои родители и мой босс постоянно на меня злятся, значит я, должно быть, дрянь. И если все, кого я знаю, относятся друг к другу антагонистично, это должно означать, что люди вообще ни на что не годятся. И если все в Нью-Йорке изнывают от скуки, значит, это, должно быть, очень скучное место».

Но к счастью, в некоторых отношениях... мы входим и видим банкира. Он чрезвычайно консервативен, поэтому мы приходим к выводу, что есть что-то, к чему следует относиться с сомнением. И еще более отрадно... еще более отрадно то... что мы видим кого-то, кто преисполнен невероятного энтузиазма, и если мы находимся в довольно хорошей форме, мы говорим: «Знаете, должно быть, есть что-то, из-за чего можно прийти в такой энтузиазм». Но знаете ли вы, что сегодня говорит человек, когда видит кого-то в сильном энтузиазме? Он говорит: «Чокнутый!» А если мы видим, как кто-нибудь сидит, пребывая в потрясающей безмятежности... и очевидно, что для того, чтобы оставаться безмятежным, необходимо прилагать массу усилий... мы делаем вывод, что быть безмятежным чрезвычайно трудно.

Но к счастью, в некоторых отношениях... мы входим и видим банкира. Он чрезвычайно консервативен, поэтому мы приходим к выводу, что есть что-то, к чему следует относиться с сомнением. И еще более отрадно... еще более отрадно то... что мы видим кого-то, кто преисполнен невероятного энтузиазма, и если мы находимся в довольно хорошей форме, мы говорим: «Знаете, должно быть, есть что-то, из-за чего можно прийти в такой энтузиазм». Но знаете ли вы, что сегодня говорит человек, когда видит кого-то в сильном энтузиазме? Он говорит: «Чокнутый!» А если мы видим, как кто-нибудь сидит, пребывая в потрясающей безмятежности... и очевидно, что для того, чтобы оставаться безмятежным, необходимо прилагать массу усилий... мы делаем вывод, что быть безмятежным чрезвычайно трудно.

Иначе говоря, когда мы просматриваем Шкалу тонов снизу вверх, то всякий раз, когда мы добавляем к ней «Должна быть какая-то причина», мы привносим туда какое-нибудь необоснованное обобщение, которое приводит нас к выводам, не всегда соответствующим нашим интересам.

Иначе говоря, когда мы просматриваем Шкалу тонов снизу вверх, то всякий раз, когда мы добавляем к ней «Должна быть какая-то причина», мы привносим туда какое-нибудь необоснованное обобщение, которое приводит нас к выводам, не всегда соответствующим нашим интересам.

Со мной был один странный случай. Я был на корабле, и нам приходилось очень трудно: мы боролись с бурным морем и буйными ветрами, причем двигатели вышли из строя. И к нам на борт высадилась спасательная команда. Все были убеждены в том, что корабль вот-вот развалится на куски и пойдет ко дну.

Со мной был один странный случай. Я был на корабле, и нам приходилось очень трудно: мы боролись с бурным морем и буйными ветрами, причем двигатели вышли из строя. И к нам на борт высадилась спасательная команда. Все были убеждены в том, что корабль вот-вот развалится на куски и пойдет ко дну.

На самом деле этот вывод не был обоснованным. Просто море бушевало так сильно, что это казалось возможным. Но все они пришли к выводу, что в течение этих последних минут они доживают свои последние дни, – каждая минута длилась примерно двенадцать лет. И на палубу высадилась спасательная команда, которая так не считала. И трое человек из этой спасательной команды сделали то, что не смогли сделать двадцать восемь человек экипажа. И эти трое сделали все это в течение десяти минут, в то время как другие не могли справиться с этим в течение десяти часов.

На самом деле этот вывод не был обоснованным. Просто море бушевало так сильно, что это казалось возможным. Но все они пришли к выводу, что в течение этих последних минут они доживают свои последние дни, – каждая минута длилась примерно двенадцать лет. И на палубу высадилась спасательная команда, которая так не считала. И трое человек из этой спасательной команды сделали то, что не смогли сделать двадцать восемь человек экипажа. И эти трое сделали все это в течение десяти минут, в то время как другие не могли справиться с этим в течение десяти часов.

Разные выводы. Одна и та же ситуация, один и тот же корабль. Конечно, вы могли бы сказать: «Ну, команда на корабле уже была усталой». Что ж, спасательная команда тоже была усталой. Им пришлось идти на веслах через открытое море три мили, чтобы добраться до нас. Они устали в два раза больше, чем ребята на борту корабля.

Разные выводы. Одна и та же ситуация, один и тот же корабль. Конечно, вы могли бы сказать: «Ну, команда на корабле уже была усталой». Что ж, спасательная команда тоже была усталой. Им пришлось идти на веслах через открытое море три мили, чтобы добраться до нас. Они устали в два раза больше, чем ребята на борту корабля.

Поэтому мы приходим к выводу, что вы должны быть способны иметь независимый подход к существованию – неважно, каково положение дел. Очевидно, что вы можете иметь независимый подход к существованию, не зависящий от уже существующего подхода. И вовсе не обязательно, что независимый подход к существованию не устоит перед общим подходом к существованию. Это не является неоспоримым фактом.

Поэтому мы приходим к выводу, что вы должны быть способны иметь независимый подход к существованию – неважно, каково положение дел. Очевидно, что вы можете иметь независимый подход к существованию, не зависящий от уже существующего подхода. И вовсе не обязательно, что независимый подход к существованию не устоит перед общим подходом к существованию. Это не является неоспоримым фактом.

Так вот, в начале мы заговорили о постулатах. Человек может иметь независимый подход к существованию невзирая на происходящее, он может ухудшать и улучшать что-то по собственному желанию, и это напрямую зависит от его способности сохранять свою уверенность, веру в себя и в свою способность создавать постулаты.

Так вот, в начале мы заговорили о постулатах. Человек может иметь независимый подход к существованию невзирая на происходящее, он может ухудшать и улучшать что-то по собственному желанию, и это напрямую зависит от его способности сохранять свою уверенность, веру в себя и в свою способность создавать постулаты.

Он может сказать, что он чувствует то-то, и вот он уже чувствует это. Но он должен быть в состоянии верить самому себе, чтобы сказать это. Он должен быть в состоянии сказать: «Я могу проявлять настойчивость; я могу добиться успеха», – а потом добиться успеха. Он также должен быть в состоянии сказать: «Что ж, думаю, на этот раз я проиграю», – и просто проиграть. Его в равной степени не должны впечатлять ни победы, ни поражения. Он должен быть до какой-то степени не впечатлительным. Но он будет в состоянии как побеждать, так и проигрывать. Он сможет взять контроль над сложившейся ситуацией в свои руки либо улучшить любую ситуацию, не подвергнувшись огромному влиянию окружающих обстоятельств.

Он может сказать, что он чувствует то-то, и вот он уже чувствует это. Но он должен быть в состоянии верить самому себе, чтобы сказать это. Он должен быть в состоянии сказать: «Я могу проявлять настойчивость; я могу добиться успеха», – а потом добиться успеха. Он также должен быть в состоянии сказать: «Что ж, думаю, на этот раз я проиграю», – и просто проиграть. Его в равной степени не должны впечатлять ни победы, ни поражения. Он должен быть до какой-то степени не впечатлительным. Но он будет в состоянии как побеждать, так и проигрывать. Он сможет взять контроль над сложившейся ситуацией в свои руки либо улучшить любую ситуацию, не подвергнувшись огромному влиянию окружающих обстоятельств.

И как мы это называем? Мы называем это «селф-детерминизм». Таким образом, способность человека быть счастливым и вести жизнедеятельность... я бы предпочел называть это «жизнедеятельность»... способность человека жить зависит от его способности детерминировать свои действия и действия других людей просто с помощью постулата.

И как мы это называем? Мы называем это «селф-детерминизм». Таким образом, способность человека быть счастливым и вести жизнедеятельность... я бы предпочел называть это «жизнедеятельность»... способность человека жить зависит от его способности детерминировать свои действия и действия других людей просто с помощью постулата.

И тот, кто может это делать, возвышается среди других подобно гиганту. А тот, кто не может этого делать, был, есть и всегда будет рабом.

И тот, кто может это делать, возвышается среди других подобно гиганту. А тот, кто не может этого делать, был, есть и всегда будет рабом.

Спасибо.

Спасибо.