Сейчас мы продолжим рассмотрение и обсуждение долгой истории возникновения Саентологии.
У вас может возникнуть вопрос, каким образом получилось так, что на создание и развитие Саентологии понадобилось лишь несколько лет. На самом деле значительная часть исследований этого предмета проводилась на протяжении четверти века. Вам может показаться совершенно невероятным то, что внезапно возникло такое огромное количество данных, совершенно независимо от других источников. Тем не менее любой человек мог бы сделать подобное, если бы он просто сосредоточился на этом и если бы он смотрел, вместо того чтобы размышлять об этом.
Но Саентология не возникла спонтанно. Она опиралась на огромное количество информации.
Когда я был достаточно молод, у меня была возможность исследовать восточные культуры и примитивные культуры, и у меня было очень много друзей, которые очень, очень сильно интересовались такими вещами, как душа, разум... друзей всех цветов, форм, размеров, вероисповеданий и профессий.
Главное, что я абсолютно точно понял, когда был молод и путешествовал по Азии и другим местам, – это тот факт, что хотя люди явно имели какие-то знания, я не видел, что они их используют. Здесь была идея Запада о том, что нужно прилагать усилия, и добираться куда-то, и выполнять что-то, и достигать чего-то и так далее, в противоположность идее Востока об отсутствии времени. Как человек может просто сидеть неподвижно и думать или не думать в течение полувека... а я встречал на Востоке нескольких людей, которые сделали такое... это было непостижимым для меня.
То, что нужно делать, – это действовать. Такой была моя философия. Значительная часть той информации, которая проникала в мои уши, была полностью отвергнута нашим обществом. Если эти люди настолько сообразительны, если эти люди настолько умны, почему они не создали более совершенную систему канализации? Философия прогрессивной части света сформировалась на основе философии, заключающейся в том, что если вы смогли нанести удар достаточно сильно и достаточно внезапно, вы поели... в противовес философии другой части света, где если вы просидели достаточно долго и вытерпели достаточно много, то рано или поздно кто-то пройдёт мимо вас и тогда, возможно, вы сможете поесть. И это было нормальным.
Если мы рассмотрим обе эти философии, мы увидим, что молодой американец, наученный тому, что в жизни необходимы скорость, действие, напористость, конечно же, не может с лёгкостью принять медитацию. Поэтому, когда я был очень молод, мне казалось, что их путь к цели был очень долгим, если этот путь вообще куда-то вёл.
Я был не совсем уверен в этом. И даже сегодня я не совсем уверен в этом, потому что я видел людей, которые постоянно думают, думают, думают, и они были совершенно неспособны продвинуться дальше этого. Они просто начинали пережёвывать данные. Они перемалывали их так и сяк, они размышляли о них так и сяк и думали, думали, думали.
Однако в то же самое время я видел в Азии огромное количество вещей, которые вы бы назвали чудом. И я никак не мог выбросить их из головы. Я видел, например, как один человек, просто глядя на восемь спичек, плавающих в чане с водой, заставлял их выполнять различные движения. Он действительно смотрел на эти восемь спичек, плавающих в чане, и собирал их в кучу, просто глядя на них, так что они выстраивались в одну ровную линию, а потом он заставлял их повернуться, так что они становились похожими на частокол, а потом он заставлял их выстроиться в форме звезды... интригующе, если не сказать большего. Салонный фокус, факирство – тем не менее это было очень впечатляюще.
Я видел индийский фокус с верёвкой, от начала до конца, и по правде сказать, я могу делать его. Это очень просто. Это зависит лишь от того, можете ли вы полностью загипнотизировать зрителей. Я уже много лет не гипнотизировал зрителей, последний раз это был персонал больницы святой Елизаветы в Вашингтоне, округ Колумбия. Это на самом деле правда. Я сделал это. Я загипнотизировал весь персонал... главным образом потому, что они не знали, о чём я говорил, а я хотел, чтобы они были на моей стороне. Поэтому я просто сказал им, что Дианетика – это замечательная вещь и что им нужно идти и больше не грешить.
Но здесь, на Востоке, мы находим традиции мудрости, то, что больше всего запало мне в душу, когда я был совсем молод... традиции мудрости, свобода мыслить... свобода быть личностью, быть настолько эксцентричным, насколько хочется, и свобода лечь и умереть, если тебе пришло в голову, что именно это и нужно сделать.
На Угольном холме близ Пекина я видел кули, сидящего на краю выкопанной ямы. Он просто сидел там и ждал, пока он умрёт и смотритель кладбища столкнёт его туда. Он подходит к смотрителю кладбища, даёт ему три медяка, садится на краю ямы и начинает желать себе смерти. Потом, когда это произойдёт, смотритель кладбища, конечно же, столкнёт его в яму и засыплет её. Что за странный мир... мир, непостижимый для молодого американца, мир, в котором человек может просто устать от жизни и принять решение умереть.
Я видел людей, лежащих на улице и умирающих от голода. Я видел человека, сломавшего ногу, и он просто сидел там... просто сидел... и ни один прохожий не чувствовал даже смутную потребность сделать что-то по этому поводу. Странная, непонятная страна, с моей точки зрения: вы должны помогать людям, вы должны делать то, вы должны делать это... но свобода мыслить, свобода быть и свобода становиться кем или чем угодно брала верх. Это не было абсолютным безразличием, как я сначала подумал. Это была традиция интеллектуальной свободы.
Я вполне привык мыслить категориями ритуалов и дзен-буддизма, говорить о возможностях того или этого в потусторонних мирах и нирванах, и так далее. Всё это было для меня довольно обычным делом. Потом я вернулся в Америку. Я испытал огромный шок. Возможно, я не должен был делать этого. Возможно, мне следовало остаться за границей, и на самом деле до тридцати лет я периодически думал об этом и ругал себя на всех известных мне языках. Я знаю много ругательств на многих языках. И мне казалось, что вернувшись в западный мир, я совершил самый идиотский поступок в своей жизни. В основном потому, что там не было интеллектуальной свободы.
Я столкнулся с этим лоб в лоб. Я никогда не посещал школу... я сдал экзамен совета регентов Нью-йоркского университета и поступил прямиком на инженерный факультет. И когда я пришёл туда (почему я выбрал инженерию – это другая история)... но когда я пришёл на инженерный факультет, я был потрясён тем, что никого не волнует, думаю я или нет. Для меня было непостижимым то, что образование, заключающееся в простой передаче данных, может принести какой-то результат.
Если никто никогда не призывал человека думать и не позволял ему иметь никаких мыслей, как же этот человек может стать образованным? Моё определение образования было совершенно не таким, как у тех, кто занимался образованием. И я написал эссе на эту тему. Я слышал, что самое длинное предложение на английском языке состоит из двухсот восьмидесяти девяти слов, так что я написал предложение в пятьсот слов, в котором говорилось только об этом, и когда вы читаете это предложение, где только один раз встречается «и», и один раз «но», и нет никаких точек с запятой, вы начинаете набирать значительную скорость. Я написал о том, что в западном мире человеку не разрешают думать, и что это подавляет любую культуру, возникающую в университетах.
И когда я написал это, меня вызвал к себе декан... как вам это понравится?., декан факультета английского языка в том университете. (Для студента инженерного факультета это была такая честь!) Он сказал мне, что пока я не напишу совершенно другое эссе, в котором будут излагаться полностью противоположные мысли, я буду считаться исключённым из университета. Это было очень сурово.
И я написал им другое эссе. Я написал им другое эссе. Я не опровергал то, что я сказал до этого, но оно было написано в ироничном стиле, и поэтому никто не уловил идею, которая содержалась в нём.
На самом деле я даже тогда не понимал, что на Западе существовало ограничение интеллектуальной свободы, вплоть до того времени, когда спустя годы я стал писателем. Этот самый декан, теперь вышедший на пенсию, видел моё имя на обложках публикаций в газетных киосках и в книжных магазинах, и в конце концов он нашёл мой адрес и написал мне письмо, в котором говорилось о том, что есть один незначительный момент, о котором он намеревался сказать мне в течение многих, многих лет: он до сих пор сохранил моё эссе. Он писал о том, что в то время в его положении невозможно было сделать что-то другое, но он считал это превосходным интеллектуальным и литературным произведением, и он сохранил это эссе... декан Вильям Аллен Вильбур.
Боже мой! Как мог человек, который фактически руководил университетом, подчиняться требованиям не выходить за подобные рамки? Я не мог себе этого представить. И это пробудило во мне бунтарские настроения. Очень плохо, когда подобное происходит с молодым человеком, который, в лучшем случае, вновь обретал свою страну и у которого возникало множество вопросов.
Вы встаёте утром, а рядом нет мальчика, который бы вручил вам начищенные ботинки. Когда вы выходите из дома и говорите кому-нибудь: «Доброе утро», он не отвечает вам вежливо: «Доброе утро. Как поживаете?» или что-нибудь в этом роде. Он говорит: «Чего в нём доброго?» Повсеместно я был известен как «мистер Хаббард» – очень вежливо, – а теперь я известен как «Рыжий» или «Хаббард». Я жил в очаровательном мире.
Итак, работая в инженерной лаборатории, я предположил, что в сфере человеческого разума может быть что-то, представляющее интерес. Отчасти я был воодушевлён одним моим хорошим другом, комманде-ром военно-морских сил Томпсоном, который был учеником самого Зигмунда Фрейда. И он обучил меня некоторым вещам, касающимся психоанализа. Я воспринимал психоанализ всего лишь как ещё один способ думать о чём-либо, но вместе с ним ко мне пришла идея о том, что человек волен думать о процессе мышления.
В инженерных лабораториях я хотел найти самую маленькую частицу энергии. И это представляло для меня огромный, огромный интерес, потому что я слышал о сущности разума бодхи. Я слышал о многих вещах. В различных школах, когда речь заходила об энергии, меня учили тому, что подобных вещей не существует. И я хотел выяснить, существует ли частица энергии промежуточного типа... крошечная, крошечная частичка, которая занимает это промежуточное положение между видимой энергией и невидимой энергией. И я начал искать её. И естественно, областью поисков должен был стать человеческий разум, не так ли?
Так что я провёл серию экспериментов и сразу же обнаружил, что если мысль является памятью, если эти энергетические частицы мысли являются бесконечно малыми, то никто не может вместить в своей памяти больше, чем три месяца. Объём хранилища памяти в разуме совсем незначителен, если вы считаете разумом мозг. Белковые молекулы... в теле, я думаю, существует нейронов десять в двадцать первой степени в двоичной системе... что-то около этого. Как бы то ни было, это очень большое количество. И если в каждом из них было бы выдолблено огромное количество дырок, и если бы вы в каждой из этих дырок хранили тысячу воспоминаний, вы бы всё равно не смогли восстановить в памяти со всеми восприятиями то, что произошло раньше, чем три месяца назад.
Я убедительно доказал это математически. Я написал об этом научный доклад и передал его доктору Уайту, который в то время был главным врачом больницы святой Елизаветы и моим очень хорошим другом. И в следующий раз, когда я услышал об этом докладе, оказалось, что он был написан в Австрии в 1937 году и убедительно доказывал, что мы думаем с помощью белковых молекул. За это время что-то произошло с докладом, но что касалось меня... мы фактически доказали, что нам придётся повсюду искать ответ на вопросы, связанные с разумом.
С разумом что-то было не так. И это что-то, очевидно, было энергией. Было что-то, связанное с энергией. Люди использовали энергию, но им необязательно было использовать энергию.
Я продолжал поиски и заработал звание чемпиона всех времён, получая самые низкие оценки по ядерной физике в этом университете. Они вообще позволяли мне переходить с курса на курс (при том что я практически никогда не посещал занятий) только по одной причине -помощник декана инженерного факультета был моим хорошим другом... я научил его летать. И он знал, что я никогда не буду заниматься инженерным делом и поэтому никогда не опозорю университет. Так он мне и сказал.
Я постоянно грызся с преподавателями математического факультета, и много времени в университете я провёл, просто валяя дурака. Я ходил на факультет психологии или куда-то ещё и делал там что-нибудь.
В то время я, конечно же, зарабатывал себе на жизнь литературным творчеством. В западном обществе единственный известный мне способ положить на банковский счёт большое количество долларов заключался просто в том, чтобы написать что-то и отправить это в издательство или журнал и получить взамен чек. Мне это казалось деятельностью, вполне достойной джентльмена.
Поскольку мне приходилось работать над этим лишь около трёх дней в неделю, по три часа в день, чтобы написать сотню тысяч слов в месяц, вы могли бы сказать, что я не был слишком перегружен и переутомлён этой работой. Вам приходится писать довольно быстро, чтобы сделать это. Но главное, вы должны писать уверенно, понимаете, с большой уверенностью, поскольку у вас нет времени переписывать это. Дело не в том, что вам не нравится воспроизводить, просто это нерационально. Вы пишете и, не перечитывая написанное, отсылаете это. Вы никогда не слышите об этом снова, если только два или три года спустя, после того как эта вещь была опубликована и пущена в продажу, к вам не подойдёт кто-нибудь и не скажет: «Здорово написано».
Вы никогда не слышали о единственной вещи, которую я писал очень серьёзно. Она была написана для журнала, для очень дорогого журнала, который распространялся среди вшивой интеллигенции и так далее, и редакция этого журнала не платила вам абсолютно ничего. Тем не менее в то время я писал серьёзные статьи на различные темы.
А в конце 1941 года, который ознаменовал собой завершение определённого этапа моей жизни... я получил в то время, по-моему, более 800 долларов от редакций интеллектуальных журналов за напряжённую профессиональную работу в течение более семи лет. А за свои художественные произведения я получил без малого двести тысяч долларов. В западном мире есть что-то нереальное. Хочу просто дать вам достаточное представление об истории развития Саентологии, чтобы у вас не возникало никаких странных идей по поводу этого.
В течение 1938 года я проводил довольно много исследований и довольно много думал о разуме. Я заработал себе достаточно денег, чтобы у меня была возможность немного побездельничать и очень интенсивно заняться этим предметом. Я провёл серию биологических экспериментов и обнаружил, что, как ни странно, клетку можно обучить чему-то и это будет передаваться из поколения в поколение. Очень грубая биология... я очень, очень плохой лаборант, но я обнаружил, что вы можете научить чему-нибудь клетку А, например тому, что дым сигаретной затяжки содержит никотин, он смертельно опасен и сделает вас больным, и через несколько поколений клеточная линия оказалась обученной тому, что необходимо спасаться от пара, не содержащего никотин... потрясающе, совершенно потрясающе.
Клеточная память... клетки могут помнить. Для меня этого было достаточно. Я начал размышлять над этим и подумал: «Каков общий знаменатель существования?» И тогда я выдвинул динамический принцип существования – выживай.
Ну, что бы там ни сопутствовало этому, что бы там я ни делал по поводу этого, но в то время я написал книгу, книгу под названием «Экскалибур», которую вы никогда не читали... в основном потому, что она представляла собой скорее простую диссертацию о том, что могло бы быть, нежели ряд... это больше похоже на ряд умозаключений, чем на что-то ещё. И лишь совсем недавно мы выкапывали некоторые обрывки умозаключений из этой книги «Экскалибур».
Другими словами, я высоко поставил планку... планку достижений в процессинге, терапии, умозаключениях, философии... поднял её очень, очень высоко в своих умозаключениях, и после этого у меня не оказалось никакого моста между этими умозаключениями и тем, что считалось истинным в обществе. Не было никакого моста между тем, что виделось как истина, и той истиной, которая существовала в моих умозаключениях. Мне потребовалось много лет, чтобы построить мост между этими двумя вещами.
Эта работа была прервана в 1941 году. В тридцатых годах я принял участие в нескольких экспедициях, и, изучив различные примитивные культуры, я узнал о том, что человек, в сущности, думает лишь так, как он думает, и никак иначе. Тот факт, что он думает об одном предмете или о другом предмете, вовсе не означает, что он думает по-другому. Он придёт к тем же самым выводам, неважно, выполняет ли он свою работу с помощью ядерной физики, математики или с помощью колдовства. То, что он делает, – это получает ответ и затем объясняет его какими-нибудь выкладками с использованием символов. Я был весьма убеждён в этом, а также в том, что человек прокладывает своего рода искусственный мост между своими выводами и своими основными проблемами. Очевидно, он приходит к этим выводам интуитивно, а затем громко уверяет всех, что он пришёл к ним логически. Очень любопытная вещь, и я смотрел на это с некоторым изумлением.
Разразилась война, и я считал войну огромной несправедливостью по одной замечательной причине – в 1936 году в журнале «Форбс» и в других местах я писал, что мы будем воевать с Японией, потому что Япония является той нацией, в которой... люди совершают самоубийства. Это было их национальной особенностью. И если бы мы слишком жёстко остановили их во время их вторжения в Азию (мы отправили их на это завоевание ещё во времена Теодора Рузвельта)... мы положили начало их завоеванию Азии, и если бы мы остановили их, я знаю, что они покончили бы жизнь самоубийством.
И в 1941 году я оказался в Вашингтоне, и тогда я впал в своего рода апатию и вступил в вооружённые силы. Война ещё не началась, и 25 июня в Вашингтоне мне было присвоено звание младшего лейтенанта. Единственная причина, по которой я принял тогда это звание, было то, что никто... все говорили, что скорей всего меня не призовут на военную службу, поскольку в то время я занимался переписыванием некоторых публикаций Гидрографического отдела о разных местах на побережье Америки. Таких людей не снимают неожиданно со службы и не отправляют куда-то в качестве офицеров на ту или иную должность. Так или иначе я бы не стал беспокоиться об этом. Наступило седьмое декабря, и повсюду велась грандиозная война, и что бы вы думали? Они схватили меня и запихали в униформу так быстро, что вы не успели бы даже щёлкнуть пальцами. И я отправился в Азию. Что ж, это было... то есть они отправили меня в ту сторону.
В 1945 году, кажется, 11 апреля, чтобы быть точным, когда я поступил в госпиталь Оук-нолл, в Окленде, я решил, что в моём распоряжении будет много свободного времени для изучения предметов, сильно интересующих меня. В то время у них было много проектов, связанных с изучением эндокринной системы.
Итак, в течение многих последующих месяцев вплоть до 16 февраля 1946 года, всё ещё находясь на службе в армии, я лежал в этом госпитале и использовал всё своё свободное время для изучения эндокринной системы тела. Сняв одну петлицу с воротника, я получил доступ к огромной библиотеке госпиталя, где ни один врач не был никоим образом знаком с другим врачом.
Я испортил некоторые из их экспериментов, просто проведя хорошее, основательное лечение с помощью психоанализа некоторым людям, на которых они проводили свои эксперименты, чтобы выяснить, улучшит ли тестостерон аппетит и способность к усвоению белка у бывших военнопленных, которых освободили из японских лагерей. Я хватал парня и выбивал из него то, что мешало ему усваивать мужской гормон. Понимаете, я избавлял его от аллергии к сексу (умственной) и у него невероятно возрастала способность поглощать препарат.
И тогда эти тесты (которые мы не будем подробно рассматривать) убедительно продемонстрировали мне, что не структура контролирует функцию, а функция – структуру. И я доказывал это снова и снова, и снова к моему собственному удовлетворению... разум выше материи, а не материя выше разума.
Единственное, из-за чего я поначалу находился в замешательстве по поводу этого, – это тот факт, что западный мир находился в замешательстве по поводу этого со времён Древней Греции... он находился в очень, очень сильном замешательстве по поводу этого. В таком сильном, что если вы сегодня спросите врача, как он собирается лечить больного или добиваться его выздоровления, он скажет вам, что собирается сделать... он собирается оперировать больного или выписать ему лекарство, хотя решение этой ситуации находится в разуме.
Проведя всё это время в госпитале, я наконец-то вышел оттуда. Эта война здорово меня покалечила, но к 1948 году я вновь встал на ноги и находился в довольно сносном состоянии. Я вернулся к обычному образу жизни, снова начал писать и опубликовал книгу «Дианетика: современная наука душевного здоровья». Издательство, публиковавшее эту книгу, предполагало продать шесть тысяч экземпляров и поэтому её размножили в очень ограниченном количестве. Полмиллиона американцев прочитали её. И после этого мне не нужно было заниматься писательской деятельностью, чтобы финансировать свои исследования. Я продолжил проведение исследований и, конечно же, общая картина исследований стала вырисовываться очень быстро.
В последующие пять лет вплоть до настоящего момента было собрано огромное количество материала. А тот объём знаний, которым мы обладаем сейчас, поистине огромен. Я с ходу могу сказать, что, возможно, за последние несколько лет было накоплено больше знаний о человеческом разуме, чем за последние десять тысяч лет... и это не хвастовство.
Это просто потому, что я использовал все знания, накопленные за эти десять тысяч лет, я использовал всё, что видел, я использовал весь мир, который пришёл к мысли о том, что мы должны основываться на фактах, а не просто на своих размышлениях; и мы должны доказывать всё, что делаем, мы должны всё замечать и убеждаться, что это правда. И что важнее всего, мы должны создавать следствие... мы должны оказывать это воздействие. Мы должны чего-то добиваться.
И, усвоив этот урок очень, очень хорошо, я был твёрдо убеждён в том, что мы должны проводить это исследование до того уровня, на котором этот предмет станет чрезвычайно действенным... когда его сможет применять не какой-нибудь учёный муж, прорицатель или мумия, сидящая на вершине горы и замерзающая в снегу, а любой человек, желающий применить это. И мне казалось, что это замечательная цель.
Такую же цель преследовали последователи ведической религии, такую же цель преследовал Гаутама Будда, к этому стремились люди, изучая различные вещи и надеясь... в течение последних нескольких столетий, главным образом, надеясь... в Азии, во всей области распространения буддизма. У них были пророчества и так далее о человеке, который может появиться в западном мире... это очень наглядная философия, пророчество и так далее, обо всём в целом... и который даст людям возможность за одну жизнь освободиться от цикла рождения и смерти.
Что ж, они, конечно, могли очень легко предсказать это. Поскольку, по мере того как накапливались знания, рано или поздно неизбежно появился бы кто-то, у кого было бы достаточно свободного времени, тщательно изучил бы эту проблему с начала до конца, взял бы все известные истины, которые уже были найдены, добавил бы к ним что-то своё и довёл бы всё это до такого состояния, чтобы можно было достичь этой цели. Это было неизбежно. Если бы это не произошло в этом веке, это бы произошло несколько столетий спустя.
Есть только одна незначительная вещь, которая могла бы помешать этому, – атомная бомба. Но осмелюсь сказать, что атомная бомба не смогла бы уничтожить всю жизнь на Земле и Человека. Я это знаю, потому что Человек в то или иное время старался уничтожить меня, и не сказать, чтобы я при этом не отстреливался... я отстреливался. Но я обнаружил, что меня очень трудно убить, и я обнаружил, что огромное количество людей, принимавших участие в войне, практически невозможно убить. И мне кажется, что Человек всегда выживает, и рано или поздно он бы прошёл и через это, и он бы нашёл эти ответы где-то в будущем на траке. Возможно, он не нашёл бы их в течение следующего миллиона лет, возможно, в течение следующих десяти лет, но рано или поздно эти ответы были бы найдены, просто потому, что эти ответы Человек искал на протяжении десяти тысяч лет.
Поэтому естественно, что человек, находящийся под влиянием науки западного мира, а также религиозного мистицизма и реальности восточного мира... соединив всё это вместе... осознал бы, что существует цель, достойная того, чтобы к ней стремиться. И, осознав эту цель, что обязательно произошло бы, он бы начал добиваться её.
Главное, что сегодня у нас осталось неописанным, – это состояние бытия, в котором находится человек. Вместо того, чтобы размышлять о том, есть ли у Человека душа или нет, мы добыли факты. Мы в точности знаем, что такое тэтан, мы в точности знаем огромное количество вещей. И более того, мы также знаем, что больше не существует никаких тайн в том, что касается человеческого разума или тела. Это очень, очень странно, но мы отбросили большую часть этих тайн.
Исследуя полный трак, мы обнаружили практически все хитрые штучки, которые любит использовать жизнь. Мы выяснили, что человек может быть свободным, и когда он свободен, он находится в наилучшем состоянии. И если мы хотим восстановить то состояние эйфории, которое люди иногда испытывали, мы должны лишь сделать человека полностью, абсолютно свободным. Сейчас человек как дух может стать свободным в течение одной жизни, что интересно.
Мы стараемся добиться, чтобы это относилось к каждому человеку, которому мы проводим процессинг. Это очень трудно, но мы можем сделать и это. Мы можем применить это с большой лёгкостью к большей части людей, которым проводим процессинг. Вспомните, что две с половиной тысячи лет назад лишь несколько человек смогли стать бодхи... очень, очень мало. Мы за месяц делаем больше тэта-клиров, чем было сделано архатов за всю историю существования буддизма. Мы достигли такого уровня.
Хорошо. Совсем не обязательно, что всё возможное знание ограничивается этой работой, но знания сделали возможным её осуществление. Я хочу, чтобы вы очень чётко понимали, что никакой чёрной магии здесь не было. Жизнь потрясающе долго и упорно работала над этим. И наступило время, когда хотя бы кто-то должен был одержать по крайней мере частичную победу на пути к достижению этой цели. И я думаю, что мы сделали это.
Спасибо.