Спасибо.бы?

Что ж, ваши аплодисменты радуют меня. Я вижу, что мне по-прежнему рады в Великобритании. Спасибо. Большое спасибо.

У нас уже начался конгресс? Хорошо.

Я бы хотел рассказать вам немного об истории Дианетики и Саентологии. О том, о чем я никогда и ни с кем не делился. Хотите послушать?

Я думаю, что вы, наверное, хотели бы услышать лекцию о клировании. Хотели

Что ж, все началось, вероятно, очень, очень давно. Но мы не оскорбим убеждения тех из вас, кто не верит в прошлые жизни, поскольку мы не будем заглядывать так далеко в прошлое. Мы будем говорить лишь об этой жизни.

Хорошо. Хорошо.

На самом деле все началось тогда, когда мне было лет двенадцать и когда я познакомился с одним из великих последователей фрейдовского психоанализа – с коммандером Томпсоном. Это был по-настоящему великий человек, исследователь. И совершенно естественно, что мы упоминаем его имя именно в этом зале, поскольку, в конце концов, здесь воздавали почести чуть ли не всем великим исследователям Великобритании.

Так получилось, что об этом предмете под названием «клирование» люди ужеслышали раньше. Вы читали об этом на протяжении нескольких лет. И, вероятно, около года назад вы потеряли надежду на то, что когда-нибудь это будет происходить. И вы подумали: «Что ж, это всего лишь очередная уловка Рона, понимаете, он пытается поддержать в нас энтузиазм и так далее. Он рассказывал нам об этом таинственном состоянии. И нет никаких причин продолжать этим заниматься, потому что это, наверное, никогда не произойдет».

Этот человек сделал очень много открытий в разных концах света. Помимо этого он интересовался человеческим разумом, и, как я уже сказал, его звали Томпсон. Он был коммандером в военно-морских силах США, и враги называли его Чокнутый Томпсон, а друзья – Змей Томпсон.

Прямо сейчас это происходит. Я признаю, что это сопровождается некоторой хаотичностью. Но это происходит, и это факт.

Он был очень неаккуратен. Бывало, засыпал за чтением книги, а когда вставал, ему и в голову не приходило погладить свою форму или переодеться, понимаете. Он пользовался дурной репутацией в министерстве по делам военно-морских сил. К нему относились с некоторым презрением. Но он был личным другом Зигмунда Фрейда. У него не было собственных сыновей, и когда он увидел меня – беззащитного пацана... и поскольку на этом большом транспорте, который совершал очень долгое плавание, делать было нечего, он начал меня обрабатывать.

Вот в чем состоит основная разница, если говорить о клирах. Первые клиры были получены в 1947 году, и затем я пытался научить других людей делать это. И я сумел добиться этого очень быстро – за десять лет. Это заняло лишь десять лет, что весьма неплохо.

Что меня потрясло, так это его кот по кличке Псих. У этого кота был кривой хвост, и этого было достаточно, чтобы произвести впечатление на любого юнца. К тому же этот кот умел выполнять разные трюки. И первое, что Томпсон сделал, – это обучил меня тому, как дрессировать кошек. Но для этого требуется так много времени и необходимо такое гигантское терпение, что я до сих пор не выдрессировал ни одной кошки.

Так случилось, что для клирования требуется мастерство в одитинге, которое редко достигается за две-три недели обучения. На самом деле от одитора требуется один-два года напряженной работы, чтобы достичь того мастерства, которое дает обучение, и прямо в новом плане обучения говорится, что мы не гарантируем, что кто угодно сможет клировать. О, человек сможет исцелять болезни и делать подобные вещи, но он не сможет клировать, если обучался менее двух лет.

Вам просто необходимо дождаться, пока кошка сделает что-нибудь, и тогда вы выражаете восторг. Но дожидаться, пока что-то сделает кот по кличке Псих...

Клирование зависело от мастерства в одитинге, и это было единственным настоящим барьером!

Как бы там ни было, но в Библиотеке конгресса в Вашингтоне, где собраны все книги обо всем на свете, коммандер Томпсон начал давать мне первые уроки в области знаний о разуме. Так вот, это очень необычный поступок – взять двенадцатилетнего мальчика и начать вместе с ним заниматься чем-то, что имеет отношение к разуму. Но он действительно заинтересовал меня этим... до такой степени, что я в конце концов пришел к убеждению, что Фрейд не знал, о чем говорит.Но на самом деле у коммандера Томпсона был очень открытый подход ко всему этому, и он, бывало, говорил мне: «Что ж, если что-то не является правдой для тебя, то это не правда». И я выяснил, что он позаимствовал это у одного человека по имени Гаутама Сиддхартха. Так вот, на самом деле вы не знаете Гаутаму Сиддхартху как человека (хотя он был именно человеком), поскольку более двух третей населения земного шара в настоящее время считают его богом. Но первое, что сказал Гаутама Сиддхартха о своей работе, так это то, что сам он просто человек. Он постарался, чтобы это было совершенно ясно. А еще один урок, который он преподал всем примерно в шестисотом году до пашей эры, заключался в том, что если что-то не является правдой для вас, то это не правда. И это было, вероятно, первый раз, когда подобное утверждение прозвучало в этой вселенной, где довольно-таки любят поучать. Я считаю, что это очень хорошее утверждение. Оно очень хорошо согласуется с моей личной философией, поскольку если в мире и есть кто-то, кто сконструирован с таким расчетом, чтобы верить в то, во что он хочет верить, и отвергать то, во что он не хочет верить, так это я.

Когда я попытался передать первым одиторам, которых я обучал, мастерство клирования, я обнаружил, что это ненадежное дело. И в действительности мне пришлось в той или иной степени улучшить весь предмет, чтобы научить людей одитировать, научить их улаживать кейсы в плохом состоянии, исцелять людей, которые раньше не были здоровыми, делать великое множество разных вещей и работать с огромным количеством явлений, происходящих в разуме. И одиторы могли делать все это довольно-таки хорошо. Но этого было недостаточно, этого было недостаточно.

Но в те времена, когда я впитывал все как губка, я, по крайней мере, понял, что есть кто-то, кто надеется на то, что в области человеческого разума можно что-то сделать. И я думаю, что это был значительный вклад Фрейда – мысль о том, что с разумом можно что-то сделать. Так вот, это не означает... это, конечно, не означает, что что-то безусловно будет сделано с разумом. Просто есть надежда на то, что что-то может быть сделано, и, я думаю, Фрейда по праву можно считать выдающейся личностью в истории уже только за одно это. Независимо от того, что, по его мнению, можно сделать с разумом или как он рассчитывал это сделать, он был на самом деле первым, кто заявил, что есть надежда на то, что с разумом можно что-то сделать, не прибегая к хлыстам, дубинкам, смирительным рубашкам и прочим аксессуарам, с помощью которых представители определенных кругов этой вселенной пытаются «лечить» (в кавычках) душевные заболевания.

Это правда, что человек может обучиться на одитора, который будет в состоянии избавить кого-то от болезни, мучившей его всю жизнь, или делать что-то в этом роде, и все же он не будет достаточно умелым, чтобы отклировать кого-то! Это уровень намного выше.Ведь в тот самый момент, когда вы начинаете шутить шутки с клированием, вы сталкиваетесь с такими проблемами, с которыми вам не приходится иметь дело, когда вы просто заставляете человека выживать. Люди становятся очень чувствительными, когда вы начинаете забавляться с инцидентами «рок»! Присутствие разрывов АРО требует совершенно невероятного мастерства! И, как обычно, мы совершаем нечто невероятное.

Так что это был великий гуманист. А то, что он так много внимания уделял сексу, я полагаю, было просто знаком его эпохи. Я полагаю, что в викторианскую эпоху, которая как раз тогда заканчивалась, все усвоили, что секс – это основное, что скрывают люди. В другое время, если бы это была, скажем, еда, то вы бы обнаружили, что кто-то разработал подобную философию, построенную вокруг еды. Понимаете, есть

Тренировочные упражнения, которые у нас есть, должны выполняться безупречно! Они должны быть превосходно отточены, чтобы можно было избегать этих разрывов АРО и продвигать кейсы по направлению к состоянию клир. Так вот, это факт, который имеет отношение к клированию сегодня. Дело в одиторском мастерстве.

• это очень плохо, это очень тщательно скрывают, и, следовательно, это всех аберрирует. Понимаете, как такое может произойти?

У нас есть ТУ, эти упражнения. У нас есть прочие вещи. Сегодня у нас есть методы обучения, которые сами по себе, если сравнить их с клированием, так же важны, как и техники клирования. Это стоит знать, не так ли?

А в каком-то другом обществе, в котором ни у кого ничего нет и в котором тайна

Здесь существует целая технология под названием «образование, поднимающее на уровень бытия одитором», которая сопоставима вот с этим: «клирование, техники, которые для него требуются».

• это все, понимаете, возник бы целый культ, который бы утверждал, что тайна – это то, что вы должны прятать, следовательно, все вокруг является тайной. И я считаю, что США – в особенности США – и Европа в свой более ранний период прошли через этот уровень тайны. Религия, понимаете? И кто-то другой в каком-то другом веке мог бы сказать, что все проблемы человека происходят от религии, потому что религия – это то, что скрывают больше всего остального, это то, в существовании чего ни в коем случае нельзя признаваться – это было бы грехом.

Так вот, вы можете дать кому-нибудь какую-то технику и сказать: «Что ж, ты просто проводишь это в течение достаточного количества часов, и в результате кто-то станет клиром». Нет, нет! Кому вы дали эту технику? Вот интереснейший вопрос: кому?

И я полагаю, что специалист по общей семантике, работающий в мире символов, заявил бы, что сами символы (это немного более высокий уровень) – это единственное, из-за чего у людей есть проблемы. И вы могли бы разработать полномасштабную систему фрейдовского психоанализа вокруг символов, понимаете?

Самое странное здесь то, что вы можете посадить рядом двух одиторов, которые будут одитировать более-менее похожие кейсы, и дать одному из них, менее умелому, процесс А, и второму, очень умелому, тоже дать процесс А. Кейс в руках первого одитора испытает небольшое улучшение, он почувствует себя лучше, вот только он будет сомневаться, не произошло ли это из-за бромосельтцера или из-за чего-то еще, принятого перед сессией. А кейс, который одитировал второй одитор, станет клиром.

А если подняться на чуть более высокий уровень, на уровень общества, в котором все работают, там могли бы прийти к выводу, что все проблемы человека связаны с усилием. А другое общество могло бы заявить... какой-нибудь человек или, скажем, философ в этом обществе мог бы сказать: «Единственное, что у человека не в порядке, – это эмоции». А кто-то другой мог бы сказать:« Единственное, что у человека не в порядке, – это мышление».

Так что же это значит?

И вы бы... на самом деле все эти примеры, что ни возьми, – иллюстрация шкалы «От "Знать" до "Тайны"»; то, что больше всего подавляется в обществе и о чем меньше всего говорят, и станет тем, что не в порядке с обществом. И если это проанализировать, все сведется к следующему: «То, о чем вы не должны говорить, – это и есть то, что у вас не в порядке».

Что ж, дело здесь не в каком-то чрезвычайном чутье. И не в черной магии. И не в том, сколько лучей вы запускаете в череп преклира. Это не имеет никакого отношения к делу. Но вот это имеет некоторое отношение к делу: насколько хорошо одитор может ввести преклира в сессию и насколько безукоризненно он может удерживать его в сессии? И это имеет самое непосредственное отношение к делу.

На самом деле это все, что я вынес из фрейдовского психоанализа, помимо идеи о том, что люди иногда выздоравливают, когда что-то вспоминают. Шли годы, и я видел, что мое собственное окружение меняется. И это окружение становилось для меня все более и более сложным. Мой отец был офицером флота и возил меня с места на место. И я не думаю, что меня когда-нибудь учили делению сокращенным способом. И это весьма примечательно. Мой банкир иногда напоминает мне, что мои познания в арифметике...

Так вот, вы должны знать, что по сравнению с техникой, которая позволяет отклировать человека, атомная бомба покажется отсыревшей шутихой. Вы применяете эту технику, которая позволяет отклировать человека, к какому-нибудь кейсу и не оказываете этому кейсу всей необходимой помощи, чтобы поддержать его взлет, и кейс как бы взлетает на воздух! Вы понимаете?

Но как бы там ни было, мы видим перед собой молодого человека, которого возили с места на место, который наблюдал новые, странные вещи и который разговаривал с интересными, новыми, странными людьми. И знаете ли вы, что на протяжении всего этого времени мне ни разу не приходило в голову – ни разу, ни разу не приходило в голову – что полной разгадки может и не существовать. Просто я ее не знал. Я думал, что она всем известна и что это я такой глупый. Вы знаете, я был единственным, кого держали в неведении.

Поэтому в настоящее время мы не можем сказать: «Все, что нужно сделать, это прочитать вот эту короткую брошюрку, прочитать ее по диагонали, взять какую-нибудь ее часть, выловить кого-нибудь на улице, добиться, чтобы он сидел смирно в течение нескольких минут, и у нас получится клир». Мы не можем так сказать. Поскольку это будет неправдой.

Так что я изучал и то и это. И таким образом оказался в Азии, где мне удалось установить контакт с представителями азиатского мистицизма и поработать в этой области. Я немало узнал о мистицизме. Я всегда спрашиваю сотрудников, не хотят ли они, чтобы я показал им индийский фокус с веревкой. Я умею делать этот фокус, и я всегда делаю его... предлагаю показать его. Единственное условие, которое я выдвигаю, состоит в том, что я буду показывать его очень немногим людям, которых я сам выберу, что плата будет составлять сто долларов с человека и что ни у кого не должно быть фотоаппаратов. Единственные, перед кем я выполнил индийский фокус с веревкой смело, имея полный успех и никого не отсеивая, были психиатры, одна группа психиатров.

Люди, когда они начинают двигаться по направлению к клиру, находят дополнительные причины, по которым они не могут достичь этого состояния. И у слова «клир» имеется такое количество разных значений для такого количества разных людей, что здесь требуется очень умелая, тонкая работа в одитинге.

Кстати, вы обнаружите, что среди психиатров в США бытуют два разных мнения

И если вы начинаете работать с кейсом по одной из этих техник, позволяющих отклировать человека, и применяете ее плохо, то все, что вы получите в результате, – это многочисленные разрывы АРО с кейсом. Интересно, не правда ли?

– два мнения. Одно из них состоит в том, что Дианетика и Саентология – это очень плохо. Дианетика и Саентология отнимают у них работу, так что это очень плохо. Очень плохо. И очень жаль, что Хаббард сошел с ума, потому что он замечательный психотерапевт. И все, что происходит в Дианетике и Саентологии, объясняется тем, что Хаббард – замечательный мастер в области психотерапии, понимаете, но сам предмет здесь ни при чем. И всякий раз, когда вы говорите приверженцам какого-либо культа... извините, всякий раз, когда... прошу прощения. Всякий раз, когда вы обращаетесь к представителям какой-нибудь профессии и говорите, что их работу может сделать кто угодно, у вас начинаются неприятности. А именно это, по сути, и было сказано в первой книге по Дианетике.

Психоаналитики прежних времен постоянно сталкивались с этим явлением. Они говорили: «Как раз в тот момент, когда вы начинаете добиваться выздоровления пациента, он решает не выздоравливать, и, следовательно, на самом деле вы ничего не можете сделать для людей, но вы просто пытаетесь». Это и есть та причина, по которой они так говорили.

Что ж, шли годы... шли годы, и для меня это было просто хобби. Это не отнимало у меня слишком много времени или сил. Я был писателем, я получал большое удовольствие от этой деятельности, и жизнь шла просто замечательно. Я тогда даже в колледж еще не поступил.

Когда психоаналитик начинает подбираться к какой-то ужасно горячей кнопке, кейс становится достаточно нестабильным в эмоциональном плане, так что в этот момент любое неправильное действие со стороны психоаналитика приводит к разрыву АРО, из-за которого кейс выходит из сессии. И в свете того факта, что в обучении психоаналитика отсутствовали некоторые незначительные элементы... ему недоставало нескольких элементов, вроде Кодекса одитора, ТУ 0, ТУ 1, ТУ 2, ТУ 3, ТУ 4, ТУ 5, ТУ 6, ТУ 7, ТУ 8 и ТУ 9! И психоаналитик никогда не делал ничего подобного; это просто чудо, что он вообще добивался успеха на начальных этапах. Но именно это и происходило в психоанализе, когда какая-нибудь из методик Фрейда начинала проникать вглубь кейса. Кейс сбегал с сессии. Кейс приходил в гнев. Кейс решал не выздоравливать. Понимаете? Вы видите, как просто это могло произойти?

Когда я поступил в колледж, я провел ряд опытов и экспериментов и выяснил, что стихи – подумать только – воспринимаются всеми как стихи на любом языке. Это было весьма необычное явление. Почему это стихи... почему стихи являются таким музыкальным ритмом, который что-то сообщает людям? Почему они что-то сообщают людям? Вы читаете кому-то стихотворение на японском, он не владеет японским, и он говорит вам: «Ага, это стихи». Почему же он распознает стихи на японском? Точно так же вы можете прочесть человеку практически любые стихи – за исключением произведений некоторых более «современных» поэтов – на любом другом языке, и вы обнаружите, что человек согласится с тем, что это стихи.

И в этот момент вы могли решить, что это неправильная техника, что это неправильный вопрос. Что ж, возможно, в некоторых случаях вопрос был правильным.

И это озадачило меня. Что же это там такое в мозге, в голове, в самом устройстве человека, что позволяет ему распознавать поэзию? Так что я проверил все это с помощью фотометра Кенига – это были очень тщательно продуманные физические эксперименты – и выяснил, что стихи на японском (на котором я тогда говорил и который я с тех пор уже забыл), стихи на английском... я нашел индийского студента, привел его и попросил его прочитать индийские стихи – и все эти стихи давали на фотометре Кенига одну и ту же кривую. И я сказал: «Ну, разве это не замечательно? Мы тут обнаружили что-то – эстетику языка, – которую можно зарегистрировать с помощью физического прибора. Ну разве не прекрасно? И лучше сообщить людям с факультета психологии – они там все знают об этом предмете, и все это можно измерить с помощью фотометра Кенига». И вот тут-то земля ушла у меня из-под ног.

Вы могли устремиться к тому, чтобы избавить человека от какой-то существенной неправильности, и сделать с кейсом что-то лишь чуточку неправильное, и – бум! Человек больше не хотел получать ни одитинг, ни психоанализ, ничего.

Я впервые пошел на факультет психологии и впервые в своей жизни понял, что на земле нет никого, кто бы все об этом знал. Это было для меня потрясением. Понимаете, я никогда не видел мистика, который занимался бы своим делом и при этом не был бы полностью уверен в том, что он делает. И я никогда не видел инженера, который, строя железнодорожные мосты, не демонстрировал бы уверенность и знание своего предмета. И я привык жить в мире, где люди являются специалистами своего дела, где люди уверены, могут достигать результатов, могут добиваться необходимого эффекта и знают свое дело. И тут я ступаю в трясину, где люди не только ничего не знали, но даже и не стремились знать. И эти эксперименты восприняли как «Что ж, это очень интересно. А зачем ты это сделал?».

Следовательно, требуется мастерство, чтобы клировать людей, поскольку вы на самом деле выводите человека из безопасного, надежного аберрированного состояния и приводите его в неизвестное состояние счастья. И это большой скачок!

Да, после этого я достаточно сильно заинтересовался... В колледже были люди, которые выполняли за меня задания по математике, а я выполнял за них задания по психологии и английскому, именно так я и проучился в колледже, потому что я никогда не посещал занятия. И я, бывало, читал учебники по психологии и шел и сдавал за кого-то экзамены, потому что это было очень просто. Проще пареной репы. Все, что вам нужно было знать, – это названия частей мозга и частей сердца. Я не знаю, какое отношение к этому имели части сердца, но о них говорилось в учебнике. Там не предпринималось попыток понять, что такое мышление, там просто говорилось о каких-то колебаниях, которые проходят через синапсы, и вы прогоняете крысу через лабиринт – и все дела.

В конце концов, этот человек очень надежно аберрирован. Я думаю, что, должно быть, со времен Эскулапа психоаналитики, шаманы, жрецы и жрицы вуду, психиатры и мясники из лавки на углу одинаково верили в то, что люди любят свои аберрации и что люди добились какого-то прогресса просто из-за того, что были сумасшедшими.

Я сейчас говорю с большим сарказмом; несомненно, в психологии есть еще много всякой всячины. Но вот понимания там нет.

И вы видите, как эта мысль красной питью проходит через большинство трудов по психологии, психиатрии и психоанализу, написанных в последнем столетии.

Другими словами, я обнаружил область человеческого знания, которая была нашим слабым местом. И в этот момент мне стало очень интересно. И дело было не в том, что я не знал предмет. Я очень упорно изучал эту область, прежде чем понял, что то, что профессора говорили мне, было для них правдой: все безнадежно, нет никакой возможности кого-либо когда-либо изменить, люди, имеющие тот или иной уровень КИ, сохраняют этот уровень КИ навсегда, и для них все кончено; глупые люди остаются глупыми, неспособные люди остаются неспособными, а все умные – сумасшедшие. И тот факт, что эти профессора так основательно увязли в своих представлениях о невозможности изменить человеческий разум, особенно раздражал меня. Насколько сильно может человек увязнуть?

Между прочим, хочу просто мимоходом сказать, что меня иногда обвиняют, будто я критичен по отношению к этим предметам. Это несправедливо. Я не критичен по отношению к этим предметам. Я на них зол, как черт.

Я говорил: «Но, послушайте, когда я прихожу в класс, чтобы сдать экзамен...» Кстати, тогда, в те далекие времена, действовал сухой закон, так что пили тогда, разумеется, гораздо больше. И я время от времени выходил с моими друзьями – по большей части газетными репортерами и так далее – и мы пропускали по несколько рюмочек самодельного джина, который поставлялся самыми лучшими гангстерами. И на следующее утро я совершенно точно знал, что я чертовски туго соображаю. Так что я говорил: «Послушайте, если вы вечером выпили несколько рюмок и на следующее утро туго соображаете, то разве вы тем самым не изменили свой интеллект?» И мне отвечали: «Это не имеет к делу никакого отношения».

Известно ли вам, что все эти три предмета являются продуктом прошлого столетия? Знали ли вы, что психология в том виде, в каком она существует сегодня, была разработана в 1879 году профессором Вундтом в Лейпциге, в Германии, и что идея фрейдовского психоанализа впервые появилась до 1894 года, а объявили о его создании в 1894 году? А история психиатрии уходит в прошлое так же далеко, как и доступные нам источники по истории России?

Так что существовала область человеческого знания, которая, с моей точки зрения, оставалась открытой для исследований.

Интересно то, что все это уже очень старо. Все это идеи вчерашнего дня. И они плохо вписываются в систему взглядов современного общества, поскольку это общество является более просвещенным, чем то, в котором разрабатывались все эти предметы. И это – равно как и все остальное – является причиной, по которой они изжили себя. Сегодня люди более образованны.

Я продолжал писать. Мои произведения имели все больший и больший успех. Все шло замечательно. Я поехал в Голливуд, писал сценарии для фильмов и так далее. Моя профессиональная жизнь была на самом деле очень насыщенной. И все это время я хранил ужасную тайну. Она заключалась в том, что я пытался разобраться, что же такое разум и с чем его едят. Я даже не мог сказать об этом своим друзьям – они бы меня не поняли. Они говорили: «Хаббард живет просто замечательно. Он общается с кинозвездами. И он умеет гипнотизировать, поэтому у него нет проблем с редакторами. У него есть квартира и разные вещи». Они говорили... всякий раз, когда я затрагивал эту тему, они не могли понять, почему это я интересуюсь чьим-то разумом или чьей-то жизнью. Я жутко их донимал и задавал им всякие нескромные вопросы.

Эти ребята, когда терпят неудачу, склонны обвинять в этом всех остальных, включая нас, в то время как на самом деле они терпят неудачу потому, что не развивались. Они не развивались и не росли. Их численность такая же, как и в те дни, когда они появились. Этого нельзя сказать о Саентологии. Думаю, вы согласитесь, что у нас произошло несколько изменений.

И к 1938 году я, как мне казалось, нашел тот фактор, который является общим для всей жизни. Но ведь я, в конце концов, довольно тесно общался с двенадцатью различными туземными культурами, если не считать население Бронкса. И у меня к этому времени было довольно точное представление о том, какой круг вопросов будет затрагивать мое исследование. Я выяснил, что у первобытного человека и у цивилизованного человека есть очень много общего, но нет ничего, что было бы общим для всех этих культур, кроме выживания. Выживание – это единственное, что было общим для всех них, позвольте мне сформулировать это таким образом. Очевидно, что все они тем или иным способом пытались выживать, независимо от того, были ли они цивилизованными или нет, независимо от того, были ли это тлинкиты на Аляске, или алеуты, или китайцы, или тагалы, или чаморро. Кем бы они ни были, они пытались выживать.

Однако в данный момент нет нужды испытывать головокружение от этих изменений. Мы являемся продуктом середины двадцатого столетия, мы появились более чем на пятьдесят лет позднее любой имеющейся разработки в области психотерапии, и мы на полвека опережаем все это.

И после 1938 года «стремление к выживанию» стало вполне определенной областью изучения. И мы бы получили все эти данные гораздо раньше, и все это было бы сделано гораздо более тщательно, и в этом исследовании не было бы такого количества промежуточных точек, если бы где-то в то время не появился один тип по фамилии Гитлер, который сошел с ума еще в 1933 году и который с 1933 года начал вопить... мы все его слышали. И кто-то решил принять его всерьез. Так вот, я не знаю, кто первым решил принять его всерьез, но это была ошибка. И не успели мы и глазом моргнуть, как все мы оказались участниками обычной войны, результаты которой теперь, по всей видимости, полностью аннулированы и которую нужно начинать с самого начала – но так это и бывает с войнами. Войны никогда не решают никаких проблем – они могут только отсрочить решение на некоторое время.

Следовательно, тот факт, что мы делаем нечто другое, не должен вызывать изумления, поскольку в глубине души я уверен, что мы извлекли пользу из тех печальных уроков, которые преподала всем психотерапия прошлого столетия. Мы были бы глупцами, если бы это нас ничему не научило.

И во время войны... во время войны я сделал несколько очень интересных наблюдений, которые имели отношение к разуму. Я находился на борту одного корабля, и там было примерно семьсот человек, и каждую неделю по два человека сходило с ума. На этом корабле каждую неделю по два человека сходили с ума. То есть очень много людей сходило с ума. Но если принять во внимание, что их некем было заменить, то в большинстве случаев они просто продолжали выполнять свои обязанности.

Психоаналитик сидит напротив пациента и оценивает, оценивает, оценивает. Он... типичный сеанс психоанализа, понимаете: человек сидит там и... он пациент, понимаете... он сидит там, и психоаналитик говорит:

Мы особенно активно боролись против того, чтобы от служебных обязанностей отстранили одного парня; он был до того невоспитан, что захотел получить увольнение на берег посреди Тихого океана и пришел за увольнительной к старпому, который в это время мылся в душе. А старпома на корабле не слишком любили. И старпом, весь в мыльной пене, под струями душа, сказал этому парню что-то грубое и невежливое. И этот парень выхватил нож, заскочил в душ, выгнал оттуда старпома, и перед нами разыгралось восхитительное зрелище: старпом бегал по палубе кругами, а за ним бежал этот сумасшедший и размахивал ножом. Я помню, как мы вышли из моей каюты вместе с офицером-артиллеристом (мы там играли в карты или в шахматы или во что-то еще) и наблюдали, как эта парочка делает свой первый круг.

• Что ж, был ли у вас какой-нибудь... какой-нибудь... какой-нибудь... какой-нибудь опыт с маленькими девочками, когда вы были маленьким мальчиком? А?

И офицер-артиллерист предложил: «Послушай, у меня есть пистолет. Давай это прекратим».

И пациент отвечает:

И я сказал... я сказал: «Зачем?»

• Э... да, я когда-то знал одну девочку по имени Мэгги, и... э... помнится, мне было около четырех, а ей, по-моему, было около семи. И, э... э...

Примерно к этому времени к процессии присоединились два главных старшины корабельной полиции, и зрелище стало очень, очень забавным. Так что мы смотрели, как они пробегают мимо нас. У нас очень давно не было никаких развлечений, и мы... В конце концов нам это надоело, и мы с офицером-артиллеристом остановили этого сумасшедшего, поставив ему подножку, и после этого экипаж неделю с нами не разговаривал. Но этот человек должен был продолжать выполнять свои обязанности.

Психоаналитик говорит:

Я жил в одной каюте с врачом этого корабля. И в течение некоторого времени занимался изучением разума. Члены экипажа в любое время дня и ночи приходили, чтобы им сделали перевязку или что-то в этом роде. А когда военврач уходил, этими людьми занимался я, понимаете, и тем или иным образом работал с их разумом. А когда врач был на месте, он зашивал их и давал им таблетки. Так что им было хорошо. А у меня было много материала для изучения. Военврач передал все это в мои руки. Ему все равно все это надоело. Он сам был на грани.

• Вот оно! Ну, расскажите мне побольше об этом случае с Мэгги.

А в конце войны мне не повезло: я стоял не там, где надо. Вы всегда сами виноваты, вы же знаете; вы стоите не там, где надо, и не тогда, когда надо, и тут появляется что-то еще и пытается занять то же самое пространство. Это всегда заставляет вас чувствовать себя очень неловко.

В конце войны я провел примерно год в госпитале, отходя от последствий злоупотребления шотландским виски, которое я выпил во время войны, и от чрезмерных доз свинца и так далее, вы понимаете. Как это ни странно, они провели мне психиатрическое обследование, как и всем ветеранам, и выяснили... Кстати, это до смерти перепугало меня – до смерти перепугало меня. Я зашел в кабинет, мне провели это обследование, и когда психиатр закончил – он был очень любезен, – он начал писать. И когда он закончил свою писанину длиной в две страницы это очень интересно, – и когда он закончил свою писанину длиной в две страницы... Пациенты обычно забирали свою историю болезни с собой в палату. Я смотрел на все это и говорил себе: «Так что, неужели я все-таки сошел с ума?»

И...

И он взял эти две страницы и положил их в мою папку, и я быстро и радостно сказал... вы начинаете себя вести таким образом; если вы некоторое время имеете дело с вооруженными силами, вы начинаете вести себя в жутком 1,1; и я сказал: «Ну, я сейчас возвращаюсь в палату. Я отнесу папку». Он ответил: «О нет, ее отнесет курьер».

• Да! Да! Да!

В ту ночь мне спалось плохо. На следующее утро после завтрака я сказал себе:

«Думай, Хаббард, думай!» Так что я немного подумал и внезапно осознал, что мне стоит обзавестись зубной болью и записаться на прием к зубному врачу, и тогда мне дадут на руки мою историю болезни, чтобы я смог отнести ее в стоматологическую клинику.

Так что они отдали мне всю мою историю болезни, я засунул ее под мышку и направился в стоматологическую клинику – в том направлении. У входной двери росло очень прелестное вечнозеленое растение. И там можно было скрыться от людских глаз, так что, как только я поравнялся с этим вечнозеленым растением, я просто нырнул, понимаете, очень быстро, и открыл историю болезни. О, вот оно. И эта писанина, которую почти невозможно было разобрать, растянулась на две длинные страницы, и прочесть их было очень сложно. И я продрался через все эти невероятные специальные термины, понимаете. Я прочел все это очень тщательно и добрался до последнего абзаца, и там было сказано... О, там были слова вот такой длины, а ширина страницы была всего-навсего вот такой. И я добрался до конца, и там было сказано:

Так вот, все дело в том, что вы испытывали зависть! Именно так! Вы завидовали! И, э... вот к какому заключению мы приходим: вы страдаете от... от комплекса Эдипа– Электры на почве зарослекустарничества. Теперь мы со всем разобрались.

«Короче говоря, у этого офицера нет никакой предрасположенности к психозам или неврозам».

Кстати говоря, что там было между вами и Мэгги?– Ну, я залез в эти заросли и нашел там маленькую мышку, и Мэгги убежала со всех ног.

И я в изнеможении опустился на скамью и сказал себе: «Ну, я, похоже, выжил». И я чувствовал себя очень, очень хорошо, и в этот момент ко мне подошел морской пехотинец, взял меня за локоть и сказал: «Вам назначен прием у зубного, и меня отправили, чтобы я вас нашел». Так что меня отвели туда и запломбировали зуб. Вот цена, которую вы платите за любопытство.

Если бы вы послушали психоаналитика за работой, вы бы изумились, как, черт побери, он вообще может чего-то добиваться в работе с кем-либо – если он чего-то добивается. Ведь он оценивает, оценивает, оценивает. Он говорит человеку, что с ним не так, прежде чем у того появится шанс открыть рот.

Однако в течение этого последнего года войны я занимался в библиотеке военно-морского госпиталя Оук-Нолл. Я обнаружил, что просто-напросто сняв с воротника одну петлицу, я становился врачом, понимаете, – очень просто. В медицинскую библиотеку не пускали никого, кроме врачей, имеющих степень доктора. Но я подошел к столу с одной-единственной петлицей, с левой стороны, понимаете, и я заплатил пару долларов морскому пехотинцу на костылях за то, чтобы он подошел ко мне и сказал: «Доброе утро, доктор», – и таким образом я смог обеспечить себе год занятий в медицинской библиотеке.

И произведя оценку... когда человек говорит: «Я знаю, что со мной не так. Каждый день меня бил отец. И каждый раз, когда он меня бил, он называл меня вонючкой. И теперь девушки со мной не ходят, сколько бы я ни мылся мылом "Лайфбои"». А психоаналитик отвечает: «Нет, не это с вами не в порядке. Этот запах оттого, что вы завидуете своей матери». Вы не можете быть правы.

Я изучал эндокринную систему, я изучал и то и это и придумал несколько различных экспериментов. Я, кстати, погубил целый исследовательский проект. Был один доктор с совершенно невероятной фамилией – Янкевиц, и Янкевиц проводил серию исследований военнопленных, которых в то время освобождали из немецких лагерей и японских лагерей, захваченных нашими войсками. И этот Янкевиц пытался вылечить их с помощью тестостерона и других эндокринных препаратов. И я имел доступ ко всей его документации, потому что мы с ним... мы по вечерам играли в домино и разные другие игры. И я имел доступ ко всей его документации, а он выполнял очень, очень точные проверки метаболизма и другие действия, чтобы продемонстрировать результаты воздействия эндокринных гормонов и экстрактов на военнопленных, понимаете.

Так вот, в общем и целом, это разрыв АРО. И человек, с которым это проделывают, страдает от состояния «не в сессии». Он говорит: «Я больше не хочу быть здесь. На самом деле я хочу мои деньги обратно. Сейчас мной владеет побуждение быть где-то еще».

Что ж, все было очень просто. Все, что мне нужно было сделать, – это узнать имя одного из участников его экспериментов, отвести этого человека в парк, усадить его и провести ему немного психоанализа и применить кое-что из первых разработок по Дианетике и Саентологии, разобрать на части его вторую динамику и собрать ее снова и отправить его на проверку метаболизма, понимаете. В один прекрасный день Янкевиц сказал мне: «Бог ты мой! С этими отчетами что-то не в порядке». Он сказал:

Вам даже не нужно заходить так далеко, когда вы начинаете клировать кого-то и обесцениваете или оцениваете. Вы клируете кого-нибудь, он подбирается очень близко к «року», он приближается к нему, как очень маленькая девочка к пруду с очень холодной, ледяной водой, понимаете? Очень осторожно. Очень осторожно. И в этот момент вы говорите: «Гм».

«Что-то тут не так с этими больными; некоторые из них поправляются».

И преклир думает: «Он смеется надо мной. Я его ненавижу!»

Что ж, с помощью этих экспериментов я выяснил, что функция контролирует структуру, что мысль контролирует материю и что материя не контролирует мысль. Потому что те, которым делали уколы и которых лечили, но которым при этом не проводили психотерапию, не выздоравливали; они оставались на том же самом уровне. Это было интересным доказательством того, что эта терапия никуда не годится. Но те, которых я ловил за деревом или на скамейке в парке и которым мне удавалось украдкой всучить несколько метров фрейдовского анализа... и кое-что из первых разработок Дианетики и Саентологии, – они внезапно поднимались по шкале, понимаете.

И он тут же возьмет всю неуверенность, которую он испытывал по отношению к этому инциденту, и выплеснет ее прямо на одитора... бух! Это «гм» для него было слишком. Теперь он не в сессии и испытывает сильное стремление быть где-то еще. Вот что происходит. Это обесценивание. Хе!

Другими словами, работая с мыслью и мышлением, я обнаружил, что могу влиять на то, что происходит с человеком, и на его состояние, но подобным же образом я обнаружил, что этого невозможно добиться с помощью лекарств. И это была очень важная серия экспериментов, данные о которых, к сожалению, не доступны нам в полном объеме; возможно, они по-прежнему хранятся где-то в министерстве по делам военно-морских сил в Вашингтоне в папке, на обложке которой стоит большой вопросительный знак, – поскольку с точки зрения Янкевица этот проект закончился провалом.

Так вот, оценка может быть такой же незначительной, как «Ага».

Так вот, это был первый широко проведенный опыт, во время которого все это и было проверено. Мысль – это босс. Мысль правит всем. Мысль может изменять структуру, а материя на самом деле не может изменять материю – однако мысль может изменять материю. Интереснейшее открытие, не правда ли? Вы можете добиться изменения веса человека, воздействовав на его мышление. Если вы можете сделать это, то что мы изучаем? Следует ли нам изучать и дальше структуру, чтобы добиться выздоровления человека, изменить его поведенческие шаблоны, следует ли идти в этом направлении до конца? Следует ли нам продолжать изучение мозга? Нет.

«Так, – думает преклир, – значит, он говорит мне: "Это оно". – Понимаете? – Он сказал: "Ага". Он навязывает мне это озарение, он говорит мне: "Это оно", и теперь я испытываю огромное желание быть где-то еще». Он выходит из сессии.

Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае. Предметом изучения должна быть только мысль.

Искусство удерживать человека в сессии, в то время как вы толкаете его по направлению к той штуке, к которой он не осмеливался приблизиться на протяжении семидесяти шести триллионов лет... Кстати, тем, кто не верит в прошлые жизни, не обязательно верить в прошлые жизни, вы это понимаете. Вам вовсе не обязательно принимать это за чистую монету.

Что ж, немного позже правительство решило выплатить мне все жалование, которое оно мне задолжало. Оно задерживало выплату причитающегося мне жалования. Я пару лет служил в войсках, участвовавших в боевых действиях, не имея права на повышение в звании. Время от времени я получал приказ, и там говорилось:

Если вы родились, живете лишь одну жизнь и очень счастливы по этому поводу, и если вы собираетесь сыграть в ящик и очень довольны этим, во что бы то ни стало продолжайте в это верить, но не получайте одитинг! Ну, как бы там ни было...

«Отправляйся на фронт» – или что-то вроде этого, понимаете, и я говорил врачу:

Итак, вот он, этот парень... в течение семидесяти шести триллионов лет он никогда не осмеливался даже краешком глаза посмотреть на эту штуку. И одитор говорит... И та аккуратность и непринужденность, с которой он должен поворачивать голову преклира, чтобы тот посмотрел на эту штуку, должны быть, выражаясь разговорным языком, просто отменными. Это действительно должно делаться очень аккуратно и непринужденно.

«Ладно». И я говорил офицеру, ответственному за личный состав: «Я отправлюсь туда, но где дополнительная нашивка? Вы посылаете меня выполнять задание, которое требует очень большого количества золотого галуна, а если вы очень тщательно обследуете мой рукав под микроскопом, то вы обнаружите, что галуна там не так уж и много. И я беспокоюсь не о чине. Просто я промотал свое состояние, знаете ли, и лишняя сотня-другая долларов в месяц пришлась бы очень кстати». А мне в ответ говорили что-нибудь типа «Приказ есть приказ, Хаббард. Я знаю, что ваше здоровье не позволяет вам сдавать экзамен на следующее звание, но никто не сказал, что оно не позволяет вам воевать за свою страну». Так что я шел и воевал за свою страну. И через некоторое время мне это надоело.

И никаких неуместных «Ага» и «хе-хе».

Но к концу войны они вдруг передумали. К этому времени я уже не находился на службе, так что, конечно, это было самое подходящее время для того, чтобы как следует помочь человеку и поднять его боевой дух, чтобы он мог служить своей стране, ведь он уже не находился на военной службе. Понимаете, какая тут логика? Так что они дали мне толстую пачку казначейских чеков. Вдобавок, дела мои были не столь уж плохи: я продал сценарий фильма – «Пикирующий бомбардировщик» возможно, вы его видели. Уоллис Бири и так далее, давным-давно. Я продал его в самом начале войны, завел сейф в банке и не рассказывал об этом никому из родственников, я засунул в него десять тысяч долларов в тысячных купюрах и запер на замок.

Иначе говоря, чтобы отклировать кого-то, одитор должен быть одним из самых вышколенных людей, каких только видел свет.

Так что, вернувшись с войны, я не стал использовать чеки. Должен вам признаться, что ради денег и продвижения вперед в исследованиях мне на самом деле не пришлось проливать много пота. По окончании войны я взял деньги, купил яхту и отправился в путешествие в Вест-Индию. Но когда эти деньги кончились, я понял, что мне нужны средства. Тогда я обналичил казначейские чеки, и на них были проведены первые исследования, плодами которых мы теперь пользуемся. Это очень забавно, но они были проведены именно на эти деньги. Я отправился прямо в центр Голливуда, снял себе офис, нанял медсестру, обернул голову полотенцем и стал свами. И я сказал... как это ни странно, я никому не называл своего имени, я не говорил, что я делаю, и к 1947 году мне удалось сделать человека клиром.

Если бы психоаналитику пришлось пройти через такую школу, это бы его просто убило. Мы знаем это... мы как-то раз попытались провести одного из них через такую школу. И инструктор подскочил к нему в мгновение ока, когда тело уже было готово испустить дух, и он сумел подключить к нему систему искусственного дыхания и быстренько убрать его оттуда!

Я работал как одержимый. В лос-анджелесский центр будут время от времени звонить люди и спрашивать: «Вы знаете, я видел фотографию доктора Хаббарда, а несколько лет назад в Голливуде работал человек, который был очень похож на него, и он что-то сделал со мной, и с тех пор я всегда был здоров и счастлив. Это тот же самый человек?» И, конечно же, сотрудникам центра дано указание отвечать «Нет». Они бы испортили результаты всей серии экспериментов. Этим людям никогда ничего не говорили, и тем не менее некоторые из них стали клирами.

Я вспоминаю одного психоаналитика, который прочитал Книгу Один, и он сказал мне: «Доктор Хаббард, в вашей Дианетике действительно что-то есть! В ней действительно что-то есть. Нечто такое, что мы можем использовать! У меня недавно был один пациент, и я использовал вашу технику репитера. И точно так, как у вас там говорится, он отправился прямо назад по траку. И он просто использовал фразу, невинную фразу, "Я тебя ненавижу", и отправился прямиком назад по траку, точно так, как у вас там говорится, в полном соответствии с тем, как вы описали трак времени. И он попал в инцидент, до которого мы годами, годами, годами и годами пытались добраться с помощью психоанализа.

Это были первые клиры. И им больше не давали никакой информации или чего-то в этом роде, они были нужны мне в качестве некоторого последовательного ряда кейсов, с которыми я работал.

Мы подошли к тому моменту, когда он лежал в кроватке, а отец стоял над ним и душил его. И как только он попал туда, как только он получил эту картинку, как отец его душит, я смог энергично взяться за дело. И я сказал ему: "Так вот почему вы ненавидите отца и ненавидите мать!"»

Всего лишь несколько недель назад мой офис в Вашингтоне пришлось перевернуть вверх дном после того, как я обнаружил, что имя и адрес одного из этих преклиров были потеряны. И во всем этом наверняка было замешано что-то сверхъестественное, потому что в конце недели от этого человека пришло письмо, а до этого он не писал несколько лет. Он написал, что в его семье все хорошо, что все идет просто прекрасно, дал полную информацию о кейсе и так далее. И даже сотрудники моего офиса начали посматривать на меня как-то странно.

Я спросил: «И что произошло с пациентом?»

Но эти люди нужны мне просто в качестве длинного ряда кейсов, с которыми я работал, и их кейсы вообще не трогают. Их сделали клирами; они остаются в таком состоянии – по крайней мере те, с кем я по-прежнему поддерживаю контакт. Некоторых я в суматохе потерял из виду.

«Знаете, он бросил заниматься психоанализом. Видите, каковы они? Как только вы подводите их близко к действительно аберрирующему материалу, они уходят!»

Один из них был психиатром. Когда «Дианетику» впервые опубликовали в Соединенных Штатах, этот парень сказал: «Вы знаете, несколько лет назад один человек работал со мной до тех пор, пока я не достиг состояния, называемого "клир", так что это, должно быть, вполне обыденная вещь. Он в то время работал в Голливуде. Конечно, с тех пор я больше не занимался психиатрией как таковой, но я не могу понять, почему это все так взволнованы. Этот Хаббард, несомненно, учился у того типа в Голливуде». Он был совершенно прав.

Никакой ответственности. Никакой ответственности.

Что ж, пойдем вперед по траку, пойдем вперед по траку, посмотрим. В 1950 году я наконец написал книгу, написал ее в Соединенных Штатах, издал, и не успел никто и глазом моргнуть, как она стала бестселлером, оказалась наверху списка в «Нью-Йорк тайме», и все шло великолепно, это был бум, она пользовалась невероятным успехом, и это был сногсшибательный, катастрофический успех, – и я обнаружил, что у меня нет никакой административной структуры, практически никакой организации, вообще ничего. И там, в Соединенных Штатах, на наши головы как будто обрушился весь мир, и нам крепко досталось.

Я говорил ему два или три раза, что преклирам нельзя высказывать оценки, но он пропустил это мимо ушей.

Дианетика стала очень широко известна за один день. Очень широко известна. Множество людей засучили рукава и начали помогать. С того момента и до настоящего времени эти замечательные люди продолжают оказывать помощь, так что эта деятельность перестала быть занятием «одного-единственного». У нас в списках много имен, в игре участвует много людей. Это радует, потому что это очень хорошие люди. И произошло просто вот что: в человеческих знаниях есть дыра, понимаете. И вы могли бы сказать, что кто-то проник в этот вакуум. Но было также и множество других людей, которые тоже осознавали тот факт, что в человеческих знаниях имеется дыра, и они увидели, что этот вакуум начал частично заполняться, они засучили рукава и оказали значительное содействие в доведении этой работы до конца.

Так вот, требуемое мастерство, вот где фокус. Вот где фокус при клировании.

Так вот, за время, прошедшее с тех первых дней (которые на самом деле не были такими уж драматичными) до настоящего момента, мы совершили гигантский скачок вперед. И даже я не осознаю, насколько велик этот скачок... Время от времени мне приходится оценивать ситуацию со стороны и убеждать себя в том, что все хорошо, понимаете? Я говорю: «Рон, несомненно, все идет хорошо». И я отвечаю: «Да, но не будь слишком самонадеян, сынок. Нам предстоит сделать еще очень много».

Дело не в процессе.

Так вот, дело в том, что, когда вы начинаете заполнять такого рода вакуум, этот вакуум стремится разорвать тех, кто пытается его заполнить. И с людьми, которые были с нами с самых первых дней, которые были одиторами и которые продвигали наш предмет вперед, – с этими людьми происходили довольно-таки драматичные события, возможно, более драматичные, чем со мной.

И на Пятом лондонском ППК людей будут учить самому старому из известных процессов клирования... процессу, который я освоил в 1947 году и который никогда не выпускался. Но это очень легкий процесс... я описывал его один-два раза, не акцентируя на нем внимания. Это довольно быстрый процесс клирования. И только сейчас мы стали достаточно дисциплинированными, чтобы можно было вытащить этот довольно легкий процесс на свет божий. На это потребовалось всего лишь одиннадцать лет. Я думаю, это довольно быстро, не так ли? Это... не это ли среднее время проведения психоанализа большинству пациентов?

Что мы сделали? Мы наступили на величайшую кнопку глупости из когда-либо существовавших у человека. Это состояние практически абсолютного незнания. И вот мы приходим и наступаем прямо в центр этой кнопки глупости – причем делаем это не слегка и не деликатно, понимаете. Мы делаем это не так, как это делают профессора. Они делают это вот так: «Ну, мы думаем... мы полагаем... возможно... может быть, что если вы рассмотрите эту ситуацию, то не исключено, что вы обнаружите, что какую-то ее часть, возможно... мы полагаем – если, конечно, вы не будете слишком сильно спешить с этим, – можно будет как-то понять, вероятно, при условии выделения достаточного количества миллионов для проведения исследований на протяжении следующих пятнадцати или двадцати тысяч лет».

Так вот, все дело было в мастерстве одитора, в мастерстве одитора.

Столь решительный подход к делу на самом деле иллюстрирует то, как действуют фонд Форда и другие корпорации, которые пытались сделать что-то в данной области. И я не порицаю этих людей и не говорю, что все они такие совершенно ни на что не годные люди. Они просто такие. Ведь когда эти большие организации, не имея ни энергии, ни искренности, ни преданности своему делу, наступают на эту кнопку глупости, они просто глупеют. Это просто оглоушивает их, – это хуже, чем быть просто ошеломленным. Это намного сильнее; это то же самое, но в кубе.

Знаете, когда преклир подбирается к цепи «рока», то из-за того, что у него начинают возникать разрывы АРО, он пытается сбежать с сессии, он пытается исчезнуть, у него возникает желание быть где-то еще.

И когда некоторые из этих людей приходят и наступают на эту кнопку глупости, они просто исчезают в этой трясине – обычно так и бывает.

Требуется просто громадный уровень мастерства, чтобы сохранять внимание преклира на сессии и помогать ему преодолевать желание быть где-то еще, когда у него появляется этот импульс. И это даже более важно, чем техника как таковая, поскольку, если преклир уйдет, у вас не будет преклира, которого вы могли бы одитировать. Люди упускают это из виду.

Конечно же, время от времени мы сами оказывались оглоушенными – у нас это неплохо получалось. Мы неожиданно забираемся в тот или иной сектор, у нас возникает необходимость работать со слишком большим количеством людей, наша популярность распространяется слишком широко, возникают организационные проблемы и проблемы, связанные с нашим влиянием на все общество, и мы сталкиваемся со всем этим лицом к лицу, и все это совершенно новые для нас проблемы, и мы пытаемся применить к ним решения, взятые из Дианетики и Саентологии, и у нас у самих голова начинает идти кругом. Мы работаем не идеально, далеко не идеально – мы работаем совсем не идеально. Но, черт возьми, мы стараемся, и, ей-богу, это больше, чем кто-либо когда-либо делал.

Когда мы глядим на человека... вот человек идет по улице... если мы выйдем наружу, мы увидим человека, идущего по улице. Древние последователи Эскулапа, врачи, жрецы римской богини Фебрис и их более современные коллеги считали, что в этом человеке есть множество непостижимых тайн, и они полагали, что этим человеком движут его аберрации.

Мы очень стараемся. И люди, которые занимаются этим, люди, которые работают над этим, поступают правильно гораздо чаще, чем неправильно. А чтобы добиться успеха в жизни, вам всего-навсего нужно быть правым чуть-чуть больше, чем на пятьдесят процентов. Если вы постоянно правы чуть больше, чем на пятьдесят процентов, то вы не можете не победить – при условии, что вы никогда не ошибаетесь в важных вопросах.

Если он хочет работать, это из-за того, что он боится голода. Если он хочет выполнить работу лучше, это потому, что он получил в награду кусочек мяса. Улавливаете? Я имею в виду, у этих людей есть определенные идеи, и у них такое чувство, будто жизнь человека и происходящие в ней инциденты так сложны, что никто не может их понять.

Вся история организаций, которые возникли по всему миру, – это история порядка, проникающего в замешательство. Если вы не думаете, что четверть миллиона заинтересованных людей на одном континенте не могут создать замешательство, вам нужно было бы быть там – некоторые из вас там были. Бац! Бабах! «Расскажите об этом побольше». Что ж, я написал первую книгу потому, что мне надоело получать каждое утро по мешку писем, в которых мне задавали новые и новые вопросы. И мне надоело диктовать письма, каждое из которых было длиной в несколько глав книги. Так что я взял и написал книгу.

Так вот, чтобы понять, что мы сделали, мы должны сопоставить это с тем, что было известно ранее, и с тем, что знаем мы. Сейчас мы знаем, что у разума этого человека есть определенное количество составляющих и что это не его мозг. И поскольку существует это определенное количество составляющих, получается, что существует определенное количество возможных неправильностей. И когда человека избавляют от этих неправильностей, он становится более способным действовать, а не менее способным, поскольку мы демонстрировали это снова и снова. Следовательно, у нас больше нет извинений тому, чтобы не помогать людям.

Кстати, издатель отнесся к ней очень наивно. Он сказал: «Ну, может быть, пять-шесть тысяч экземпляров и будет продано». Так что он заказал именно это количество и распродал его еще до того, как книга была опубликована. В издательстве «Америкэн бук кампани» до сих пор помнят ту суматоху, которая поднялась, когда они пытались напечатать в США достаточное количество экземпляров книги «Дианетика: современная наука душевного здоровья».

Понимаете, когда вы думаете, что если вы кому-то поможете, то вы уничтожите его честолюбие, когда вы думаете, что если вы кому-то поможете, то вы унич... например, если вы поможете писателю, то вы уничтожите его желание и способность писать, – в этом случае у вас есть хорошее оправдание тому, чтобы не помогать ему, не так ли? И тогда вы будете ни в чем не виноваты.

А когда ее опубликовали здесь, в Англии, ее распространению сильно помешал тот же самый фактор – не было возможности напечатать книгу в достаточном количестве. И как результат продажи снизились.

Ведь вы говорите: «Если мы сможем просто добиться, чтобы эти люди оставались достаточно аберрированными, то у нас будут великие искусства и всевозможные вещи, которые у нас должны быть. И следовательно, мы не должны продолжать поиски ответа на вопрос о том, как устранить аберрации этих людей, поскольку все их действия движимы безумием».

Но в 1952 году я решил, что мне пора выйти в мир, оставив этот сумасшедший дом, который называют Соединенными Штатами. Это суровое заявление; большинство американцев, присутствующих здесь, будут недовольны тем, что я назвал США сумасшедшим домом. Но в том, что касается психотерапии, это настоящий сумасшедший дом. Стоит вам только упомянуть об изучении разума, и все официальные лица рестимулируются настолько, что у них начинается психоз и они начинают рвать и метать. Это настоящее безумие.

Иначе говоря, самый полезный человек в мире – это, конечно, самый безумный человек в мире. В своих рассуждениях они никогда не пытались доводить это до абсурда. В противном случае они заглядывали бы только в сумасшедшие дома в поисках людей, которые бы могли идти впереди в сферах искусства, науки, музыки и так далее. Понимаете?

Я решил, что заслужил отдых, и поэтому приехал в Англию. И как раз вовремя, чтобы заполучить британскую подданную в лице дочери. Диана родилась в первую неделю после моего прибытия сюда. У Мери Сью все шло хорошо; мы с ней встретились с несколькими людьми, которых я вижу перед собой прямо сейчас. Мы создали первую организацию, мы обеспечили, чтобы она продолжала работать, и нам так или иначе удалось сохранить ее. Не все в ее истории было тихо и мирно. Бывали моменты, которые критично настроенный наблюдатель счел бы трудными.

Они бы сказали: «Что ж, в этом обществе невозможно найти музыканта, если только мы не заглянем в местную психушку. Если мы отправимся туда, то мы найдем величайшего музыканта в мире».

И были такие моменты, когда находиться в этой организации было равносильно участию во Второй мировой войне. Но эта организация выросла от очень, очень скромных размеров до довольно-таки внушительных. И все это произошло благодаря тому, что присутствующие здесь британцы, шотландцы, ирландцы и валлийцы были искренними, преданными своему делу и способными людьми, – они не только помогли нам создать организацию, но и сохранить ее и обеспечить, , чтобы она продолжала работать. И мы оказываем значительное влияние на общество. Мы не осознаем, насколько значительное влияние мы оказываем на общество, но мы, несомненно, оказываем влияние. И теперь это становится чем-то большим, нежели просто влияние.

Если кем-то и движет аберрация, она, несомненно, движет психотиком в гораздо большей степени, чем душевно здоровым человеком. Правильно? Значит, естественно, великие музыканты сумасшедшие, и любой человек, который когда-либо сделал что-то для кого-то, – сумасшедший.

Но раньше в Соединенных Штатах люди с юмором относились к упоминаниям о Дианетике и Саентологии. Через некоторое время они стали относиться к этому очень серьезно. А еще через какое-то время – я бы сказал, примерно два года назад, – упоминание о Дианетике стало вызывать сердитые вопли. А теперь власть предержащие лишь немного плачут, когда слышат упоминание о ней.

Что ж, когда в обществе вокруг нас имеется такое вот согласие, тот, кто хочет казаться великим, начнет вести себя как безумный.

И это совершенно нормально, что мы довели их аж до апатии, поскольку только мы можем вытащить их из нее.

В связи с этим мне вспоминается одна хохма. Не могу устоять перед соблазном рассказать вам об этом. Я всегда гордился тем, что являюсь в достаточной степени душевно здоровым писателем, знаете. Конечно, у меня были любимые тапочки, и я знал, что не могу ничего написать, если я не обут именно в эти тапочки. И, конечно, у меня были определенные чувства в связи с пишущими машинками. Если я печатал на какой-то другой машинке, в моем рассказе появлялось какое-то другое, странное настроение, которое мне не было нужно. И я знал, что если я не надушу бумагу, на которой написано мое произведение, сандаловым ароматом, то оно не будет продаваться. Но в остальном я был совершенно свободен от суеверий.

Многие другие движения в истории человечества были гораздо более масштабными, производили гораздо более яркое впечатление, существовали очень долго и на самом деле вообще несопоставимы с Дианетикой и Саентологией, которые довольно спокойно, упорядочение развиваются и не пытаются во имя тех или иных символов ошеломить общество – они искренне стремятся (и отдают этому все свои силы) просто сделать этот мир лучше и, быть может, дать человеку возможность немного пожить.

Когда кто-то ставит печать на бумаге всегда горизонтально, чтобы его произведения продавались, вы бы, конечно, не назвали это суеверием, правда?

За историю человечества предпринималось много таких попыток, которые были гораздо более доблестными, гораздо более романтичными, более яркими, более эстетичными. Возьмем к примеру то, что сделал Гаутама Сиддхартха – человек, известный как Будда. Его философия распространилась по всей Азии. Он выдвинул несколько идей, которые были вполне приемлемы для окружающих его людей. У него не было никакой коммуникационной сети. Он не получал сколько-нибудь значительного содействия от других. И вот уже 450 миллионов человек, живших до этого в варварстве, обретают цивилизацию. Учения Гаутамы Сиддхартхи проникли в Японию, и благодаря им японский народ получил первую письменность и первые искусства. Мир, существовавший по принципу «человек человеку волк», стал местом, где люди могли жить. Половина всего известного мира и две трети населения этого мира полностью изменились благодаря простой деятельности Гаутамы Сиддхартхи и его друзей.

И я никогда не доходил до таких крайностей, как другие писатели. Другие писатели думали, что если они заполнят бланк о взносе депозита или достанут чековую книжку и бланки о взносе депозита до того, как придут на почту, то чека на почте не будет. Понимаете? Просто из-за того, что вы готовы получить деньги но чеку и положить их на счет, чек от издателя не придет. И я никогда не доходил до такого. Я просто договаривался о том, чтобы все это оставалось в банке. Понимаете?

Так вот, это была сокрушительная атака на варварство. Более того, это была очень романтичная и очень доблестная атака. Боюсь, что наша деятельность не относится к той же категории, поскольку мы пользуемся всем, что было до нас. У нас есть преимущество: мы знаем многое из того, что обнаружил Гаутама, и эти знания вплетены в нашу жизнь, они вплетены в Дианетику и Саентологию, и на самом деле мы даже не можем выделить их и сказать, что то-то и то-то пришло к нам оттуда-то. Вполне возможно, что люди думали об этом на протяжении пятидесяти тысяч лет, и вы не могли не позаимствовать немного истины у каждого из них.

Иными словами, я был полностью свободен от суеверий. Я был очень душевно здоровым писателем. На самом деле я работал тщательно и спокойно. У меня редко бывали приступы гнева и все такое. На самом деле это истинная правда. Я просто привык работать в очень спокойном настроении.

Так что неверно, что мы совершили прыжок, как с подкидной доски, – одно усилие, в результате которого что-то внезапно появилось перед всеми как вспышка, как пламя, и осветило все вокруг. Боюсь, что мы были достаточно мудры и воспользовались плодами трудов всех тех, кто на протяжении многих лет о чем-то думал и что-то говорил. Их было много, и они многое сказали.

В Голливуде... вы слышали об этом месте? Это... В Калифорнии есть такое местечко Напа, и там есть сумасшедший дом, понимаете. И когда в Напе становится слишком много людей, их отправляют в Голливуд!

И только благодаря их усилиям, направленным на создание цивилизации, только благодаря их усилиям, направленным на уничтожение варварства, у нас теперь есть достаточно свободного времени для того, чтобы действительно развернуть активную деятельность. Мы очень многим обязаны этим людям – очень многим. Мы не обязаны верить всему, что они говорили. Как сказал Гаутама: «Если что-то не является правдой для вас, то это не правда». Мы не обязаны брать на вооружение все, чему они научились, или следовать учениям их культов и использовать их организационные структуры. Но мы, несомненно, можем извлечь пользу из того, что они сделали, а сделали они немало. Они сделали очень много.

Что ж, в Голливуде... время от времени люди там как бы обретают некоторую свободу перемещения посреди своих мозгов и начинают носиться тут и там, их риджи больше не удерживают их прямо в центре головы, понимаете? И вот они нанимают писателя. Это обрекает их на определенный успех, поскольку, если они снимают фильм, взяв за основу то, что он написал, у них получается картина, которая хорошо продается. Однако они редко так поступают.

Таким образом, мы очень многим обязаны прошлому. Мы очень многим обязаны нашей теперешней цивилизации. Мы очень многим обязаны тем людям, тем вещам и обстоятельствам, благодаря которым мы смогли получить достаточно свободного времени, смогли многое обдумать, многое организовать и достаточно много написать, чтобы можно было делать то, что мы можем делать сегодня. Гаутама Сиддхартха был первым, кто сказал, что можно стать клиром. Однако он сказал только то, что все, что нужно для этого делать, – это думать о сути разума. Если вы будете просто думать о сути разума, вам конец. Спросите у тех, кто пытался это сделать.

Как бы там ни было, я отправился туда, я влюбился в бога Мамону и решил некоторое время поклоняться ему. Я отправился туда и... в день зарплаты тебе становилось очень неловко. Они брали пачку стодолларовых банкнот и говорили:

Цель, поставленная им, в наши дни достигается в Саентологии. Это не новая цель, но сегодня мы можем ее осуществить. Мы можем ее осуществить. Мы можем выполнить многие из тех обещаний, которые были когда-либо даны.

«Одна – правительству, одна – тебе. Одна – правительству, одна – тебе. Одна –

Это не означает, что мы должны выполнять обещания других. Это означает, однако, что человек очень, очень долго мечтал о том, что он как индивидуум и общество, частью которого он является, смогут стать свободными, что он сможет познать жизнь и сможет в значительной степени контролировать ее. Человек мечтал об этом вечность и посвятил много дум и усилий воплощению этой мечты и этой цели. Я не могу с величественным видом заявить вам, что мы полностью завершили работу, что мы никогда больше не столкнемся ни с чем непредсказуемым, что у нас никогда не возникнет никаких трудностей и что перед нами лежит гладкая дорога.

правительству. Одна – тебе».

Но вот что я скажу вам сегодня: мы можем делать людей клирами – одного за другим; эту цель мы можем достичь. И я могу вам сказать, что она стоит того, чтобы ее достичь. И она может быть достигнута в широких масштабах, без каких-либо ограничений. И сегодня человек может достичь этой цели – освободить себя и свой народ – с помощью Саентологии, при условии, что он будет работать усердно, при условии, что он будет работать честно, и при условии, что он не допустит, чтобы активная деятельность была свернута.

И они говорили: «Скажешь, когда мы насчитали достаточно». Понимаете?

Спасибо.

Колоссальные деньги и все такое.

И вот в один прекрасный день я осознал, что дела у меня идут не очень хорошо. Мне приходилось участвовать в мелочных обсуждениях сценариев, понимаете? Мне приходилось вращаться вместе с кузенами и племянниками исполнительных продюсеров и так далее, и мои предложения порой встречались презрительными ухмылками. Понимаете, они не были сценаристами, но словом «сценарист» можно назвать любого, в частности того, кто не может писать сценарии, так что всех этих родственников назначали на должность сценаристов, и никто бы никогда не обнаружил, что писать сценарии они не могут, и можно было заносить членов семьи в платежные ведомости, понимаете? У них там очень интересная система.

Как бы там ни было, я усердно работал, не совал свой нос в чужие дела, но ничего не добивался.

И как-то раз продюсер моей съемочной группы в «Коламбия пикчерс» позвал меня к себе и сказал: «Рон, я не верю, я не верю, что эти последние несколько сцен написали вы. Я думаю, кто-то написал их за вас. Вы не можете писать так плохо».

Я вышел от него и подумал: «Знаете, у меня не очень-то хорошо идут дела. Хотел бы я знать, в чем тут дело». И вдруг меня осенило: это потому, что я никогда не демонстрировал артистический темперамент.

Так что я вернулся к себе в офис, взял чистый бланк контракта, вернулся в офис продюсера и заявил ему: «Вот ваш контракт! Можете подать на меня в суд, если хотите!» И с этими словами я разорвал этот бланк на мелкие клочки и подбросил в воздух, так что они стали падать, как снежные хлопья! Я ринулся в свой офис и начал швырять вещи со стола в мусорную корзину, понимаете, я бешено расшвыривал вещи, испуская при этом пронзительные вопли!

Через некоторое время ко мне осторожно заглянул ассистент продюсера и сказал, уворачиваясь от вещей, которые летали по всему офису: «Рон, мистер Вайс не это хотел сказать».

Я по-прежнему швырял вещи в мусорные корзины, выкидывал их в окошко и собирался убраться оттуда.

Не успел я оглянуться, как появился продюсер. Он сказал: «Рон, Рон, мы можем помириться? Рон, мы не будем подавать на вас в суд. Мы заключим с вами более выгодный контракт. Мы заключим с вами более выгодный контракт. Мы... мы закажем вам сценарии для лучших фильмов. Мы выделим ваше имя в титрах, как вам это? Мы дадим вам другую секретаршу!» Так что я вернулся к работе.

После этого я очень тщательно следил за тем, чтобы время от времени проявлять некоторый артистический темперамент. Знаете, например, схватиться за голову и... при просмотре сырого материала, понимаете? Когда они особенно сильно портили диалог, я просто молча хватался за голову и разворачивался в кресле спиной к экрану. Делал такого рода вещи, понимаете? – молчаливо. Это было очень эффективно. Когда я перестал там работать, я больше никогда в жизни не делал таких вещей.

Мне кажется, человек искусства вынужден быть похожим на сумасшедшего, чтобы люди его признали.

Я не думаю, что в Англии вы можете быть гением науки, если не держите мышей в карманах или что-то в этом роде. Никто не признает вас таковым.

Иными словами, это довольно широко распространенное убеждение, что необходимо быть сумасшедшим, чтобы добиваться успеха в жизни. Но правда ли это?

Вот в чем вопрос: правда ли это? И в Саентологии был сделан вполне определенный вывод: нет, это неправда.

Но вы столкнетесь с этим, пытаясь отклировать кого-нибудь. Художнику внезапно приходит это на ум... это его оправдание для того, чтобы не подбираться к «року» еще ближе... «У меня глаз плохо видит, но если я избавлюсь от этого, то, вероятно, я больше не смогу писать, так что лучше я не буду от этого избавляться».

На самом деле единственное, чего он хочет, – не смотреть на это. Так что он высказывает вам это как главное оправдание, понимаете, и у него есть другая причина не становиться клиром. Что ж, требуется одитор, чтобы справиться с этим, позвольте вас заверить, для этого требуется одитор.

Не думайте, что одно лишь то, что мы знаем, каковы составляющие разума, и знаем множество причуд, которые могут возникать у этих составляющих... ведь мы их знаем... то, что мы знаем код замка в сейфе, не означает, что количество хаотичности, с которой мы можем столкнуться, хоть сколько-нибудь уменьшилось.

И нам нужно, чтобы в одиторском кресле сидел кто-то, кто знает, как справляться со всем этим.

Что ж, это никоим образом не обесценивает одитора, который проходил обучение несколько лет назад, или который проходил обучение в прошлом году, или который обучается сейчас. Эти люди замечательно выполняют свою работу. Возможно, те люди, которые были обучены несколько лет назад, прямо сейчас в состоянии поработать с преклиром и привести его к состоянию клир. Вы понимаете? А те, кто обучились лишь в прошлом году, вероятно, могут работать с преклиром. А парень, который только-только закончил обучение, чертовски хорошо знает, что ему нужно приобрести некоторый опыт, прежде чем он сможет это делать.

Я не пытаюсь обесценить чье-либо обучение. Я просто хочу сказать, что все должны стать немного более умелыми, если они хотят запросто клировать людей!

Прежде всего, у них никогда не получится отклировать все это вот так запросто.

Вам не нужна хаотичность в одитинге; ее уже хватает в преклире, уверяю вас.

Поэтому клирование зависит от дисциплины. Оно зависит от знания составляющих разума. Оно зависит от способности конфронтировать эти составляющие разума. Может быть, нет ничего страшного в том, чтобы конфронтировать свои собственные инграммы и ходить повсюду с кашлем, головными болями, ощущением, будто маленькие сабли вонзаются вам в спину, и так далее. Вероятно, вы можете продолжать конфронтировать эти вещи и не жаловаться слишком громко. Но в тот момент, когда вы начинаете жаловаться, вы начинаете видеть их через промежуточные точки. И вы начинаете считать себя очень виноватыми.

Вы говорите: «Что ж... – это не является техникой клирования, я просто использую здесь один старый процесс для примера, – припишите намерение этой стене. Спасибо. Хорошо. Припишите намерение стене впереди вас. Спасибо».

И преклир так и поступает. Вот он невинно сидит перед вами, он полностью у вас под контролем, можно сказать, наивное дитя. Он совершенно ни о чем не подозревает. Все идет прекрасно, и вот вы говорите:

• Припишите намерение потолку.

А он отвечает:

• Аргх!

Вы спрашиваете:

• Что случилось?

Что ж, у одитора, который на самом деле не имеет опыта, не уравновешен и сам недостаточно отклирован, может появиться чувство, будто это он только что вонзил копье в этого парня. В результате он будет склонен подать следующую команду одитинга примерно так: «Что ж, посмотрим. Э... что мы можем сделать, чтобы извлечь из него это копье? Давайте проведем "«Привет» и «Хорошо»" в отношении его желудка».

Иными словами, под тяжестью своей вины он дойдет до того, что предпримет что-то отчаянное, поскольку он только что ранил своего ближнего. Что ж, нет ничего страшного в том, чтобы быть милосердным, но не до такой же степени! Если вы будете таким милосердным, вы можете убить какого-нибудь преклира.

Вот что нужно сказать в этот момент:

• О, копье с обоюдоострым наконечником? Прямо куда? Куда оно вонзилось? О, прямо сюда. Хорошо. Ну, и когда это произошло?

У вас должен быть одитор, который никогда не уклоняется. А вы всегда можете уклоняться от неизвестного. Кто угодно будет в какой-то степени уклоняться от неизвестного. И если определенные вещи не будут известны человеку практически полностью, то вы получите человека, который уклоняется.

Иными словами, одитор не просто должен быть способен конфронтировать, он должен быть способен конфронтировать через промежуточную точку. И он не только должен быть способен исцелить кого-то когда ему преподносят на блюдечке доказательства того, что он только что кого-то убил, он должен быть способен подать следующую команду одитинга с полнейшей уверенностью в себе. Для этого требуется хорошая выучка, не правда ли?

Вам не нужно, чтобы кто-то нервничал, когда вы едете со скоростью 140 километров в час по Марилебоун Хай Стрит, не так ли? Вам не нужно, чтобы за рулем сидел кто-то нервный. Что ж, когда вы начинаете атаковать «рок», когда вы мчитесь по траку времени, и вас заносит, и инциденты проносятся со скоростью 140 километров в час, и мимо вас начинают пролетать реактивные снаряды, которые гораздо больше, горячее и опаснее, чем можно встретить на Марилебоун Хай Стрит, вам не нужно, чтобы в кресле напротив вас сидел нервный одитор; вам нужно, чтобы он был сама уверенность, не так ли? И если вы чувствуете, что это сама уверенность, вы ради него пойдете дальше вперед и станете клиром. Но вы на самом деле не будете делать это ради самого себя, когда станет жарко, поскольку для этого требуется большее самообладание, чем у вас было, когда произошла эта штука, из-за которой вы больше не могли быть клиром. Улавливаете?

Дело не в том, что в настоящее время вы не можете справляться с собственными аберрациями. Вы можете. Вы делаете это постоянно, и у некоторых из вас это замечательно получается.

Но этот механизм возвращения в реальный инцидент... когда вы снова окружены этими динозаврами, или летающими тарелками, или с чем вы там связались, и когда вы лежите под пятой динозавра и чувствуете, как ваши кости начинают хрустеть, то принять такое вот умонастроение и справиться со своими аберрациями невозможно. Это невозможно. Поэтому одитинг это деятельность по третьей динамике.

Потребовалась третья динамика, чтобы аберрировать вас. У вас не было никаких проблем, пока вы не встретили кого-то. Позвольте мне обратить на это ваше внимание. Неважно, когда на траке вы встретили кого-то, до этого у вас не было никаких неприятностей.

Я также обращаю ваше внимание на то, что до этого у вас не было и никаких развлечений.

Так вот, если к этому и сводится то, что аберрирует кого-либо, то, должно быть, причина находится неподалеку от третьей динамики... группы, люди, кто-то или что-то иное... возможно, другие динамики, но, несомненно, это по крайней мере третья динамика. Мы будем просто игнорировать фрейдовскую вторую динамику. В конце-то концов, в наше время на нее отнюдь не смотрят как на что-то таинственное.

Просто спросите любого подростка, и он расскажет вам все о сексе. Мне вспоминается один морской пехотинец, который приехал на побывку домой, и его мать указала ему на то, что его маленькому братишке никогда не рассказывали определенные вещи о жизни и... его братишке было около семи... и мать попросила этого морского пехотинца рассказать ему о птичках и пчелках.

И этот парень отправился к нему и, не пытаясь красоваться своим морским пехотинством... он спросил:

• Ты хочешь узнать о птичках и пчелках? Братишка ответил:

• Ну, э... знаешь, вот ты берешь машину, подбираешь девушку и заезжаешь с ней в какое-нибудь темное место. Ты знаешь, что потом происходит?

Ребенок ответил:

• Да, да.

На самом деле вы могли бы сказать, что вторая динамика – это третья динамика, только более выраженная и с чуть более тесными отношениями.

Так вот, требуется кто-то или что-то иное, чтобы имела место эта штука под названием «аберрация». Как я уже говорил, вы были совершенно счастливы, до того как встретили кого-то, но это ваше совершенное счастье не включало в себя никаких развлечений. Не было вообще никакой непредсказуемости, вот и все.

Поэтому вы обменяли свой билет к полной и вечной безмятежности на небольшую дружбу. А спустя какое-то время, когда вы не встретили ни одной стоящей персоны, вы начали думать, что совершили неудачный обмен. К тому моменту вы заимствовали личности людей, которых вы создали, и некоторые из них были чокнутыми, а потом вы не могли разобраться, кто же из них был чокнутым, и вы подумали: «Ну, я пропал». И готово дело. Вы аберрированы. Вот и все, что можно сказать об аберрации.

Для этого требуется ваша собственная идея о поведении другого человека, поскольку, когда вы предоставлены самому себе, вам нелегко спрятаться от самого себя настолько хорошо, насколько это нужно, чтобы стать аберрированным. У вас должно быть неправильное представление о ком-то другом, а затем вы должны принять его бытийность, пройти множество промежуточных точек, сделать множество резких поворотов и залезть во множество сложностей, прежде чем у вас действительно появится надежная, стабильная аберрация, которая не только вас, но и остальных доведет до полнейшего помешательства. Так что в конечном итоге, глядя на все это, мы обнаруживаем, что нужно хорошо потрудиться, чтобы стать аберрированным. Нужно хорошо потрудиться, чтобы стать аберрированным. Нужны столетия и столетия, чтобы люди стали такими сумасшедшими, какими вы обнаруживаете их сегодня.

Стрессы и их отсутствие, балансы и дисбалансы – все это приводит к тому, что люди становятся несчастными. Ну хорошо, если все эти люди несчастны и если они хотят быть какими-то другими, это в основном потому, что они утратили свободу выбора относительно собственного существования. Они больше не могут общаться с людьми и иметь с ними дело по собственному выбору. Что-то, находящееся в них, указывает им, с кем они должны общаться. Что-то, находящееся в них, указывает им, что они должны читать, где они должны быть и что они должны делать.

Так вот, те люди, с которыми вы имеете дело в Саентологии, уже преодолели это «что-то». Что интересно, они уже поднялись до более высокого уровня селф-детерминизма, чем тот, на котором находятся люди во всем остальном обществе. Но они по-прежнему не имеют полной свободы выбора относительно того, что они будут делать, куда пойдут и что с ними произойдет. Они не поднялись до того уровня, когда их уже не будет волновать, есть у них свобода выбора или нет. Понимаете, вы можете подняться до того уровня, когда вы в состоянии позаботиться абсолютно обо всем, а затем это перестает быть столь важным, и вы можете ввязаться в немного большую хаотичность.

Но если бы вы просто могли удерживать свои позиции, то с вами все было бы в порядке. Однако жизнь сдала карты по-другому. Люди не удерживают свои позиции. Они... начиная с какого-то момента они начинают скользить вниз.

Что ж, на ранних стадиях Саентология несомненно помогала человеку удерживать свои позиции. А на более поздних стадиях она позволяла ему немножко приблизиться к самому себе.

Между прочим, это достаточно неплохо. Это было бы стоящим занятием, понимаете; прямо сейчас это было бы стоящим занятием.

И практически любой одитор, прочитав книгу по диагонали и поработав с кем-то в течение короткого времени, может добиться чего-то из этого. По крайней мере он сможет сделать так, что человек будет удерживать свои позиции, почувствует некоторую безопасность, особенно если этот одитор не заставит его оказаться лицом к лицу с чем-то действительно трудным! Понимаете, он как бы не наседает на него.

Но как насчет этой штуки под названием «клирование»? Что ж, это уже выглядит по-другому.

Это очень высокий уровень. Это не просто удерживание позиций, это не просто небольшое улучшение. Это достижение цели, которая по различным причинам считалась стоящей целью на протяжении последних двух с половиной тысяч лет здесь, на Земле.

На самом деле, если вы поговорите с буддистами, если вы поговорите с последователями буддизма, вы обнаружите, что они околачиваются где-то, и они полагают, что если они будут достаточно долго медитировать, или достаточно долго концентрироваться, или думать правильные мысли, или делать все это в надлежащей пропорции, то они каким-то образом просто вылетят из своей головы, и делу конец, понимаете? И потом им больше не придется беспокоиться о том, что нужно будет возвращаться в этот бесконечный цикл рождения и смерти, что придется проходить через все это снова, что их призовут в армию, понимаете, и опять придется быть отцом или матерью, добиваться, чтобы ребенок закончил школу, и делать все прочие вещи.

Разумеется, это не то, о чем беспокоюсь я. Я просто боюсь, что кто-нибудь опять отправит меня в первый класс. Я никогда не мог уживаться с учителями первых классов, по крайней мере в последних нескольких жизнях.

Как бы то ни было, это цель, которой две с половиной тысячи лет и... она была сформулирована две с половиной тысячи лет назад. Очевидно, то, что подразумевалось на самом деле... это что индивидуум будет освобожден от тех вещей, через которые он больше не хочет проходить снова и снова. Очевидно, это и есть то, что подразумевалось. И... между прочим, слово «бодхи» означает просто то, что некто очистился, достиг состояния клир, под деревом бодхи. Вот потому-то они и называют это «бодхи» – это значит «чистый», или «клир».

Даже слово, которое обозначает клира, существовало на Земле две с половиной тысячи лет. Но кто мог создать клира?

Что ж, интересно то, что кто-то мог мечтать об этом в течение двух с половиной тысяч лет, и эта мечта завоевала и цивилизовала около двух третей мирового населения, при том, что она никогда не реализовалась. Это потрясающая мечта, не так ли? Свидетельств того, что она осуществлялась, никогда не было, и все же она владела умами двух третей населения Земли. Это очень интересно.

И внезапно появляемся мы и небрежно говорим: «Что ж, мы можем это делать!»

Мы можем делать что? Мы обнаруживаем, что... наши представления о клире превосходят любые более ранние представления о клире, и мы описали его гораздо более конкретно, и клир – это нечто вполне определенное! Это бытийность. Ее можно воспринять, измерить, испытать. Ее можно подвергнуть проверке. Это весьма интересно.

Ну, если это так, что требуется для создания клира? Что ж, немного умелого одитинга, тщательное обучение первоначальным процессам, которые у нас были в 1947 году, и изучение более поздних разработок позволит одитору отклировать кого-нибудь. И это не очень трудно. Для этого просто требуется немного времени. Для этого просто требуется немного поработать. Для этого не требуется, чтобы вас в лоб шарахнула молния, брошенная Яхве! Вы понимаете?

Это больше не относится к области суеверий. Это больше не имеет ничего общего с тем, чтобы верить, что если вы начертите в воздухе правильные знаки, вас может посетить некое земное божество, и оно затем даст вам силу, которая, если вы сделаете то-то и то-то... Ну, вы понимаете.

Это реально существует! Это происходит.

И на оставшейся части этого конгресса я постараюсь рассказать вам об этом побольше.

Спасибо.