For the first time in the soggy stream that's history to the human race, it's possible that happiness exists.

Впервые в скучном течении истории человеческой расы появилась возможность существования счастья.

This goal, repeated many times and sought so heavily, has been ungraspable as sun motes, unattainable as a loved one's sigh.

Эта цель, о которой столько говорили и которой так тяжело достичь, была неуловима, как солнечный зайчик, непостижима, как любовное томление.

What makes Mankind, basically good beings all, such strangers far to happiness?

Так почему человечеству, хорошему в своей основе, незнакомо счастье?

The rich man geysers out his wealth. The poor man peers in every crack. But wealth buys nought and crevices are bare. The child hopes he will realize it when grown and, grown, wishes he were happy as a child.

Богатый разбрасывает, как гейзер, свое богатство. Бедный заглядывает в каждую щель. Но богатство ничего не дает, и золотые жилы иссякают. Ребенок надеется стать счастливым, когда вырастет, а став взрослым, хочет, чтобы он был счастлив, как ребенок.

We grasp it but like gossamer, it's nought. We marry a most perfect girl or man and then throughout our lives weep to make the other make us glad.

Мы всё понимаем - но, подобно осенней паутине, понимание - ничто. Мы женимся на самой совершенной девушке или выходим замуж за самого замечательного мужчину, и потом всю жизнь плачем о другом, кто мог бы принести нам радость.

Often sought, but seldom found, there are no riches, gems or palaces as valued as mere happiness.

Постоянно искали, но редко находили, и нет таких богатств, драгоценностей и дворцов, на которые можно купить простое счастье.

But listen! Here is happiness, just at our finger tips, awaiting only magic words "Start Session" to begin its quest.

Но слушайте! Счастье здесь, прямо на кончиках наших пальцев, ожидая только магических слов "Начало сессии", чтобы начать к вам путь.

But like we walk through rain toward a banquet ball, our happiness in processing is gained by passing through the phantom shadows of our "sins".

И подобно нам, спешащим сквозь дождь на предстоящий праздник, в процессе одитинга наше счастье побеждает, проходя сквозь призраки наших "грехов".

What has made all Man a pauper in his happiness?

Что делает всех людей несчастными?

Transgressions against the mores of his race, his group, his family!

Нарушение человеком обычаев его расы, его группы, его семьи!

We care but little what these mores were or are. It was transgression did the trick.

Нас слишком мало беспокоит то, что эти обычаи существовали или существуют. Именно нарушение порождает обман.

We agree to fixed moralities and then, unthinking, we transgress, or with "good cause" offend, and there we are, the first dull bars of misery draw stealthily behind us.

Мы соглашаемся с незыблемостью морали - и, легкомысленные, мы нарушаем границы или грешим "по уважительной причине", и вот мы уже тайком тянем за собой первые безрадостные отмели страдания.

And as we wander on, transgressing more, agreeing to new mores and then transgressing those, we come into that sunless place, the prison of our tears and sighs and might-have-beens, unhappiness.

И так мы блуждаем в несчастье, преступая все больше границ, соглашаясь с новыми обычаями - и нарушая их, и попадаем в мир, где нет солнца. попадаем в тюрьму собственных слез, сожалений, и неудач.

Mutual action is the key to all our overt acts. Agreement to what ought to be and then a shattering of the troth works all the spell that's needed for a recipe of misery.

Взаимодействие это ключ к пониманию всех наших овертов. Согласие с тем, что должно быть, а затем разбивание вдребезги честного слова, дает все заклинание, нужное для рецепта страдания.

There must be pain. So we agreed. For pain restrains and warns, shuts off, forbids. But goodness now must then consist of bringing in no pain.

При этом должна быть боль. Так мы договорились. Так как боль обуздывает и предупреждает, заставляет замолчать, не позволяет действовать.

Mutual motion is agreed. And then we disagree and part and so are tied no more – tied not save back there in our minds, with scars of broken faith. The faith we broke, and said it had to be.

Общее движение основывается на согласии. А затем мы спорим и разделяемся, и таким образом не привязаны более — не привязаны ничем, кроме возвращения туда в наших умах по глубоким шрамам от разорванного доверия. Доверия, которое разорвали мы, сказав что так было нужно.

We all agree to feel the sun and then protest it burns. We all agree to kiss and love and then are startled that such pain can follow in that wake.

Мы все согласны ощущать солнце - и потом возмущаемся, что оно обжигает. Все согласны целоваться и любить — а потом удивляемся, что такую боль это может повлечь за собой.

Mutual motion is all right – until we act in cruelty to the rest.

Общее движение правильно до тех пор, пока наша жестокость не поведет нас к гибели.

Tied by agreements and co-actions, we dare be cruel to that to which the hard steel clasps of promises have bound us.

Связав себя соглашениями и правилами поведения, мы отваживается быть жестокими с теми, кто сжимает нас в стальных объятиях обещаний.

And so in being cruel to part of self-extended self as in a couple or a group – we then find pain in self with great surprise.

И так будучи жестокими к части себя - к продолжению себя в паре или группе - мы с удивлением обнаруживаем потом боль в себе.

The overt act sequence is simple now to grasp. The scope is limited. But it began when we first had a cruel impulse to others bound to us by mores or co-acts.

Теперь последовательность овертов легко понять. Сфера ограничена. Это началось, когда мы впервые допустили жестокость к другим, к тем, которые связали нас обычаями или правилами поведения.

Why does one suffer pain in his own arm when he or she has struck another's limb?

Почему человек испытывает боль в своих собственных руках, когда бьет по рукам другого?

Because the cruel impulse has been a break of bond with others where pledge once lived.

Потому что жестокий импульс разбивается об оковы некогда существовавших обещаний, связавших нас с другими.

The only overt act that can bring pain to self is that cruel act which then transgresses things to which we had agreed.

Оверт - это единственное, что может принести боль самому человеку, это жестокое действие, которое нарушает то, с чем мы согласились.

Share action with a group or person in your life, agree to mutually survive by some specific code and then be cruel to them and so transgress and you'll have pain.

Если часть взаимодействий с группой или человеком в вашей жизни находится в согласии со всеобщим выживанием посредством некоторых определенных правил, а потом становится безжалостной и нарушает их - вы получаете боль.

All Mankind lives and each man strives by codes of conduct mutually agreed. Perhaps these codes are good, perhaps they're bad, it's only evident they're codes; Mores bind the race.

Все человечество и каждый человек существуют по общепринятым правилам и стараются придерживаться их. Возможно, эти правила хорошие, возможно - плохие, но это те правила, которые существуют.

Co-action then occurs. Thought and motion in accord. A oneness then of purpose and survival so results.

Затем возникает взаимодействие. Мысль и движение в согласии. И в результате единство в цели приводит к выживанию.

But now against that code there is transgression. And so because the code was held, whatever code it was, and Man sought comfort in Man's company, he held back his deed and so entered then the bourne in which no being laughs or has a freedom in his heart.

Но вот против этих правил появляется нарушение. А так как правил придерживались, какими бы они ни были, и человек искал поддержку в обществе людей и сдерживался от проступков, то, нарушив, он в ступал в область, где нет места смеху и свободе в его сердце.

So down the curtains come across the brightness of the day and dull-faced clouds enmist all pleasant circumstance. For one has evilly transgressed and may not speak of it for fear all happiness will die.

Так опускается занавес над яркостью дня и смеркается - все милые подробности скрываются в облаках тумана. Наше счастье умирает из-за того, что у каждого есть злые поступки, о которых он не может рассказать.

And so we shut ourselves from off the light and enter grey-faced gloom. And seal within our deepest vault the reasons why we dare not face our friends.

И так мы прячемся от дневного света и попадаем в беспросветный мрак. И запечатываем в самых глубоких тайниках причины, по которым мы не смеем смотреть в глаза своим друзьям.

And afterwards we go on making others guilty with the rest, when like some scrawny scarecrow of a priest whose tattered filthy robes are rough with sacrificial blood, we point the way to hell for those who kill.

И впоследствии мы продолжаем обвинять других в своей гибели, и, подобно костлявому чучелу жреца, чья ряса давно превратилась в отвратительные лохмотья и загрубела от жертвенной крови, указываем дорогу в ад тем, кто убивает.

And deep within us secret gnawings ache. And then at last we cannot even cry.

А глубоко внутри нас скрывается растущая боль. И потом, в конце, мы не сможем даже молиться.

The road to hell – Man's very good at painting ugly signs that point its course and way.

Что касается дороги в ад - человек очень изобретателен в изображении ужасов, отмечающих его образ действий и путь.

The road to heaven – Man's often sent but never yet arrived – more like he found the "other place".

Что касается дороги в небеса - человек часто туда стремился, но никогда еще не попадал - больше похоже на то, что он нашел это "другое жилище".

But now a road that's wide has opened up – in Scientology.

И теперь дорога эта широко открыта - в саентологии.

The meter and the process check, when done by auditors with skill, can open up transgression's rush and loose a cascade out until hell's spent.

Э-метр и проверка процессами, которая умело проводится одитором, может открыть фонтан нарушений и дать ему изливаться до тех пор, пока ад не иссякнет.

And day will once more have a drop of dew upon the morning rose.

И настанет день, когда на утренней розе вновь засверкают капли росы.