What’s the date?

Audience: 13th of August AD 14.

Thirteen Aug. AD 14, Saint Hill Special Briefing Course. We’ve got another lecture here on study and education.

Аудитория: 13-е августа 14 года ЭД.

You probably have realized, going down the line, that we’ve got this pretty well wrapped up. But we didn’t expect some of the bonuses that we got. This was actually quite an astonishing and adventurous thing to do as I’ve already mentioned and so forth, is all of a sudden pick up an analogous field of practice and study, in order to study that, in order to find something about study, so that you’re not interiorized on your own subject, don’t you see? So get an exterior view and study this as a lowly neophyte that is tyroing his way up the line. Both of those mean „beginners.“ And then carry this subject of study out through, not on a dilettante, but on a professional, hammer and tongs basis, you see? There’s a great deal of difference between these two types of study.

13-е августа 14 года ЭД, Специальный Инструктивный Курс Сент-Хилла, и у нас еще одна лекция об учебе и образовании.

And what remains undone of that now, of course, is the professional practice of what one has learned. And that will have to be added into it to help you out in that particular field and sphere. That doesn’t seem to be too much but here is – the whole subject of education has as its end product the accomplishment of certain doingnesses, the accomplishment of certain ends or aims, and education which doesn’t lead toward this, of course, is just sort of doodle-daddle, monkey business, you know, sort of stuff. It’s pure dilettantism, by which could be best defined as „one doesn’t intend to do anything about it except annoy his friends.“

Вероятно, вы, по мере того, как мы занимаемся этим вопросом, уже осознали, что мы довольно хорошо все это проработали. Хотя и не ожидали некоторых приятных сюрпризов, которые это нам принесло. Как я уже упоминал, это было захватывающим приключением — вот так вот взять другой похожий предмет из области практической деятельности и учебы, дабы не слишком интровертироваться в свой собственный, и изучать этот предмет с целью узнать что-то об учебе — для того чтобы взглянуть на это со стороны и изучить этот предмет, как совершенный неофит, который приступает к делу с самых его азов. Изучить этот предмет от начала до конца не по-дилетантски, а как профессионал. Между двумя этими подходами к учебе есть огромная разница.

The difference in these two fields of the doodle-daddle type of monkey business sort of and so on – I really wouldn’t call it education. I wouldn’t dignify it with that particular field. I would say it’s acquaintance – it’s acquaintancy. It’s getting a nodding acquaintance with some data or a field to find out what is in it. In other words, it’s just becoming acquainted with it slightly and doing a light skim around its edges and that would not, in my estimation, be education.

Чего сейчас тут пока не хватает — так это, конечно, профессиональной практики в том, что изучено. И это нужно будет сделать, для того, чтобы помочь вам в этой конкретной области или сфере. Это не кажется слишком уж сложным — но весь предмет образования имеет своим конечным продуктом определенные делательности, достижение определенных целей или выполнение определенных задач — и образование, которое не приводит к этому, является, конечно, не более чем переливанием из пустого в порожнее — бессмысленным делом. Это — чистейшей воды дилетантство, которое лучше всего можно описать так: “человек не намеревается ничего с этим делать, кроме как надоедать своим друзьям”.

Education would be in the direction of accomplishing certain actions professionally. Now, that is my own word introduced into there, „professionally,“ but if one is educated in a subject, one expects him to be able to accomplish certain things with that subject. I don’t care if this is merely a theoretical line of education, one is still expected to come out the other end being a good theoretician.

И отличие между этими двумя видами деятельности — переливанием из пустого в порожнее и... На самом деле я не назвал бы это образованием. Я не стал бы удостаивать это званием “образования”. Я сказал бы, что это знакомство; это знакомство. Другими словами, это шапочное знакомство с данными или предметом для выяснения того, что там есть, легонькое прохождение по верхам; а это, по моему мнению, не имеет права называться образованием.

So education – education I would define as something that is for blood and I would say that many things pass under the heading of education which aren’t. I’m not talking if – this is a good English dictionary Definition, you see? Education means learning or knowing or accomplishing the knowingness of a certain subject, you see? Well, let’s take that as a flat-out Definition. If one is educated in a subject, then he knows that subject, you see? See, you know, exclamation point, he knows the subject. He’s able to accomplish the actions which are taught in that subject, he’s able to accomplish the results which are taught in that subject, don’t you see? That’s education.

Now, to call the modern school system „education,“ then, is quite laughable, because this poor little kid gets in there and they – they keep the kid’s time occupied. Let’s go down to that. Well now, that doesn’t seem to me to have to have anything to do with education whatsoever, to keep the child’s time occupied. And yet a survey of this field demonstrates that the best reason for formal education of youth and so on is to give their mothers a break. That’s the fact. That’s the way they look in that direction.

Поэтому, я определил бы образование как “то, чем занимаются всерьез”; и я бы сказал, что под вывеской образования в обращении находится много такого, что им не является. Я не говорю о — это ведь нормальное определение из английского словаря, правда? Образование означает изучение, знание или применение знания определенного предмета. Так давайте рассматривать это как честное и прямое определение. Если человек образован по какому-то предмету, тогда он знает этот предмет. Он знает предмет! Он способен выполнить те действия, которым его обучают в рамках этого предмета, он способен достичь результатов, которым обучают в рамках этого предмета. Вот что такое образование.

Well, what is this kid being taught to do? And right away, then, you see what your quarrel with young schooling is. He’s not being taught to do anything, see? Voilà! So it isn’t education. You see, if you just took the word in its pure Definition, with an exclamation point, you know, „educated!“ well, this has come to mean a sort of an esoteric fly-around that he – well, what? So you say, „This fellow was educated.“ You say, „He was educated at Oxford.“ Well, what is it? All right, good, he was educated at Oxford, fine, he’s an Oxford man. Good. We expect certain stamps and social reactions and so forth. All right. If he was educated to be a gentleman – good! So he’s a pro Gentleman. See? Fine. Fine.

Современную школьную систему просто смешно называть “образованием”, потому что учителя всего-навсего предоставляют бедному ребенку, попавшего в школу, какое-то занятие на то время, пока он там болтается. Давайте смотреть правде в глаза. Так вот, предоставление какого-то занятия на то время, пока он там болтается, как мне кажется, не имеет ничего общего с каким бы то ни было образованием. И изучение этой области показывает, что лучшее оправдание необходимости существования общепринятой, официальной системы детского образования — просто предоставление их матерям возможности передохнуть. Это факт. Так вот они на это смотрят.

But you can’t really disassociate education from an active doingness and a role and a professionalism, you see? It’s not possible to disassociate this, to take this over, so we say, „Well, we wanted to give him a good education, not so that he could do anything, but…“ Well, that is immediately a contradiction. That’s saying, „We must pick up all the white peas by leaving all the white peas on the ground.“ You can’t do that, you see? You can’t just „educate“ somebody without any end in view. It – because then he wouldn’t be educated, don’t you see?

Но что же этого ребенка учат делать? И задав такой вопрос, вы тут же видите, в чем именно вы идете вразрез с системой школьного обучения. Его ничего не учат делать. Вуаля! Так что это не образование. Просто возьмите это слово в его настоящем определении (с восклицательным знаком), “образованный!”; сейчас это слово стало означать некую эзотерическую ауру, которую... которую что? Вот вы говорите: “Этот парень получил образование”. Вы говорите: “Он получил образование в Оксфорде*”. Да, и что это такое? Отлично, он получил образование в Оксфорде; чудесно, он — выпускник Оксфорда, хорошо. Мы ожидаем от него определенного стиля поведения и определенную реакцию общества на это. Хорошо. Если он получил образование, как быть джентльменом — это хорошо. Таким образом, он — профессиональный джентльмен. Да? Чудесно. Чудесно.

And that is the modern quarrel. We have the largest budget, next to armaments, in the world, is child education. That’s a big budget. And I don’t care if the teachers all say they’re underpaid and everything – which they are. It is, nevertheless, a fabulous piece of money which is spent in this particular direction. When you look at it all the way up the line and when you include under that heading of expense all the training, all the educational actions that are done in this world, you see that there’s a terrific investment.

На самом деле, нельзя отделить образование от активной делательности, положения и профессионализма. Их невозможно отделить друг от друга, и чтобы обойти это, мы говорим: “Ну, мы хотели дать ему хорошее образование, не для того, чтобы он умел что-то делать, но...”.… Мы немедленно получаем противоречие. Это эквивалентно тому, что сказать: “Мы должны собрать все белые горошины, оставляя все белые горошины на земле”. Это невозможно сделать, так ведь? Невозможно просто “дать образование” кому-нибудь, без какой-либо конкретной цели, потому что тогда он не будет иметь образования.

Now, practically everyone in the Western world has had a considerable sum invested in them to become educated. That’s a considerable sum. It runs into the thousands of pounds; whichever way you want to look at it. It runs into the many, many thousands of dollars. By the time a young man has gotten through college, for instance, he stands, educationally, at something on the order of the ten-thousand dollar mark, or did ten years ago; that’s an old figure. And he probably stands at a higher figure today. That’s a lot of money to invest in a man – for maybe no result.

В этом состоит драма современности. Самые крупные ассигнования в мире, на втором месте после вооружения, идут на детское образование. Это крупный бюджет. Я тут не касаюсь того вопроса, что всем учителям не доплачивают и все такое (а это так и есть). Тем не менее, на эту конкретную сферу тратятся баснословные суммы. Если рассмотреть все это в полном масштабе и включить в статьи расходов все виды осуществляемой в нашем мире образовательной деятельности, вы увидите, что это инвестиции ужасающих размеров.

All right, so a lot has been spent upon his education but has he become educated?

На Западе практически в образование каждого человека вложены значительные суммы. Это значительные суммы. Они выливаются в тысячи фунтов стерлингов; что бы об этом не говорили. Они доходят до многих, многих тысяч долларов. К тому моменту, когда молодой человек закончил свое образование в колледже, оно обходится в сумму, составляющую примерно 10.000 долларов, или обходилось в эту сумму 10 лет назад (это старая цифра). Возможно, эта цифра сейчас выше. В человека нужно вложить много денег; при этом не особо ожидая какого-либо результата.

Male voice: No.

О’кей, вот на его образование ухлопали такую кучу денег, но стал ли он образованным?

Yeah, and that’s the quarrel. See, there was – a lot is spent on his education but he didn’t get educated.

Мужской голос: Нет.

I was rather shocked to find, the other day, that my young’uns couldn’t write their name. They’re being „educated“ (quote) (unquote) at a remarkable rate of speed, but they couldn’t sign their name. I wouldn’t say that then they were being taught to write. They were not ed – being educated in how to write. No matter what they were doing, no matter how many „traveling ovals“ they were making, if it didn’t wind up with the end product of being able to sign their names – well, I should think that would be one of the first things that some teacher would think about. They’d say, „Well, you know, a kid should be able to sign his name.“ Because, frankly, that is almost the basic test of literacy.

Ага! В том-то и драма. Понимаете, на его образование ухлопали кучу денег, но образованным он не стал.

The fellow that stumps aboard ship and has to make an ‘X’ on the articles is instantly and immediately considered to be illiterate. Well, maybe he could write in a flowing, copperplate hand everything else, but if he couldn’t sign his name he’d have a hard time convincing people he wasn’t illiterate.

На днях я был изрядно поражен, обнаружив, что мои юные сыновья не могут написать своих имен. Они получили “образование” за удивительно короткий срок, но не могли написать собственных имен. И поэтому я не могу утверждать, что их учили писать. Им не дали образования в области письма. Не имеет значения, что они делали, не имеет значения количество бегущих овалов, которые они вывели, раз это не приводило к конечному результату — умению подписываться своим именем. Я полагаю, что это должно быть первым, о чем следует подумать любому учителю: ребенок должен уметь написать свое имя. Потому что, честно говоря, это чуть ли не самый основной тест на грамотность.

So it would seem to me to be first things first, and when I found this out I caused quite a storm by insisting that they learn how to sign their names. They – even the children got quite upset. It hadn’t occurred to them that if they knew how to write they should be able to sign their names. They couldn’t do it. So there’s a lot of holes left along the line.

Если парень, взойдя на борт корабля, вынужден вместо своей подписи в списке пассажиров ставить крестик, он тут же незамедлительно станет считаться неграмотным. Даже если он умеет красивым каллиграфическим почерком выводить все остальное, за исключением своего имени. Но, если он не смог написать собственное имя, ох и трудно же ему будет убедить других в том, что он не неграмотен.

Now, you take arithmetic. Well, this is sort of taught as a handy, handy thing that is – you need so that you won’t get shortchanged. I think that’s just about the wildest short look at any subject I ever had anything to do with. And yet I’m sure that that is the basic reason why it is taught, because I’ve had children explain to me, patiently, this one point. So this has been taught to them as the reason they were learning arithmetic is so they wouldn’t be shortchanged. Nobody ever tells them that there’s another way not to have to worry about that, is also make enough money. Well, look at it. If you – if you made enough money, you wouldn’t have to know arithmetic, because it wouldn’t worry you if you were shortchanged. See, there are other ways to get around this. I mean – so therefore, there is some other route on this business of being shortchanged, although I offer that one as simply a ridiculous one, it’s nevertheless quite a factual one. Midas never worried about being shortchanged.

Поэтому я бы сказал, что это самое первейшее умение, и когда я обнаружил их неспособность сделать это, я устроил настоящую бучу, настаивая на том, что их нужно научить писать свои имена. Даже сами дети довольно сильно напугались. Им и в голову не приходило, что, если они знают, как писать, они должны уметь подписаться собственным именем. Они этого сделать не могли. В образовании осталось очень много дырок.

So, what have we got here in terms of arithmetical education? Well, I defy the bulk of the teachers who are teaching arithmetic to give you much of an end product for knowing arithmetic. They’d say, „Well, uh-uh-uh-un – well, of course, he has to have it because it’s a fundamental in so many other subjects.“

Теперь возьмите арифметику. Ей учат как полезной и простой штуке, которая нужна вам для того, чтобы вас не обсчитали в магазине. Я думаю, что это едва ли не самый дикий в смысле своей близорукости взгляд на какой бы то ни было предмет, с которым я сталкивался. И я уверен, что это основная причина, по которой арифметику преподают, так как дети не раз терпеливо втолковывали мне эту самую причину. Им объяснили, что причина, по которой им ее преподают, состоит в том, чтобы их не обсчитали. Никто никогда не упоминает, что есть еще один способ избежать волнений на этот предмет — зарабатывать достаточно денег. Если вы хорошо зарабатываете, вам не нужно знать арифметику, потому что вас не волнует, обсчитают вас или нет. Есть другие способы справиться с этой проблемой. Я имею в виду... Следовательно, к этому делу есть некий другой подход; хотя я и предлагаю этот способ просто как дурацкий пример, он, тем не менее, вполне реален. Мидас* никогда не волновался, обсчитают его или нет.

Well, all right. Now we’re talking about teaching other subjects. Well, we’re not interested in other subjects, we are talking about arithmetic. How about this thing called arithmetic? Well, we wonder why people don’t know arithmetic. Well, he can’t be educated in it because it has no end product. The fellow says, „I don’t want to be an accountant. I don’t want to be a bookkeeper. I can learn to count on my fingers so I don’t get shortchanged.“ Elementary. Why learn arithmetic?

Что же мы имеем, если говорить об образовании по арифметике? Я полагаю, что большинство учителей, обучающих арифметике, даже и не пытаются создать какой-либо конечный продукт. Они говорят: “М-м-м-мм, конечно, человек должен знать ее, потому что это служит фундаментом очень большого количества других предметов”.

„Well,“ you say, „well, you have to have it to learn other su..

Хорошо. Теперь мы заговорили об обучении другим дисциплинам. Но нас не интересуют другие дисциплины, мы говорим об арифметике. Как насчет этой штуки, которая называется “арифметика”? Так вот, мы в недоумении, отчего это люди не знают арифметики. Но ведь получить образование по арифметике невозможно, потому что у нее нет конечного продукта. Они говорят: “Я не собираюсь быть бухгалтером. Я не собираюсь быть счетоводом. Я могу научиться считать на пальцах, так что меня не обсчитают”. Элементарно! Зачем учить арифметику?

„No, no, no, no. Let’s talk about education and arithmetic. Let’s not go worrying about other subjects.“

“Но, — скажете вы, — нужно ее знать для того, чтобы учиться другим нау...”.

„Yeah, well, if you put a restriction like that on the argument,“ they would say, „of course nobody can argue with you.“

“Нет, нет, нет, нет. Давай поговорим об образовании по арифметике. Давай не будем трогать другие предметы”.

And you say, „That’s the point. Who wants to be argued with?“

“Ну, если ты ведешь этот спор при таких оговорках, тогда, разумеется, никто не сможет с тобой поспорить”.

The point I’m making here is that arithmetic, having no finite end in itself – of course, it has – it has finite ends, and it could be described – but having no described, finite end in itself is therefore almost impossible to teach. And you have nearly everybody doing very badly in their grammar schools on arithmetic because it itself is not a subject, so therefore no one can become educated.

А вы говорите: “Вот именно. Кто захочет, чтобы с ним спорили?”.

It’s become more and more – this is very manifest in the university – I’m not talking over your heads here, this is something that’s very, very bang! It’s very obvious. You get into a university, you’re all the time having problems being shoved under your nose in engineering schools that you’re supposed to do by algebra; you’re always having problems shoved under your nose that you’re supposed to do with calculus, any one of which is solvable by sight arithmetic. That’s something to think about.

Здесь я обращаю особое внимание на то, что арифметика, не имея конечной цели сама по себе — разумеется, она имеет конечные цели, и их можно назвать, — но не имея определенной названной конечной цели сама по себе, является, таким образом, предметом, который практически невозможно преподавать. И вы видите, что чуть ли не каждый ученик начальной школы плохо успевает по арифметике, поскольку сама по себе она предметом не является; поэтому никто не может получить по ней образование.

Now, what has happened here? Well, arithmetic, not being a subject in itself, and being a somewhat degraced and degraded subject, has gradually shrunk and is ceasing to be a subject, but is simply an auxiliary subject which moves up into higher mathematics. And if you don’t know arithmetic, you can’t do higher mathematics. That’s the way it’s represented, more or less, to the engineer.

Ситуация становится все хуже и хуже, и это очень явно проявляется в университетах. Я не говорю о некоем редком явлении. Это нечто очень, очень — бац! Это совершенно очевидно. Вы поступаете в университет, и на технических кафедрах вам все время суют под нос задачи, которые нужно решить при помощи алгебры; вам все время суют под нос задачи, которые нужно решить при помощи дифференциального исчисления, тогда как любая такая задача решается на пальцах с помощью арифметики. Об этом стоит задуматься.

Well, I was quite interested in old McGuffeys Readers at one time to find out how adept at arithmetic somebody was expected to be in 1888. The problems which they were expected to solve in arithmetic were the problems, of algebra. And they were expected to solve these with arithmetic. And what do you know? It was a great revelation to me that it was very possible to solve these algebraic problems with their „X’s“ and „Ys“ and all that sort of thing by common, ordinary, garden-variety arithmetic. And it made a lot better sense – made a lot better sense. I looked at this and I’ve run into some old-timers who could take a column of figures about five figures wide and about ten figures tall and add them up in a peculiar way, which was very peculiar to me, of some kind of a crisscross addition that I would be quite at a loss to explain to you how it was done, but arrive with almost an immediate answer. And you say, „How did they do that?“

Что же здесь случилось? Ну, арифметика, не являясь сама по себе дисциплиной, будучи до какой-то степени предметом, униженным и лишенным благосклонности, постепенно сошла на нет и перестала быть дисциплиной. Она теперь является просто вспомогательным предметом, который ведет дальше, в высшую математику. И если вы не знаете арифметики, вы будете неспособны заниматься высшей математикой. Именно таким образом, в большей или меньшей степени, эту ситуацию объясняют инженерам.

„Well,“ they say, „it’s very simple. You see, nine added to something gives you itself, so all you do is go down the column and find all the combinations which make nine and forget those, and you add the remainder and you get the total.“

Так вот, однажды я листал старые “Книги для популярного чтения Мак-Гаффи”* и с интересом узнал, что ожидалось от человека по арифметике в 1888 году. Задачи, которые он был должен уметь решать с помощью арифметики, были алгебраическими. И их нужно было решать с помощью арифметики. И что вы думаете? Для меня было великим откровением то, что алгебраическую задачу со всеми ее “иксами”, “игреками” и всем прочим, вполне возможно решить при помощи обыкновенной простецкой арифметики. И это было понятнее; намного понятнее. Я отметил это, я видел “ветеранов”, которые могли взять столбец из десятка пятизначных чисел или около того и сложить их странным, очень странным на мой взгляд способом, типа перекрестного сложения. И я был бы в полном замешательстве, если бы вы попросили меня объяснить, как это делалось. Но результат получается почти мгновенно. И вы спрашиваете их: “Как это делается?”

What do you know, you know? Well, of course, that’s just tricky stuff, but all this at one time was part and parcel to arithmetic and it’s not here anymore in arithmetic. Where did it go? Well, you must have a dying subject. Why is it dying. Nobody is delineating its purpose to the student of it. No matter if some – no matter if some purpose does exist in it, that’s beside the point. Yes, you could figure out lots of purposes of it, but all you have to know is, is nobody is delineating, marking out, showing the purpose of that subject to the student so one doesn’t consider that he becomes educated in arithmetic. Arithmetic is just some auxiliary subject that keeps you from being shortchanged.

И они ответят: “Ну, это очень просто. Понимаете, если прибавить к девятке любую цифру, то у вас получится опять она, поэтому все, что вам нужно делать — это двигаться вниз по столбцу и искать все комбинации, которые в сумме дают девять, и забывать о них; потом сложить остальное и получится сумма”.

So that as the purpose of a subject deteriorates in its advertisement or rendition – as the purpose of a subject deteriorates – the subject itself also falls away. Sounds like a very – a very strange sort of a thing to give you, but as the purpose of a subject falls away, why, so does the subject disappear from the ken of man. Manufacture of buggy whips? Go around and try to find somebody today who knows all about the manufacture of buggy whips. There’s probably a couple of boys sitting around in England who know the subject backwards and forwards and who make all the circus whips. See, there are practically no more whips made. Dying, because it has no purpose. Nobody’s got any horses to flip buggy whips over, see? So becoming educated in how to manufacture whips today would sort of be an end – a dead end. It would not be a very productive career.

Ну ничего себе! Ну, конечно, это всего лишь фокусы, но все это одно время было неотъемлемой частью арифметики, а теперь в арифметике этого больше нет. Куда это исчезло? Этот предмет умирает. Почему он умирает? Никто не разъясняет студентам его предназначения. Неважно, есть ли у него действительно какое-либо предназначение; это не имеет значения. Да, можно придумать для нее множество предназначений, но знайте, что никто не разъясняет, не обрисовывает, не показывает студентам предназначений этого предмета. Поэтому человек не может считать, что он получил образование по арифметике. Арифметика — это просто некий вспомогательный предмет, который нужен для того, чтобы вас не обсчитали в магазине.

Now, that doesn’t sound very amplified, but let’s take it in reverse and at once it will make a great deal of sense. Then, a subject for which the purpose is not delineated will die away, not only in the society but in the individual. Both of those two – those statements are true. The first one is so true that it’s almost nonsense. But the other one is not nonsense and it’s not been detected. If the individual to whom you are teaching this subject has not got the purpose of this subject, then that subject will die away in that individual. It might have a tremendous purpose, but if the purpose of the subject is not being taught to the individual, he’s had it. Do you see?

И как только предназначение предмета вырождается, перестает упоминаться или передаваться — по мере того, как предназначение предмета вырождается — сам по себе предмет тоже отмирает. Это для вас звучит достаточно странно, но если предназначение предмета отмирает — что ж, тогда и сам предмет исчезает из кругозора человека. Изготовление кнутов? Походите и попробуйте найти кого-нибудь, кто знает что-либо о том, как изготавливать кнуты. В Англии, наверное, есть только пара ребят, которые знают это дело вдоль и поперек, и они поставляют все кнуты для цирков. Посмотрите, больше никто кнутов практически уже не делает. Это отмирает, потому что у предмета нет предназначения. Ни у кого уже нет лошадей, по которым можно щелкнуть таким кнутом, правда? Поэтому получать образование по изготовлению кнутов сейчас было бы занятием совершенно бесполезным. На этом нельзя было бы сделать успешную карьеру.

So you can get the difference between a live study and a dead study. A live study is one which has purpose, has a use; and a dead study is one that hasn’t any use. And the way you make a live study into a dead study is dual: Its use dies away as in buggy whips or one simply omits it as part of the educational process. And it will make the subject die away, not only in the individual but the society; not only in the society but the individual. Do you see that?

Это звучит не слишком впечатляюще, но давайте посмотрим на это с другой стороны — и сразу все обретет гигантский смысл. Предмет, предназначения которого не указаны, умрет не только в обществе, но и в человеке. Оба эти утверждения истинны. Первое настолько верно, что кажется просто тривиальным. Но другое — нетривиально, и до сих пор не было обнаружено. Если индивидуум, которому вы преподаете этот предмет, не знает его назначения, тогда этот предмет умрет в этом человеке. У него может быть грандиозное предназначение, но если человеку не преподали предназначения этого предмета, то получается именно это. Понимаете?

And we have to assume that a person cannot become educated, just by the definition of the word „education“ as I have been stressing it here, in a dead subject because it has no end product.

Итак, вы можете понять разницу между живой учебой и мертвой учебой. Живая учеба — это та, у которой есть предназначение, использование; а мертвая учеба — это та, у которой нет никакого использования. Есть два способа превратить живой предмет в мертвый: либо его использование постепенно сойдет на нет, подобно кнутам; либо его попросту изымают из процесса образования. И это приведет к тому, что предмет умрет, и не только в человеке, но и в обществе; не только в обществе, но и в человеке. Вы понимаете?

So you find these things become obsessive. Somebody starts to study „miniatures painted in Holland by blind painters.“ Well now, miniatures painted in Holland, we’ve got some use for that. But „miniatures painted in Holland by blind painters,“ well, we would sort of look around for quite a while before we found any use for this particular subject. Oh, you could find uses for it, but don’t get yourself all cluttered up on – on introducing your ingenuity to supply the lack in an educational system that – because by being reasonable, you cripple yourself It’s a question of „What is there?“ not a question of „What could we dream up to put there?“

И можно вполне справедливо утверждать, что получить образование по мертвому предмету невозможно, поскольку у того нет конечного продукта, просто согласно определению слова “образование”, как я уже подчеркивал.

Oh, we could dream up some subjects, but let’s just say this boy is studying this esoteric study – strange, weird, useless, nowhere. Do you know that he can easily become obsessed with it? He has no purpose for it, no use for it and so, of course, it’s impossible for him to become educated in it because he can never display his virtuosity. He can never display its use. Who would listen? He can’t even tell his friends. They’d say, „This, guy is a ruddy crank! He goes around talking all the time…“ Somewhat like your families and so forth have occasionally regarded you on the subject of Scientology. You’re over their heads, you see? But much worse than that – much worse than that, we would get it on this sort of a basis, see. Nobody knows what he is talking about and nobody knows why he is studying it and it isn’t of any use and it’s not of much interest anyway. Well, this poor bloke can never communicate it. He can never communicate it for the best reason that communication becomes difficult: Nobody will listen.

И мы замечаем, что это начинает превращаться в нечто навязчивое. Некто принимается изучать “миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками”. Ну, миниатюры написаны в Голландии — как-то это можно использовать. Но “миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками”? Вам пришлось бы довольно-таки долго заниматься поисками, прежде чем обнаружить от этого частного предмета хоть какую-то пользу. О, вы могли бы найти от этого пользу, но только не перенапрягайтесь, направляя свою изобретательность на восполнение этого недостатка в образовательной системе, потому что своим «благоразумием» вы калечите себя. Вопрос в том, что есть; вопрос не в том, что вы могли бы придумать в плане его использования.

Did you ever think about communication being difficult because nobody listens? Well, just run this into the field of education. If the subject doesn’t exist and has no use and has no application and has no this and has no that, well, to that degree their listening ceases because it isn’t of any use to them, either. He’s studying miniatures painted by blind painters in Holland. People sort of say, „Well, I could understand his studying miniatures painted in Holland… I think he’s nuts!“ That would be the immediate conclusion, don’t you see?

О, мы могли бы придумать что-нибудь, но давайте скажем честно, что парень изучает чрезвычайно специфичный предмет — странный, необычный, бесполезный, нигде не используемый. А знаете ли вы, что он легко может стать одержимым этим предметом? Он не видит назначения этого предмета, его применения; и, естественно, он не может изучить этот предмет, потому что никогда не будет способен продемонстрировать свое виртуозное мастерство, никогда не сможет продемонстрировать, как он применяет свои знания. Кто будет его слушать? Он даже не сможет разговаривать со своими друзьями. Они скажут: “Да этот парень совсем рехнулся! Он слоняется, доставая всех своей болтовней…”, — примерно так же, как ваши родственники, которые порою считают вас помешанными на Саентологии. Это выше их понимания. Но было бы намного хуже, намного хуже, если произошло бы следующее: никто не знал бы, о чем этот парень говорит, и никто не знал бы, почему он изучает этот предмет, которому нет никакого применения и который не представляет такого уж большого интереса. Ну, этот бедолага никогда не сможет донести его до других. Он никогда не сможет донести его по самой главной причине, по которой возникают трудности в общении: никто не будет его слушать.

Well, your families look at you sometimes, where you have run into this and collided with this head-on, and people wouldn’t listen to you on the subject of Scientology or were impatient with you for studying it, and that was because you weren’t talking to them about the purpose of Scientology. And you didn’t talk to them about the purpose of Scientology within the framework of what it could do for them personally.

Думали ли вы когда-нибудь о том, что общение затрудняется из-за того, что никто вас не слушает? Просто примерьте это к сфере образования. Если данный предмет не существует в реальной жизни, не имеет ни пользы, ни применения, не имеет того и не имеет другого, то люди перестают прислушиваться, потому что для них он тоже бесполезен. Человек изучает миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками. Люди как бы говорят: “Я понимаю, почему он изучает миниатюры, написанные в Голландии — потому что у него съехала крыша”. Вот какой вывод люди сразу делают.

Now you are coming right on close to home. Your mother might have been interested if she heard what it had done for you personally because she’s interested in you. But even your mother would conceive it to be a subject only when a purpose was delineated. Now we’ll go a bit – a little bit further: when the purpose that was delineated could be executed to any degree. You know, the purpose you’ve given it could be executed to any degree. Now, your next stage is, is they don’t believe it. See, you could give them the purpose but they don’t believe it. In other words, the purpose isn’t real to them. So you not only have delineated the purpose but you have delineated it to them in such a way that it is – seems to be an attainable purpose. An attainable or doable purpose.

Да, у вас время от времени возникает такая проблема, и когда вы сталкиваетесь лоб в лоб с вашими родными, они смотрят на вас именно так. И люди никогда не слушают вас, когда вы говорите о Саентологии, или бывают раздражены тем, что вы изучаете этот предмет, и все это оттого, что вы не рассказали им о цели Саентологии, о том, что она может дать лично им.

So we walk up to this bird and we say – we say to this bird, „Your – your interest in this subject should be very great because this subject will make you a Clear.“

Вот мы и добрались до самой сути. Вашей маме этот предмет был бы не безынтересен, если бы она услышала, что он дал лично вам, потому что вы ей не безразличны; но даже ваша мама поняла бы, что это за предмет, только в том случае, если бы ей разъяснили цель Саентологии. Теперь давайте сделаем следующий небольшой шаг: может ли эта цель быть достигнута — цель, о которой вы рассказали — может ли она быть достигнута. Они не верят на слово. Вы могли бы рассказать окружающим о цели Саентологии, но они не поверят. Другими словами, эта цель для них нереальна. Поэтому вы должны не только разъяснить эту цель, вы должны разъяснить ее таким образом, чтобы она казалась им достижимой — достижимой или осуществимой.

He immediately says, „What wall?“ because it’s not an understandable purpose, see? The purpose ceases to be understandable when the goal does not seem to him to be attainable or valuable. And it can cease to be attainable or valuable merely because it isn’t understood.

Вот мы подходим к какому-то гусю и говорим, говорим этому гусю: “Это дело должно тебя заинтересовать, потому что ты станешь Клиром”.

So for an educational subject to exist and continue to be a subject in which one can become educated, or if you ever expect anybody to ever be educated in the subject – let me put it that way – for it to continue to exist, for it to survive, it has to have a purpose which can be seen to be an attainable action. It has to be attainable. The purpose must be attainable.

Он тут же переспрашивает: “Ась, кого позвать?”. Потому что это непонятная цель, верно? Он не понимает цели, если она кажется ему недостижимой или не представляющей ценности. Она может перестать быть достижимой или ценной просто потому, что она не понята.

Now, the value of a subject – the value of a subject depends, simply and utterly, upon the value of attaining that stated purpose. How valuable is it to attain that particular stated purpose? Is it valuable to be able to accomplish this or is it not valuable to be able to accomplish this? And to that degree a subject appears to be a fringe subject or a vital subject.

Для того, чтобы образовательный предмет существовал и продолжал оставаться предметом, по которому человек может получить образование, другими словами, если вы вообще ожидаете, что кто-нибудь когда-нибудь получит образование по этому предмету — позвольте мне это так сформулировать, для того, чтобы предмет продолжал существовать, для того, чтобы он выжил, он должен иметь цель, которая должна выглядеть как достижимое действие. Она должна быть достижимой. Цель обязана быть достижимой.

So the woof and warp of the culture is made up of educations which are subdivisible – that’s the woof and warp of a culture… (Woof and warp: rug term. Try not to put too many words on the line, here. The woof goes that way and the warp goes that way, see?) It’s – the make-up of a culture is subdivisible into two general types of education. A culture is held together solely and only by education. Whether that education is accomplished by experience or by teaching, a culture, as a whole, is the summation of its education. And those are two divisions to the educations of a culture, and one of those are the vital ones and the other one is the „nice“ ones.

Ценность предмета зависит целиком и полностью от ценности того, что вы получите, достигнув этой указанной цели. Что ценного вы получите, достигнув этой указанной цели? Ценно ли быть способным делать это или нет? И именно в той степени, в которой достижение цели является ценным, предмет выглядит либо ненужным, либо жизненно необходимым.

Now, an education achieved is remunerated to the degree that its service is understood to be valuable. An education is remunerated to the degree that its service is understood to be valuable. And it frankly is not remunerated one penny more. Sometimes they falsely remunerate, but not often. And that tells you that there must be some mighty funny, funny things, because there are some things in the society – because this rule I’ve just given you is true and the society at large then must be misunderstood to some degree because there’s several educations in the subject at large which are remunerated to an enormous extent which are not held by certain educational authorities to be valuable.

Основа и уток культуры формируется из образований, которые можно разбить на... Это основа и уток культуры (основа и уток — это ткацкие термины; постарайтесь не нагромождать здесь слишком много слов — основа располагается так, а уток — вот так. [это продольные и поперечные нити в ковре]); это то, что формирует культуру, и имеется два самых общих типа образования. Культура удерживается единственно и исключительно образованием. Получено ли это образование посредством опыта или обучения, как бы то ни было — культура в целом есть совокупность образований. Эти образования можно разделить на два типа, к первому относится жизненно важное образование, а ко второму — “приличествующее” образование.

Public must like to be fooled. They’re always paying con men of some kind or another. There must be some real value in having hope shot up to the moon in the stock market because those birds are very often paid off heavily. You could reevaluate the society on the basis of what I’ve given you. Yes, you could say, „Well, the society makes mistakes in this direction. Yes, the society is lied to.“ Well, I don’t think the society makes mistakes in this direction. That’s a new thought, isn’t it? Do you know that the most valuable prof – single technical profession in the United States is burying people? Hm very highly paid! They’ve managed to convince everybody that the loved one should be in sealed bronze caskets and in concrete and steel vaults outside the caskets so that seepage won’t trouble your loved ones. And they had the whole country absolutely convinced that this was Congressional law, that it was local law. And a recent Congressional investigation disclosed this fact and they found out that there isn’t any statutes in the United States that compels anybody in the United States to be buried even in a board coffin. There are statutes that require them to be buried, but there is not even a statute that requires them to be embalmed. So you roll Aunt Agnes up in a blanket and dump her in a hole. As long as you’ve got a death certificate, man, that’s all you need.

Полученное образование вознаграждается пропорционально тому, насколько ценно то, что можно получить с его помощью. Образование вознаграждается пропорционально тому, насколько ценно то, что можно получить с его помощью. И, если честно, за него не дают ни копейки больше. Временами, но не очень часто, за образование платят по ошибке, и это говорит вам о том, что существуют какие-то исключительно странные непонятности, что в обществе есть какие-то непонятности... Потому что то правило, которое я вам только что высказал, верно, и общество в целом, видимо, до определенной степени чего-то не понимает, потому что существует несколько видов образования, которые вознаграждаются в гигантской степени, хотя определенные авторитеты по образованию не считают их ценными.

So, this particular profession – this particular profession was selling what? They were sort of selling some weird life after death, weren’t they? They were akin to some religious cult or something like that. And it was obvious that people did buy life after death. And we find out that one of the most expensive things you could do in Egypt was to die. That was a very expensive thing and that’s gotten that way in the United States today. It’s very costly to die. By the time they get through with you, man, well, you’ve got no estate left.

Публика, должно быть, любит, чтобы ее дурачили. Она вечно отстегивает деньги то одному прохиндею, то другому. Должно быть, у надежды сказочно разбогатеть за одну ночь на рынке акций есть реальная ценность, поскольку этот народ очень часто крупно на этом наваривается. Вы могли бы заново взглянуть на общество, используя тот подход, о котором я вам рассказал. “Да, — могли бы вы сказать, — общество допускает ошибки на этот счет. Да, общество обманывают”. Я не думаю, что общество допускает ошибки на этот счет. Это новая мысль, не так ли?

But this is very peculiar. The society remunerates this and rewards it. Well, it’s just about the most educated art you ever had anything to do with in your life. Undertaking is a supereducated art and the society of undertakers themselves – „morticians,“ they like to refer to themselves – these birds run their own schools and their own technology and that sort of thing and they really hammer – pound it in. And the final end product is very visible. But these guys are quite sharpies. I know, because back in the days when I was having a ball around New York as a writer, why, the medical examiner – that’s what they’ve begun to call the coroner around New York now – they changed their names, too – the medical examiner of New York was a particular pal of mine. He was the coroner of the city of New York and one of the nicest blokes you ever had anything to do with. He’d embalmed personally, with his own paws, 15,000 corpses.

Вы знаете, что самая прибыльная профессия в Соединенных Штатах, единственная прибыльная из технических профессий — это хоронить людей? Она очень высоко оплачивается! Этим ребятам удалось убедить всех в том, что дорогой вам человек должен лежать запечатанным в бронзовом гробу, помещенном в железобетонный склеп, чтобы его не беспокоил дождик и сырость. Им удалось полностью убедить всю страну в том, что это закон, который был принят Конгрессом, что это местный закон. А недавнее расследование Конгресса обнаружило тот факт, что, оказывается, не существует никакого законодательного акта, обязывающего хоронить кого бы то ни было в Соединенных Штатах даже в простом деревянном гробу. Есть законодательные акты, требующие, чтобы усопших хоронили, но нет закона, требующего какого-либо бальзамирования. Поэтому заворачивай спокойно свою тетушку Агнесс в одеялку и бросай ее в ямку. Это все, что тебе нужно, парень, коль скоро ты получил свидетельство о смерти.

I got interested in this particular field by being sent in his direction to do a series of stories about undetectable crime and of course I wound up in the lap of the medical examiner of the city of New York and he started my crime education on the subject. And of course, this was in the field of what they call forensic or legal medicine. And this boy, he had it all at his finger tips and so forth. But the casualness with which he could roll off all of these various things showed a great familiarity with the subject.

И чем эта конкретная профессия — чем эта конкретная профессия торговала? Они торговали какой-то дикой разновидностью загробной жизни, не так ли? Они были сродни жрецам некоего религиозного культа или вроде того; и совершенно очевидно, что люди действительно покупают загробную жизнь. Оказывается, что самое дорогое удовольствие, которое вы могли позволить себе в Египте — это умереть. Это было очень дорогое удовольствие, так же обстоят дела и сегодня в Соединенных Штатах. Это очень дорого — умереть. За то время, пока с вами наконец будет покончено, от завещанного вами наследства ничего и не останется.

This was not an esoteric subject. This had to do with lots of dead bodies which had been strewn all over the place in various states of dishabille, various states of knocked-about. They were untidy at times. This was quite a boy. And oddly enough, he conceived that he was not acceptable socially. And I was very acceptable socially, so he and I formed a very good partnership, because he always liked to – if I was going anyplace and asked him if he’d like to come along and so forth, he was there on a rocket plane, you see? Right away, quick! But there wasn’t anything – there wasn’t anything that was wrong with this bird. He had perfect manners, he was a perfect gentleman and so forth. But part of his education was that his subject was looked down on and therefore he felt he was socially unacceptable and so forth.

И это очень странно. Общество за это платит и это вознаграждает. В общем, это чуть ли не самая образованная область искусства, с которой вы когда-либо сталкивались в своей жизни. Ритуальные услуги — это сверхобразованная область искусства, и сообщество самих гробовщиков (владельцев бюро ритуальных услуг, как они любят себя называть) тоже сверхобразованно. Эти ребята держат свои собственные школы и обучают собственной технологии и всему прочему; и они на самом деле круто этим владеют. И конечный продукт можно легко увидеть.

Well, I don’t know. A lot of people – lot of people look down on – street sweepers think they’re looked down on and so forth, but street sweepers keep the streets swept clean, don’t they? Hm? Well, this guy obviously was keeping the streets of New York from being littered with decomposing corpses. And oh, I used to see him every once in a while. When I was president of one of the writing societies there and so forth, why, he used to come over there quite regularly and he’d give detective writers talks if I’d ask him to and so forth. And they would go away from the luncheon or something like that the weirdest shades of green.

И эти ребята неимоверно круты. Я это знаю, потому что, когда я подвизался на поприще литературы в Нью-Йорке и жил, не тужил, один эксперт судебной медицины, так теперь они начали называть в Нью-Йорке коронеров* — они поменяли и названия — эксперт судебной медицины Нью-Йорка был моим корешом. Он был коронером славного города Нью-Йорка и одним из самых классных ребят, с которыми я когда-либо имел дело. Он самолично, своими собственными лапами, забальзамировал 15.000 трупов.

But man, here was – here was data. Here was data. And it had a very definite end product, if only in the field of detection. A guy like that could take one look at a corpse and he’d say „Carbon monoxide, been dead about three hours…… Cyanide.“ „Arsenic.“ This, that, the other thing. Brrrrrr, boom! „Oh, I’d say that was botulinus poisoning, Joe. Yeah, yeah. Well, put him on the slab and we’ll run a – we’ll run a test on it, do an autopsy. Well, I’m pretty sure that’s just botulinus, you know some – eating green beans in the wrong time of the year that had been in the icebox too long. That’s – looks like that’s what that is to me.“ Almost always just dead on the button, you see?

Интерес к этому делу возник во мне, когда меня послали написать серию очерков о не раскрываемых преступлениях, и конечно, я в конце концов очутился в руках судмедэксперта города Нью-Йорка. Он и начал мое криминальное образование, и оно, конечно, относилось к той области, которую они называют криминальной, или судебной медициной. И этот парень знал это все как свои пять пальцев. Обыденность, с которой он расписывал все эти дела, указывала на то, что он был с этим делом на “ты”.

This was art, the art of observation, the world of death. But even in the days of Egypt this art was not accorded any social status. The boys who embalmed the bodies down in the deadhouse and so forth were actually never even permitted to leave the deadhouse. They were held in. But here’s this terrific, terrific amount of art, terrific amount of detail, terrific amount of technicality, terrific amount of stuff and it’s come right straight down through these cultures from the days of ancient Egypt, and it is totally uninterrupted. It’s interesting that such a bird as this could sit down and discuss the relative preservation qualities of modern embalming and Egyptian embalming. And he was certain he was doing better these days than the Egyptians were. It’s the first time I’d ever heard that, because we’ve seen these Egyptian mummies in univer – in university museums and that sort of thing, and we’ve seen these things around and they’re still there, all wrapped up and so forth. But his attitude toward it was the attitude of a true professional: „Well, their features hadn’t been preserved and their coloring was bad.“ That’s what he said to me one day, so forth. „Yeah, the next time you’re down in the museum, Ron,“ he said, „if you don’t believe it, if you don’t believe that we’re way ahead of them these days, you just take a look at one of those mummies. Features haven’t been preserved and coloring is bad.“ And I said, „But man! Those guys – those guys have been dead for thousands of years!“

Этот предмет не был чем-то эзотерическим. Он имел дело с большим количеством трупов, разбросанных там и сям в той или иной степени дезабилье, с побоями различной степени тяжести. Временами они выглядели весьма неприглядно. Это был тот еще парень. И как ни странно, он считал, что его профессия является неприемлемой для общества. А я был очень даже принимаем в обществе; поэтому мы с ним составили отличную пару, поскольку ему всегда нравилось... Если я куда-то шел и спрашивал его, не пойдет ли он со мной, — он всегда был тут как тут. В мгновение ока! Но в этом парне не было ничего ненормального. У него были прекрасные манеры, он был отлично воспитан и так далее; но частью его образования была идея о том, что на его занятие смотрят с презрением, поэтому у него было такое чувство, что он неприемлем в обществе.

And he said, „Well, in a few thousand years one of mine will have been, too.“ And he said, „His features won’t be bad, and his coloring will be good.“

Ну, не знаю; множество людей смотрят свысока на... Дворники считают, что на них смотрят свысока. Но ведь дворники заботятся о том, чтобы улицы были чисто выметены, разве не так? А-а? Совершенно очевидно — этот парень не давал разлагающимся трупам заваливать собой улицы Нью-Йорка. И я встречался с ним довольно часто, а я тогда был президентом одного из литературных обществ; ну вот, и он имел обыкновение регулярно туда приходить и, если я об этом просил, беседовал с авторами детективов. И они сбегали с обеда, проявляя самые невероятные оттенки зеленого цвета на лицах.

He said, „We can do a better job than“ – almost – „we used to do.“

Да-а, здесь была информация. Здесь была информация, тут был вполне определенный конечный продукт, и далеко не только в сфере расследований. Такой парень мог, бросив всего лишь один взгляд на труп, сказать: “Угарный газ, умер около трех часов назад”, “Синеродистый калий”, “Мышьяк”, — то, другое, третье. Бр-р-р-р, бах! “Ну, я бы сказал, что это пищевое отравление, Джо. Да, да. Давай его на стол, сделаем пробу и произведем вскрытие. Я почти уверен, что это просто пищевое отравление, знаешь, неудачное время выбрал, чтобы поесть зеленых бобов, которые слишком долго провалялись в холодильнике. Похоже на то, да, так именно я и думаю”. И знаете, он почти всегда попадал в точку.

Well now, here’s a steady – I’m talking to you about a relatively debased profession, but a highly remunerated one. And keeping the bodies off the streets and prettying up the loved ones and so forth is very highly paid. Preservation of memory and so forth is a very highly paid profession. And it has been continuous – it has been continuous for a very long time without its know-how dying away. Wherever there’s been a civilization, they seem to have known the data of the last civilization on this, no matter how many wars have swept across the top of it and they deal it off the cuff and so forth. Why, even the ancient tribal rites, they would go find a dry cave that would automatically embalm the corpses of their loved ones.

Это было искусство, искусство наблюдения царства смерти. Но даже в Древнем Египте это искусство не давало никакого социального статуса. Тем парням, которые бальзамировали тела в тамошних моргах, на самом деле не разрешали даже покидать эти морги. Их там удерживали. Но вот великое, великое искусство, огромное количество деталей, огромное количество технических моментов, огромное количество разного прочего, и все это прошло сквозь века, от дней Египта до дней наших, не прекращая своего существования ни в одной из промежуточных цивилизаций. Любопытно то, что этот парень мог усесться и приняться сравнивать достоинства современного и египетского способов бальзамирования. И он был уверен, что сейчас он делает это лучше, чем делали египтяне. Я в первый раз в жизни увидел такой подход — кто бы мог подумать, видели же мы эти египетские мумии в университетских музеях и т.д., смотрели на них, и эти мумии до сих пор в музеях, такие завернутые в тряпки . Но его отношение к этому вопросу было отношением истинного профессионала: “Ну-у, черты лица не были сохранены, и цвет никуда не годится”. Так он мне сказал в один прекрасный день: “Да, в следующий раз, когда будешь проходить по музею, Рон, если ты не веришь, если ты не веришь, что сейчас мы их на голову выше, просто посмотри на какую-нибудь из этих мумий. Черты лица не сохранены, и цвет никуда не годится”.

So here’s this – here’s this very interesting technical line. That’s a technical line, man. What you have to do in order to keep a corpse from going bad and what you have to do to and know about what killed this person and what he died of, so that you won’t get all mixed up in your embalming activities and what you have to do in order to straighten all this out, or so forth. And how you’re supposed to bury them and exactly how you’re supposed to handle the grieving family and exactly how you were supposed to sell them the most for the – for the most, you know? These are technologies, no matter which way you look at it. They are very broad and they are very prec – exact and boy, do they wind up with a finite result! You know? You’ve got the body, you embalm it, you bury it, you collect your money. Thud! Very easily understood.

Я изумился: “Но послушай! Да эти ребята — эти ребята уже несколько тысяч лет как умерли!”.

So that we would say that the subject is – a subject is not only remunerated to the degree of its need but also to the degree that it is understood by the public at large. It’s remunerated to the degree that it is understood.

А он говорит: “Через несколько тысяч лет одна из моих мумий тоже сможет этим похвастать”. А потом добавил: “Черты ее лица не будут испорчены, и цвет будет нормальным”. Он сказал: “Поэтому мы делаем лучше” (почти что: “мы всегда делали лучше”).

All right now. How about this longevity’? How about this longevity? The continuing need of a purpose can then preserve a subject. The continuing need of the subject can preserve the subject. If the subject continues to be needed, it will be preserved; that’s a corollary of what I just gave you a few minutes ago. But the length of time that it gets preserved is entirely dependent upon the need of and the relay of its technology. You see, you must have the technology continue to be needed and the technology must also be relayed. If it continues to be needed it will be also relayed, which is all very – very fascinating; rather obvious.

Ну вот, здесь есть неизменная... Я говорю об относительно непрестижной, но очень высокооплачиваемой профессии. Услуги по пристраиванию мертвых тел (чтобы их не выбрасывали на улицы), по прихорашиванию тел дорогих людей оплачиваются очень высоко. Сохранение памяти о близких и прочее — очень высокооплачиваемая профессия. И эта профессия сохранила свое ноу-хау на протяжении чрезвычайно долгого времени. Где бы какая цивилизация ни существовала, они [представители этой профессии], похоже, располагали информацией по этому вопросу, накопленной предшествующей цивилизацией; неважно, сколько войн отгремело на земле — они работают все так же уверенно. Да взять хотя бы обряды первобытных племен: они шли и находили сухую пещеру, где мертвые тела дорогих им людей бальзамировались автоматически.

But where you get a subject coming on down the line – where you get a subject coming on down the line across the millennia and so forth, it is only because its purpose is carried with it. Its purpose has gone along with it and its purpose is understood. Now, one could destroy that subject by destroying its purpose – no longer needed, you see – or by destroying the relay of its technology in some fashion or another or in being too insistent or too – too forceful in relaying its technology and tacking lots of other things to its technology which didn’t belong on it. In other words, „Before you can study engineering, you must have had a grammar school education, a high school education, gone to finishing school and learned how to knit.“ I can expect that will be about the next one, see?

Вот очень интересная профессия со своей технологией. Да, это технология: что нужно делать, чтобы предохранить трупы от разложения; и что нужно делать и знать о том, что убило этого человека и от чего он умер, с тем, чтобы у вас ничего не перепуталось, когда вы будете бальзамировать; и что делать, чтобы все было путем; и как нужно хоронить усопших; и какой в точности подход нужно использовать в отношении скорбящих родственников; и как в точности продать им как можно больше по как можно большей цене. Это технологии, с какой стороны ни подойди. Они очень точны и обширны, и уж если что имеет конечный продукт, так это они! Вы понимаете? Вы получили тело, забальзамировали его, похоронили его, получили ваши денежки. Вот так! Ясно как белый день.

You’re not going to have any engineers after a while; all the bridges will start to fall down. Well, one of the reasons why you won’t have any engineers after a while is very elementary, and it’s contained in our own technology, but only in our own technology, the reason for this. And that is, you’ve given him too much takeoff. He’s had too much of a run on takeoff and – and the longer in an – in education – let’s get back on education now – the longer it takes to approach the education, the more opportunity there is for tacks on the runway. We could probably state that in a much more easily expressed way, but that’s about the way it is. If this character is taking off, taking off, taking off, taking off, he’s running on the runway, he’s trying to get up speed, everybody is saying, „Well, you mustn’t pull back on the stick yet. You must stay there on the runway and keep running on the runway, ready to take off, ready to take off, ready to take off, ready to take off.” Well, by the time he’s done this for about forty-five years and finds out he isn’t off the ground, he doesn’t take off.

Таким образом, мы должны отметить, что предмет вознаграждается не только пропорционально своей нужности, но также и пропорционально тому, насколько люди в целом понимают этот предмет. Предмет вознаграждается в той степени, в которой люди понимают его.

The reason for that is, is the number of opportunities to fail are directly proportional to the length of the approach. That’s a law: Number of opportunities to fail are directly proportional to the length of approach, or length of time that it is going to take to get up to where you’re going to study this thing.

Ладно, теперь что вы скажете о долголетии? Что вы скажете об этом долголетии? По-видимому, постоянно существующая потребность в том, что этот предмет дает, может этот предмет сохранить. Постоянно существующая потребность в том, что этот предмет дает, может этот предмет сохранить. Если предмет постоянно нужен, он сохранится; это побочное следствие из того закона, который я вам только что дал. Но длина периода времени, в течение которого предмет сохраняется, полностью зависит от необходимости в нем и от того, как передается его технология. Понимаете, требуется сохранение необходимости в этой технологии, и продолжение ее передачи. Если существует постоянная необходимость в этой технологии, то эта технология будет передаваться. Все это очень и очень поразительно — и очевидно!

Now, that law is balanced by the fact that if you don’t study something by gradients, a person can get into a mess by going into too high a gradient as I was talking about the other day. He went too steep, too quick. So there’s – somewhere there is a proper length runway for any subject. It’s a runway of the right length for the subject.

И когда вы видите предмет, сохраняющийся на протяжении тысячелетий, то это происходит только потому, что вместе с ним переносится его предназначение. Его цель переносится вместе с ним, и она понятна. Так вот, этот предмет можно было бы разрушить, разрушая его цель — предмет стал бы больше не нужен — или разрушая тем или иным образом передачу его технологии, или передавая ее слишком настойчиво или слишком усиленно и внося в нее много того, что не имеет к ней отношения. Например, утверждая, что прежде чем начать изучать инженерное дело, вы должны получить начальное образование, закончить среднюю школу, поступить в пансион благородных девиц и научиться вязать. Я предполагаю, что следующим требованием будет нечто в этом роде, да?

A runway of the right length for the subject, then, would not be so long that it needlessly multiplies the opportunities for failure and it had better not be so short that a person jumps a gradient and gets himself into a confusion. And what is the right length of a runway for any given subject? How much preparatory action should there be or how long should a course of study be and all of those things, those questions, are answered in this: Well, it should not be so long that it needlessly oppor – multiplies opportunities for failure and it should not be so short that it takes a person up too steep.

Через какое-то время у вас не останется ни одного инженера, и все мосты начнут обваливаться. Так вот, одна из причин, почему у вас через некоторое время не останется ни одного инженера, очень проста и заключается в вашей и только в вашей собственной технологии — причина этого. И это происходит потому, что вы заставили его слишком долго разгоняться перед взлетом. У него был слишком длинный разбег перед отрывом от земли, и чем больше — теперь давайте вернемся к образованию — чем больше времени занимает подготовка к образованию, тем выше вероятность встретить на этой взлетной полосе шипы. Наверное, выразить эту мысль можно было бы гораздо проще, но именно так все и обстоит. Если этот парень все взлетает, взлетает, взлетает, взлетает, он все разгоняется и разгоняется по взлетной полосе, он все набирает и набирает скорость, а ему все говорят: “Ты еще не должен брать штурвал на себя. Ты должен еще оставаться на взлетной полосе и продолжать разбег, и быть готовым взлететь, и быть готовым взлететь, и быть готовым взлететь, и быть готовым взлететь”. И когда пойдет 45-ый год разбега, и он обнаружит, что все еще не взлетел, он уже не взлетит никогда.

He’ll fall off on his nose, like we used to do when I was in flying clubs in college. There’s many a sad young man would pull back on the stick too quick. The evolution there was a „whipstall.“ Called a „whipstall“ – technical term, aviation – you come up the line and you – there isn’t enough forward speed to sustain the vacuum on the top of the wings, and you have just never seen an aircraft do anything quite as sickeningly funny as it does in a whipstall. It’s flying along very, very nicely, and all of a sudden it’s flying too slow, there’s no longer any vacuum above the wing and it goes „Whooof!“ It is fast! It’s not for nothing it was called a whipstall. And of course, when you’re only about 100 feet above the runway or something like that, and the edge of the field and so on, why, it – you don’t develop enough speed in the process of falling to then be able to pull back on the stick and pull out of it. What they do is send a notice to your folks and get in touch with my old friend the medical examiner of New York.

Причина этого такова: количество возможностей потерпеть провал прямо пропорционально длительности подхода. Это — закон. Количество возможностей потерпеть провал прямо пропорционально длительности подхода, другими словами — количеству времени, которое уйдет на то, чтобы добраться до того места, где вы начнете изучать искомый предмет.

Anyway, that’s what happens to a student, see? He gets himself into a state of overconfidence or something like this and he pulls back on the stick and he hasn’t had a long enough runway, he hasn’t developed his speed, don’t you see? In other words, he goes into too steep a gradient.

С другой стороны, этот закон уравновешен тем фактом, что, если изучать что-то не постепенно, то человек может попасть в замешательство, столкнувшись со слишком высоким подъемом, как я рассказывал вам на днях. Забрав слишком круто, пойдя слишком быстро. Для любого предмета есть приемлемая длина для взлетной полосы. Это — взлетная полоса правильной длины для этого предмета.

Now, Mary Sue did it the other night. She’s studying typewriting, of all things. She typewrites pretty well, but she’s decided – started to do touch-typing. And she’s going to make the grade on the subject of touch-typing, hammer-pound – bang! And it’s quite interesting. I ran an educational process on her for a very, very short period of time on this subject and busted the dam on this. I don’t know that she’s noticed it and – she isn’t here just now; she wound up with lawyers, so – but she probably hadn’t noticed that there is a coordination between her sudden interest in learning to touch-type and breaking the barrier on one of the old „too long a runway“ propositions and „too short a gradient,“ too. I broke that with a process and now she’s very interested in learning touch-typing and she’s spending about an hour a night, with everything else she’s got to do, sitting there hammer-pounding on a machine on a touch-typing basis. This is very difficult, because at the same time she uses the typewriter during the remaining hours to hunt and punch out notes, you see? So on the one hand she’s busy touch-typing, you see, and the next, why, she’s hunting and punching it out, you see, doing her work. And then she’ll get back and she’ll be touch-typing away.

Взлетная полоса правильной длины не должна, следовательно, быть настолько длинной, чтобы без нужды увеличивать вероятность провала, и ей лучше быть не слишком короткой, чтобы человек не прыгал через ступени, приходя в замешательство. И какова она — эта правильная длина взлетной полосы для какого-то данного предмета? Сколько подготовительной работы нужно провести, другими словами, насколько долгим должно быть обучение? И на все эти вещи, все эти вопросы можно ответить так: “Она не должна быть настолько длинной, чтобы без нужды увеличивать вероятность провала, и ей лучше быть не слишком короткой, чтобы человек не забирал слишком круто.

I threw her. I gave her a metronome the other night and she suddenly conceived that her rhythm was off, which it was, and so forth. And she couldn’t do anything with that metronome running. She said she had to shut that off right now. It was too high a gradient.

Он завалится на нос, как это, бывало, происходило с нами, когда я занимался в аэроклубе колледжа. Частенько случалось, что какой-то удалец начинал тянуть на себя штурвал слишком рано. За этим следовал “випстолл*”, так это называется — “випстолл”, технический термин из авиации —вы начинаете подъем, и у вас не хватает горизонтальной скорости для поддержания достаточной разреженности воздуха над верхней плоскостью крыльев. И вы никогда в жизни не видели самолета, который ведет себя более беспомощно и смешно, чем при випстолле. Он летит и летит вперед очень, очень хорошо, и вдруг начинает лететь очень медленно, вы теряете подъемную силу, и самолет — кувырк! Не успеешь “мама” сказать. Недаром его назвали “випстолл”. И, конечно, когда ты всего лишь в тридцати метрах над взлетной полосой, на краю аэродрома, ты успеешь во время падения набрать скорость, достаточную для того, чтобы взять штурвал на себя и выйти из этого. Об этом известят ваших предков и позвонят моему старому другу, судмедэксперту из Нью-Йорка.

But she went onto the gradient of two rows of keys before she had licked one row of keys. Now, you see what I mean by too tight a gradient? This was too tough, see? And boy, did she whipstall! She whipstalled right now. And she just went into a total Confusion. But knowing, now – yesteryear she simply would have quit; that would have been that – but knowing, now, the technology that we – that I’ve managed to get together here on the subject of education, she sits back and says, „Now, let’s see, now, what did I do? Oh, yeah. Well, this is just too tough a gradient. I just went up on too high a gradient.“ She went back to one row, patter, ta-patter, ta-patter, ta-patter and then went over onto two rows and she had it, see? See, she – in other words, she moved up over that gradient smoothly.

Именно это и происходит со студентом. Он приобретает излишнюю самонадеянность и тянет на себя штурвал, но он еще недостаточно разогнался, не набрал нужной скорости. Иными словами, он сталкивается со слишком крутым подъемом.

So a person knowing this can actually guide his own traffic through very nicely. Nobody had to tell her that, don’t you see?

Недавно то же самое произошло c Мэри Сью. Она изучает машинопись, помимо всего остального! Она неплохо печатает, но теперь начала учиться слепому методу. И вот она собирается освоить слепой метод: стук — шлеп — стук — шлеп. И все это очень интересно. Я в течение недолгого времени проводил ей образовательный процесс, и взломал блокировку в этом направлении. Я не знаю, обратила ли она на это внимание, и ее сейчас здесь нет, чтобы спросить, она забегалась с юристами. Но она, вероятно, не заметила, что неожиданно проснувшийся в ней интерес к обучению машинописи слепым методом связан с преодолением этой старой проблемы “слишком-долгого-разбега” и слишком крутого подъема. Я устранил все это при помощи процесса, и теперь ей очень интересно учиться печатать вслепую, и она тратит вечером примерно час, несмотря ни на что другое, что ей нужно сделать, сидя и стуча по клавишам вслепую. Это очень трудно, потому что одновременно с этим она печатает на машинке заметки, отыскивает их и делает свою работу. Поэтому она печатает вслепую, и при этом еще делает свою работу. А потом она снова принимается печатать вслепую.

All right. Then an educational subject is simply that something that winds up in a doingness and is approached by the process of getting educated in it. Now, that’s a hell of a thing to have to say! But you know, hardly anybody really knows this. They don’t really know it. They give it lip service all the time, but they’re always engaging in activities which they do very badly and fail at like crazy and it never occurs to them they’ve never been educated in the subject.

Я подловил ее. Однажды вечером я поставил ей метроном, и она неожиданно поняла, что ее ритм не в порядке, так оно и было. И она не могла попасть в такт с работающим метрономом. Она попросила его пока остановить. Это был слишком крутой подъем.

I’ll tell you something used to drive me stark, staring mad, down in Hollywood. Every director, every supervisor and as far as that’s concerned, every actor on the set, they all knew how to be a writer. They knew – knew how to – they knew writing. They could all write stories. The place was just lousy with writers. You want to know why Hollywood never got out of kindergarten on stories; that’s just because of it. They never recognized that it’s a technology; it’s a professional technology which is studied like crazy. It has more ins and outs and ramifications; actually it has quite a terminology. But all these birds knew they knew how to write. It wasn’t anything you ever had to study, so of course if they did get a pro in their midst – and Hollywood developed very few professional writers, in fact it developed no professional writers. They come in from elsewhere and go to pieces. Well, the process is done by everybody there knowing the profession of the fellow who just arrived. See, he’s a writer, he’s a professional, he arrives, everybody else knows his profession.

Но она приступила к упражнениям на двух рядах клавиш прежде, чем одолела первый ряд. Так вы понимаете, что я подразумеваю под слишком крутым подъемом? Это было слишком уж круто, правда? Братцы, в какой випстолл она попала! Она тут же свалилась на нос! И была совершенно сбита с толку. Пару лет назад она просто бросила бы этим заниматься. Было бы именно так. Но теперь она знала технологию обучения, которую мне удалось собрать, находясь здесь, и она откинулась на стуле и сказала: “Ну-ка, давай посмотрим, что я делала? А-а! Ну да, это слишком крутой подъем. Я просто взяла слишком крутой подъем”. Она вернулась к упражнениям на одном ряду, шлеп-шлеп-шлеп, потом перешла к двум рядам и справилась, представляете? Другими словами, она плавно прошла этот подъем.

Well, now, he won’t give the movies the beingness necessary to realize that maybe movie writing has a few tricks of the trade too, so of course he looks a little bit stupid to these people, whereas he’s not stupid at all. He just hasn’t learned that particular specialty of his own subject, which he could learn rather rapidly. And Hollywood, not realizing this, never bothers to teach him how to write for Hollywood. And they have never found out that it’s necessary to be educated to know how to write.

Таким образом, человек, знающий про постепенность, на самом деле может хорошо организовать собственное продвижение. Никому не пришлось напоминать ей это.

So here’s this wild profession which is sometimes remunerated to a fantastic degree and in which you can very easily starve to death and in which people grant you fantastic quantities of beingness and in which people ignore you utterly. So it is through all kinds of contradictions. What is a professional writer? Well, by test he’s somebody who is successful and is getting his stuff published or at least read or viewed. But of all the subjects of the arts, this is the wildest one to have anything to do with because nobody grants it the beingness of having any technology.

Отлично. Значит, образовательный предмет — это просто то, что имеет своим результатом делательность, и достигается получением образования по этому предмету. Какого черта про это нужно говорить! Но едва ли кто-то в действительности это осознает. На самом деле люди этого не знают. Они постоянно поддерживают это на словах, но всегда очень плохо справляются со своим делом, терпя сумасшедшие неудачи; но им никогда не приходит в голову, что у них просто никогда не было образования в данном предмете.

And yet the boy who succeeds – you would be very interested – the boy who succeeds is not just somebody who wandered in with an idea. You go up to the Screen Writers Guild and you for – you find out that the reason education in writing has gotten a bad name is because it’s taught in American universities. They have gone out and hired a bunch of failed writers. And failed writers either become editors or professors. And they dramatize their failure, by the way, and they try to make a writer fail. And I’ve never seen one do anything else. I beg your pardon, there have been a few that worked like mad, they were tremendously successful, whatever they had to do with succeeded and that sort of thing. But they weren’t under the idea that they were writers. All these other birds still had this wild idea that they were kind of writers, but here they were, editing, see? They weren’t trained in it or if they had been trained in it, they’d failed at it.

Я расскажу вам кое о чем, от чего я совершенно обалдевал когда-то в Голливуде. Каждый режиссер, оператор и даже актер на съемочной площадке знал, как писать сценарии. Они знали, как их писать. Все они могли писать сценарии. Это место просто кишмя кишело писателями. Хотите знать, почему Голливуд никогда не поднимался по уровню сценариев выше детского сада? Именно поэтому. Они никогда не осознавали, что это — технология. Что это профессиональная технология, над изучением которой надо попотеть. Она очень многогранна, и в ней есть много препятствий, которые не преодолеть с наскока, и здесь есть своя самая настоящая терминология. Но все эти гуси думали, что они знают, как писать. Какого рожна это изучать? Ну а если среди них и был профессионал... Голливуд дал миру лишь крохотную горстку профессиональных писателей, а на самом деле — ни одного. Они попадают в Голливуд со стороны и там и находят себе могилу. Пишет каждый, кому не лень, поскольку все владеют профессией парня, который только что приехал. Понимаете, он — писатель, он — профессионал, он приехал — а тут все вокруг знают, как писать.

Here’s a chance subject. The whole society seems to run, to some degree, on the romances and imaginations and so forth of the writer. But you talk about a hidden piece of technical training. Well, the technical training of this field doesn’t exist. If a professional writer wants a good laugh, if he wants just to lie right down in the aisle and laugh and laugh and laugh until his sides are sore, all he needs to do is read the curriculum of the professional writing classes of Princeton, for instance. You just double up in a ball. I mean, you – you can’t help it. And I took the – a professional writing class at Harvard one time, and put them into paralysis. And I was told by the professor later, they never did recover.

Да, его бытийность не дает этим киношникам ощущения, что написание сценариев содержит в себе какие-либо секреты мастерства; поэтому, конечно, для них он выглядит каким-то глуповатым, хотя он вовсе не глуп. Он просто не научился одной тонкости своего предмета, которую мог бы усвоить относительно быстро. А Голливуд, не осознавая этого, никогда не берет на себя труд научить его, как нужно писать для Голливуда. Они так и не поняли, что для умения писать необходимо иметь соответствующее образование.

I made the mistake – I was very young and very brash and of course when you’re invited to lecture on your own subject, you see, at some very esoteric institution of this particular character, it rather goes to your head, and you chuck your weight around, you know? Particularly if you’re very young and brash and me. And so I stood up in front of this writing class, and I said to them, „I noticed your current subject here is style. Now, no writer really knows whether he has a style or not until he has sat down,“ and I was being very reasonable, „until he’s sat down and written a couple of hundred thousand words. And by the time he’s done that, he can probably detect in his work whether or not he has a style.“ From the professional writer’s viewpoint this is the most reasonable statement ever made by anybody, because a pro, even – even Dickens would just think nothing of getting out a hundred thousand words in a month, see? Nothing!

Вот и получается эта фантастическая профессия, которая может осыпать золотым дождем или заморить голодом, которой люди предоставляют фантастическое количество бытийности или ни в грош не ставят. Она переполнена такого рода противоречиями.

I don’t know where all this idea came from that they all write painfully with their blood while twisted in agony, see? They don’t. They don’t at all. If it took somebody seven years to write a great work, it’s because he was drunk six and a half. They write well, they write easily, and they write facilely. For instance, most of Dickens’ stuff was written at the rate of 5,000 words a day. At one time I worked it out and handed it over to the press and it got national press. You saw that story kicking around and so forth. They thought less of his work then, of course, I suppose. But a writer can write. What better Definition do you have for it, see? He can write easily, facilely and rapidly.

Кто такой профессиональный писатель? На поверку выходит, что это — тот, кто добивается успеха, чьи произведения публикуются или на худой конец — читаются или замечаются. Но из всех предметов искусства этот оказывается наиболее диким, потому что никто не признает за ним бытийности предмета, обладающего технологией.

Well, all right, I said this to those poor blokes sitting there in their classroom and I noticed there was a sort of a shock went through the classroom. And it was very shortly after that, that I concluded my lecture and I didn’t get hardly any applause. They were all sitting there sort of like statues, stunned. They didn’t even bother to get up at the end of the bell. And finally one or two of them turned around to one or two of them, they muttered something or other. And the professor, who was a pretty good bloke, he came back and got me off the rostrum and walking out with me and so forth, and he said, „Well, you sure raised hell with that.“

И тот, кто добивается успеха — вам это должно показаться очень интересным — тот, кто добивается успеха, — это не тот, кто просто притопал с какой-то идеей. Вы вступаете в Гильдию Сценаристов и обнаруживаете, что литературное образование приобрело дурную славу по той причине, что это преподают в Американских университетах. Они наняли толпу неудачников — писатели-неудачники становятся либо редакторами, либо преподавателями. И они драматизируют свои неудачи и стараются сделать других писателей такими же неудачниками, и я никогда не видел, чтобы кто-то из них делал что-то еще кроме этого. Нет, прошу прощения, была пара-тройка человек, которые работали как одержимые; и им сопутствовал колоссальный успех, неважно, как именно они его достигали. Но над ними не довлела мысль о том, что они были писателями. А остальные чудаки продолжали носиться с дикой мыслью, будто они являются писателями. Но посмотрите на себя, “писатели”: что вы здесь делаете, сидя и редактируя? Они не были обучены литературному делу, или пытались учиться, но потерпели фиаско.

And I said, „Why? For pity’s sakes, why? What is this all about?“

Это непредсказуемый предмет. Похоже, все общество до какой-то степени живет романами и фантазиями писателей. Но речь идет о скрытой части технического обучения. Технического обучения в этой области не существует. Если профессиональный писатель хочет от души посмеяться, если он хочет упасть прямо на землю и смеяться, смеяться, смеяться до колик в животе — все, что ему нужно сделать, так это прочитать принстонскую* программу курсов для профессионального писателя, например. Да вас просто скрючит от смеха. Я говорю, вы не сможете удержаться.

„Oh,“ he said, „they – they write 1500 words a semester.“

Однажды я пришел на курсы профессиональных писателей в Гарвард*, и довел весь класс до кондрашки. Позже один преподаватель сказал мне, что они так никогда до конца и не очухались.

And those people were upset, man! I was back there again, and that whole class, nobody even would speak to me. They were upset! They had thrown me overboard. I couldn’t possibly be a pro, you see? But yet my stuff was on the newsstands. But this must be a fluke. Something was wrong, because the data I’d given them must be wrong.

Я сделал ошибку, будучи очень молодым и слишком непосредственным. Конечно, когда вас приглашают прочитать лекцию по вашему собственному предмету в одно из самых крутых учебных заведений литературного профиля, это кружит вам голову, и вы начинаете важничать, ведь так? Особенно, если речь идет о молодом и непосредственном человеке, и вдобавок обо мне. Ну вот, стою я перед этим классом литераторов и говорю им: “Я заметил, что вы сейчас работаете над темой стиля. Так вот, ни один писатель в действительности не знает, есть ли у него стиль или нет, пока не сядет за стол”, — я говорил совершенно разумные вещи, — “пока не сядет за стол и не напишет пару сотен тысяч слов. И вот к тому времени, когда он сделает это, он сможет определить по своей работе, есть у него стиль или нет”. С точки зрения профессионала, это наиболее здравое утверждение, сделанное когда бы то ни было; потому что профессионал, будь он хоть Диккенс, посчитал бы 100.000 слов в месяц за сущий пустяк. За сущий пустяк!

These birds had never been told that they should have to write! They were all being taught to be writers, but nobody had ever said to them: „Brother, write!“ You understand? And I was the first one to announce to that class that were going into their fourth year that a writer should write. I don’t know what a writer was supposed to do. He was supposed to discuss or he was supposed to do this or supposed to do that, but they – commercialism has a dirty word connected with it to such people and so forth. Why? It means hard work!

Я не знаю, откуда появилась эта сказка, что все они пишут своею кровью, извиваясь в предсмертных муках. Чушь! Этим тут и не пахнет. Если на написание великой книги у кого-то ушло семь лет, то это потому, что шесть с половиной из них он пьянствовал. Они пишут хорошо, они пишут легко и гладко. К примеру, основная часть произведений Диккенса была написана со скоростью 5.000 слов в день. Однажды я подсчитал это и дал материал в прессу, и он был напечатан по всей стране. Вы помните, как эта заметка подробно обсуждалась повсюду. Я так полагаю, тогда они, конечно, ценили его труд меньше. Писатель умеет писать. Есть ли у вас определение получше? Писатель может писать легко, гладко и быстро.

They don’t disdain money. Never get those people wrong. They don’t disdain anything that goes with it. They don’t disdain being commercial or being anything else. It isn’t their art they’re holding on to. It’s hard work to produce, to them. This is just too tough. So they had studied for four years and had not covered their first gradient, which is that you do it!

Ладно, хорошо. Я сказал это тем бедолагам, сидевшим в классной комнате, и как только я закончил лекцию, я заметил, что по аудитории прокатилась волна потрясения; и хоть бы пол-аплодисмента сорвал! Они сидели полностью оглушенные, похожие на статуи. Они даже не потрудились встать, когда прозвенел звонок. И наконец они зашевелились и начали вместе о чем-то там шушукаться. А преподаватель, который был своим парнем, подошел, стащил меня с кафедры и, отойдя со мной подальше, сказал: “Ну, ты и дал им по мозгам”.

„We are now teaching you about ceramics. In the field of ceramics you make pottery and glass and other such objects. By the end of this course it will be expected that you will facilely and easily be able to make bits and pieces of pottery and tell things that are wrong with pieces of pottery that are not well made and so forth and you will know the technology of making pottery.“

Я недоуменно спросил: “В чем дело? Ради всего святого, о чем это ты?”.

Somebody comes along and says, „Well, you’re – you’re really teaching a polytechnic subject,“ or something. No, no, man. Writing is simply cutting down trees, running Bulldozers, there’s many a man out there digging a ditch that hasn’t got the physical energy it takes to write. That’s right. It’s just another job. And when approached in that fashion, becomes reasonable and comprehensible and understandable, and you – then you sit down.

“Ну, брат! — сказал он. — Да они пишут по 1.500 слов в семестр”.

A writer isn’t somebody who wears a red fez hat and blue slippers and smokes a pipe and gazes out the window. A writer is somebody who sits down to a desk with a pencil and a piece of paper or with a typewriter with some paper in it and he writes. What does he write? He writes what will be published and what will sell and what people will look at, because by Definition a subject has to be accepted by the society in which it exists for it to be a professional subject.

Боже, как эти ребята расстроились! Я зашел туда еще раз, и никто из всего класса не сказал мне ни слова. Так они были разобижены! Дверь в их общество для меня захлопнулась. В их глазах я просто не мог быть профессионалом. Но тем не менее то, что я писал, то и дело появлялось на страницах газет. А-а, это наверняка было лажей. Что-то не клеилось, потому что данная мною информация должна была быть неверной.

Now, this is awful cold-blooded, hard-eyed looking. That’s right down to earth. Now, I don’t exaggerate when I say in a university they don’t say this. The best professors will stand around and say, „Well now, when you’re out in the field some day, and you’re looking down that transit, don’t blame me if you haven’t got it level.“ No, they don’t teach that way. They hand them a transit after class and tell them to go survey something and don’t even give them a lecture on what the transit is, because it’s some nasty object.

Этим балбесам никогда не говорили, что им придется писать! Всех их учили быть писателями, но никто никогда не сказал им: “Братцы, пишите!”. Вы понимаете? И я был первым, кто объявил этому классу, и это было на четвертый год их обучения — что писатель должен писать. Я не знаю, чего ожидали от писателя. От него ожидали диспутов, от него ожидали того, от него ожидали сего; и на их вкус, коммерция в такой области — это грязное слово. А чего такого? Оно означает тяжелый труд.

No, the tools of the trade are transits. Engineering: the tools of the trade are levels; the tools of the trade are big pieces of drawing paper and blueprints and bricks and pieces of steel and machines and bulldozers and tough foremen and shady contractors. These are the tools of the trade. They don’t teach any course in „How to Keep Your Own Ethics While Working for the Bide-a-Wee Construction Company.“ They’re not real, in other words. They’ve gone into some other never – never land.

Они не презирают деньги. Не поймите их превратно. Они не презирают ничего, что сопровождает их работу. Они не гнушаются быть связанными с коммерцией и всем другим. Это не то, что они в себе развивают. Для них производить — это тяжкий труд. Это просто слишком круто. Поэтому, проучившись четыре года, они не осилили своей первой ступени, состоящей в том, что надо просто писать!

So that was how I shocked the short story course at Harvard. And I never could figure out exactly why and how I had shocked them. It wasn’t that I had told them too many words. That I assumed for a long time, but I know now, in studying education, what I had done. What I had done is simply told them that, „If you’re studying writing, you write. You’re expected to write. You’re expected to turn out wordage.“ And it probably wasn’t even in the phrase, „You won’t know a style,“ because my whole talk was devoted to this single idea.

“Сейчас мы будем обучать вас искусству керамики. Оно связано с изготовлением глиняной посуды, стеклянных изделий и прочих подобных предметов. Мы ожидаем, что к концу курса вы будете в состоянии легко и просто делать эти вещи, определять, что не так в плохо сработанных гончарных изделиях ; и вы будете знать технологию изготовления посуды”.

But it was when I finally gave them a quantity, right after what I meant by „words on a piece of paper.“ I remember standing up there on the rostrum calculating it rather rapidly. I said, „Well, I’ll get some low figure that anybody in his right mind would be able to do in a few weeks, you know, and it won’t buffalo anybody.“ So I said: „A couple of hundred thousand words,“ you know? „Gaaargh!“ see? Well, that was what they went: „Gaargh!“ But that isn’t what the shock was contained in. The shock was contained in the fact that my whole address to the subject of writing is that you wrote and that a writer writes. And that was what the shock was in.

Приходит некто и говорит: “Да, на самом деле вы преподаете политехнический* предмет”. Нет, не так. Написание книг — это просто рубка деревьев, работа на бульдозере. Толпа народу копает канавы, и на это не уходит столько энергии, сколько отнимает литературная деятельность. Это действительно так. Это всего лишь еще одна разновидность труда; и когда вы относитесь к этому делу именно так, то оно становится разумным, осмысленным и понятным, а вы — затем вы садитесь [за письменный стол и приступаете к делу].

If you’re going to be educated in a subject, you should be able to do it. Now, it’s not a dirty word to do things. Now, you don’t have to go on obsessively doing this the rest of your life. It is very confusing in this course that I’ve just taught. I’ve just been taught. The very best of these teachers have been thoroughly grounded in theory, and have worked like madmen with lots of doingness and lots of ramifications of it in their own field. Now, when you’ve got that combination, you’ve got a fellow, when he said something is so, there was something very believable about it because it was very right. It was very recognizable – he might not even know how to write well, but he could express this because it was his own subject and he knew what he was talking about.

Писатель — это не тот, кто носит красную феску и голубые шлепанцы, курит трубку и глазеет в окно. Писатель — это тот, кто сидит за письменным столом с карандашом в руках и листом бумаги, или с пишущей машинкой и заправленным в нее листом бумаги и пишет. Что он пишет? Он пишет то, что будет публиковаться и продаваться, то, на что люди будут смотреть, потому что для того, чтобы быть профессией, предмет по определению должен быть принят обществом, в рамках которого он существует.

Now you’ve got somebody who couldn’t do it and that would show up – gahhh! Huge lights going up in all directions; the impracticalities of it, don’t you see this? This bird – it’s not the right emphasis. He doesn’t tell you about the right things in the subject. He tells you about something that he thinks might be interesting, but he himself, through experience, doesn’t know whether it would ever be useful or not, see? Makes a big thing out of some little thing, don’t you see?

Это жутко хладнокровный взгляд, взгляд без капли сантиментов. Это — сермяжная правда. Я не преувеличиваю, когда говорю, что в университетах об этом не рассказывают. Лучшие преподаватели встанут и скажут: “Значит так, когда вы в один прекрасный день будете работать с теодолитом, измеряя чего-нибудь с его помощью, не вините меня, если не сможете установить его ровно”. Нет, они не преподают таким образом. После занятий они просто вручают им теодолит и дают задание сходить и померить чего-нибудь, и даже лекции вам не прочтут, что такое этот чертов теодолит, потому что это всего-навсего какая-то мерзкая штуковина.

I had one the other day – it slips my mind right now, on – in this course. It had something to do with the fact the guy was just tearing – oh, yes! Yes! It was projection. It was the projection of transparencies. And if you had a screen six feet away, why – and a screen twelve feet away, then your light and density of the transparency – your light was, of course, much less on the screen twelve feet away for – not only because the footage was increased, but because it was more distant and therefore the density of the transparency was very important for projection. And transparencies had to be very, very carefully developed and printed and so forth, in their positive form, in order to overcome these differences of – I was – it was one of these boys. He was a little more esoteric than the others. Well boy, he was talking right up a – and Reg, did we have any trouble projecting any old kind of a transparency over there at the circus in the dead black of an open room at an unthinkable distance, up to a size of twelve by twelve?

Нет, составные части ремесла здесь — теодолиты. Инженерное дело. Составные части ремесла — уровни; орудия труда — большие листы ватмана, копирки, кирпичи, стальная арматура, машины, бульдозеры, крутые прорабы и подрядчики себе на уме. Все это — составные части ремесла. Тут не преподают никаких курсов вроде: “Как соблюдать личную этику, когда вы работаете в строительной компании “Коккер энд Куккер”.”.

Well, if you’d listened to this guy very carefully you would have gotten the impression through – he, of course, didn’t have the experience; he never had probably given a lantern slide in his life. You know, it’s an old technology, lantern slide shows. It is the immediate grandpappy of the cinema, see? But this boy had probably never given one, so he gives this terrific stress of how careful you’ve got to be to get this point at which – it doesn’t matter. It doesn’t matter how thick a transparency is, as long as it’s a viewable transparency. It doesn’t matter how dense it is or how thick it is or how hard it is to look through, if it’s too far away, get a brighter light. And the thing has a solution. That’s all. Put another lamp in it.

Другими словами, эти ребята из Гарварда — идеалисты. Они витают в облаках. Вот так я и вверг в состояние сильного душевного потрясения курс новеллистов в Гарварде, но так тогда точно и не понял, каким образом и почему. Это произошло не потому, что я наговорил слишком много. Я так полагал в течение долгого времени, но теперь, изучая учебу, я узнал, что я тогда сделал. Я просто сказал: “Если вы учитесь писать — пишите. От вас ожидают того, чтобы вы писали. От вас ожидают того, чтобы вы выдавали много слов”. И дело, возможно, даже не во фразе: “Вы не узнаете, есть ли у вас стиль”, — потому что все мое выступление было посвящено этой единственной мысли [что там надо выдавать много слов].

You don’t do it in the darkroom, in other words. You do it while you’re projecting it, but he didn’t know this fact so he makes this big, labored halfpage that you have to sweat through about printing transparencies and making sure that you know beforehand at what distance they’re going to be projected, because it makes so much difference between the – oh, no! You get the idea? Now, if this bird had been – had ever done this or had had much to do with this, he wouldn’t make a mistake like that. So you – what you do is get wrong emphasis.

Это произошло в тот момент, когда я наконец дал им цифру, количество того, что я имел в виду под “словами на листе бумаги”. Я помню, как стоял там, на кафедpе, быстpо в уме прикидывая. Я поразмыслил: “Так, надо выдать некое минимальное количество слов, которое любой писатель, будучи в здpавом уме и твердой памяти, сумел бы написать недели за три-четыpе, вот, и чтобы эта цифра никого не ошарашила”. Так я и сказал: “Паpа сотен тысяч слов”. “Агрхрххрх!”. Именно это у них и вырвалось: “Агрхрххрх!”. Понимаете? Но не цифра потpясла их воображение. Их потрясло то, что мое отношение к этому предмету целиком и полностью состоит в том, что надо писать, в том, что писатель — пишет. Именно в этом и заключалось потpясение.

So true knowledge will give a correct emphasis and only a theoretical knowledge will give wrong emphasis. And I imagine the universities by this time are absolutely strewn with wrong emphasis. And you can keep moving something farther and further afield with wrong emphasis, up to a point of where the technology practically gets lost. Wrong emphasis, wrong emphasis, wrong emphasis! Maddening!

Если вы хотите иметь обpазование по какому-то предмету, нужно применять его. Нет ничего непристойного в том, чтобы что-то делать. Вам не нужно одержимо делать, делать и делать это что-то всю свою оставшуюся жизнь. В том курсе, который мне только что преподавали, это было так запутано! Самые лучшие из преподавателей были великолепно подкованы в теоpии и pаботали как сумасшедшие в своей области и во многих смежных. И если такой парень говорил, что это так-то и так-то, то этому очень хотелось верить, так как это было абсолютной правдой. Это было очень распознаваемо... Такой паpень мог даже не знать, как складно писать, но он мог выразить это словами, потому что это — его собственная стихия, и он знает, о чем говоpит.

In other words, „Be very careful, now, about the varnish on your E-Meter. Now, E-Meters are varnished and we’re going to go through, now, the next three weeks of study on the manufacture of varnishes for E-Meters.“

Тепеpь возьмем того, кто “плавает” в предмете — его некомпетентность обязательно проявится — Агрхрххрх! Бьющие ключом грандиозные идеи, неосуществимые проекты, ведь так? Этот гусь заостряет внимание совсем не на том. Он не расскажет вам того, что действительно представляет важность в данном предмете. Он говорит о чем-то, что, по его мнению, могло бы пpедставлять интеpес; но сам он не знает из своего собственного опыта, пpинесет такое знание или нет хоть какую-то пользу. Он делает из мухи слона.

Well, it’s a matter of how unreal can you get? It doesn’t have anything to do with the subject matter at all. Just because there is some varnish in a session – it probably never occurred to you till this moment there was any varnish in a session. Somebody makes a big deal out of this, you see? He says – he figures out, because varnish is shiny, he figures out that light falling on this might possibly influence the preclear into being distracted by the meter. He’s read someplace that something or other, you see? He’s figured out that this must be true, but actually an experienced auditor would tell you that he has never had this complaint from any pc every place, so it’s not a problem, so why solve it?

Однажды я с таким столкнулся — погодите, чего-то у меня в голове вертится — на том курсе, как его... Парень просто из кожи вон лез... А! Да! Точно! Дело касалось пpоециpования. Дело касалось пpоециpования диапозитивов. “Если у вас есть два экрана, на которые проецируются диапозитивы, один — в двух метрах, второй — в четырех, то изображение будет гораздо менее ярким на более удаленном экране, и поэтому плотность диапозитива играет о-очень большую роль. И диапозитивы должны быть очень, очень тщательно пpоявлены и отпечатаны, для того, чтобы пpеодолеть такое pазличие...”. Это был один из таких ребят. Он, пожалуй, был дремучее других. Он с энтузиазмом разглагольствовал... Рэг, были у нас пpоблемы с проецированием старых диапозитивов в кромешной темноте в том цирке, помнишь, на немыслимом расстоянии, до размеров почти 4 на 4 метра?

So these unrealities simply consist of this, and this is a very precise Definition Unrealities enter when an educational activity teaches solutions to problems which don’t exist or fails to solve problems that do exist. And the mean between those is what should be taken up. And the one thing that gives this is experience.

Если бы вы внимательнее слушали этого паpня, у вас, конечно же, сложилось бы впечатление, что он не имел опыта обpащения с такого pода вещами. Наверное, он никогда в жизни не показывал слайды. Знаете, демонстpация слайдов — это стаpая техника. Это — пpямой дедушка кинематогpафа. Hо этот паpень, веpоятно, не делал ни одной демонстpации, поэтому он делал сильнейший акцент на том, каким внимательным нужно быть в отношении какого-то момента, котоpый... Да не игpает это pоли. Hе игpает pоли, какова толщина пленки, на которой сделан диапозитив, если этот диапозитив можно показывать. Hе игpает pоли, какова плотность этого диапозитива, или какова толщина пленки, или насколько прозрачен диапозитив. Если экpан расположен очень далеко, сделай яpче свет! И пpоблема pешена. Делов-то. Поставь дpугую лампочку в пpоектоp.

Some bird has the – he has the activity of carving stone heads out of the mountain: Gutzon Borglum. He – this is it. I imagine you could go up and you could learn more confounded things from a bird like that. I imagine he’s got it down. But he’d expect you to have a whole grounding in the field of the world of arts and sculpting before you even got there. But nevertheless, there’s probably a lot of specialized doodle-daddle that he would tell you all about, like, „You can tell whether that particular piece of rock that you’re going to go into has a crack in it by the fact that there’s discoloration of the pattern of it,“ and so forth, and this would all be very good, you see? Well, he’s solving something real. You start to carve a cracked rock and it goes „crack.“ And this is very disastrous, particularly when you’ve only got one mountain to cut up. You can’t order another mountain.

Дpугими словами, вы pешаете пpоблему диапозитива не в лаборатории. Вы pешаете ее, пpоециpуя диапозитивы, но паpень не знал об этом. И он выдал нудных полстраницы текста, через который нужно продираться, как сквозь джунгли, про то, как печатать диапозитивы, про то, что следует наперед знать о том, на каком расстоянии диапозитивы будут проецироваться, поскольку это настолько важно для... О, боже! Вы поняли? Так, если бы этот гусь имел опыт pаботы или хоть один раз пpовел бы демонстpацию, он не совершил бы подобной ошибки. Ошибка состоит в том, что не на то обращается внимание.

So this is probably a very important problem. And you go out there again and you look it over and he’s got a new assistant who has been taught all about how to fix up faces and heads in mountains by somebody who never did. And now, Gutzon Borglum is faced with the fact that he’s got to train this – first he’s got to untrain this assistant and he’s got to train him again, so he’s just got about twice the job on his hands, you see?

Так что, при истинном знании предмета внимание будет обращаться на то, что нужно, а при только теоретическом знании внимание будет обращаться не на то, что нужно. Могу предположить, что современные университеты увязли в тине неправильно расставленных акцентов. Делая непpавильный акцент, вы будете уводить какой-нибудь пpедмет все больше и больше в стоpону, вплоть до состояния, когда технология пpактически исчезнет. Hепpавильные акценты, непpавильные акценты, непpавильные акценты! Это сведет с ума кого угодно!

This bird’s been taught that it’s very, very bad to smoke at heights because it destroys your aesthetic sense. Has nothing to do with carving faces out of a mountain, see? Carving faces out of a mountain doesn’t require very much aesthetic sense. It requires a lot of leaning on these great big „widow maker“ pneumatic drills and blasting powder and it’s a very violent activity. There’s lots of motion and mass and doingness connected with it, you see?

Дpугими словами: “Тепеpь обратите особое внимание на лаковое покрытие своего Э-метpа. Так вот, Э-метpы покрыты лаком, и мы следущие тpи недели посвятим изучению пpоизводства лаков для Э-метpов”.

But somebody that would never do it, he’d teach, „Well, you have to be very careful of your aesthetic sense,“ and so forth, and blyehhh! see? He’d try to extrapolate a subject with which he had no acquaintance and that would be a very difficult thing to try to do, to teach a subject with which you had no acquaintance. And yet, apparently it is not – it is very difficult to do, but it is always being done. And it’s given higher education a bad name today in many areas – it’s given it a very bad name, because they’re always being taught by people who haven’t done it.

Вопрос, насколько далеко можно зайти в такой нереальности? Это не имеет совершенно никакого отношения к сущности предмета. Всего лишь потому, что в сессии пpисутствует лак (веpоятно, до этого момента вам не пpиходило в голову, что лак имеет хоть какое-то отношение к сессии)… Кто-то pаздувает этот вопрос. Он говоpит — ему в голову пришла идея о том, что, поскольку лак отpажает свет, то свет, падающий на лаковое покрытие, мог бы отвлекать внимание пpеклиpа на Э-метp. Он где-то что-то об этом читал. Ему в голову пришла идея о том, что это может быть правдой, но на самом деле любой опытный одитоp скажет, что у него ни один пpеклиp ни разу не жаловался на это. Поэтому лаковое покрытие — это не пpоблема, так зачем же решать проблему, которой нет?

And I have really learned my lesson in this photography course. Boy, I can see one of these birds coming up in the textbook a mile away now, and I-ahhhh! I say, „Ronnie, here we gooooo! Wharooom! We are now going to solve all sorts of problems that don’t exist, and we’re going to not have any solutions for the problems that do exist, but all of this will be stated in such a way that it’s impossible to extract any meaning out of it anyway. But you will have to extract the meaning out of it unless you want to get barriered or blocked on this particular subject.“ Now, isn’t that an interesting problem?

Так что, подобные нереальности, и это очень точное определение, появляются тогда, когда образование направлено на pешение несуществующих пpоблем или когда образование не может pешить действительно существующие пpоблемы. Не следует вдаваться ни в ту, ни в другую крайность. Способность решать проблемы пpиходит только с опытом.

So it makes about seven times the amount of study, just easily seven times the amount of study that should be there. He doesn’t know what he’s talking about, but you have to know what he’s talking about, so you have to read his subject and then sort of dream up one and figure it out for yourself against your practical applications. It’s a bum show.

Был чудак, котоpый занимался вытесыванием человеческих голов на гоpах — это Гатсон Боpглум. Думаю, вы могли бы залезть к нему туда, наверх и научиться еще более навороченным штучкам. Полагаю, он не имел бы ничего против. Hо он бы ожидал, что прежде, чем идти к нему, вы будете отлично знать основы изобразительного искусства и скульптуры. И тем не менее, есть, веpоятно, немалое количество специфических приколов, о котоpых он бы pассказал вам все на свете, вроде: “По обесцвеченным полосам на скале, котоpую вы собиpаетесь тесать, можно определить, есть или нет в этом куске скалы тpещина”. И все было бы великолепно. Он решает действительно существующие проблемы. Начинаете вы тесать эту скалу с тpещиной, а она — “хряк!”. И это большое несчастье, особенно в том случае, если у вас есть только одна гора. Вы не можете заказать дpугую гоpу.

So all subjects, regardless of whether people call them „pure mathematics“ or „pure art“ or something like that, all subjects wind up in a finite doingness, a very specific doingness; all subjects wind up in a specific doingness if they are educational subjects in which a person can get educated. And if they do not wind up with a specific doingness, a person, no matter how long he studied them, couldn’t become educated in them.

Поэтому сие, веpоятно, очень важный вопрос. И вот вы спускаетесь и осматриваете дело рук своих, а у него новый помощник, которого научили всему на свете о том, как сооружать лица и головы в горах, и учил его тот, кто сам никогда этого не делал. И теперь Гатсон Борглум* стоит перед тем фактом, что ему нужно обучить — сначала ему нужно “разобучить” этого помощника, а потом обучить его заново, поэтому теперь ему придется работать в два раза больше.

Now, this isn’t just for the Definition of the word education. I haven’t given it that meaning. I mean, you could go on and on and on, and feel more and more baffled and more and more baffled by this particular subject and so forth. Well, it is not a subject in which somebody could become educated. Do you follow that? Well, that’s your bafflement. You’re trying to become educated and it’s impossible, because it doesn’t wind up in a finite doingness.

Этого гуся научили, что курить на высоте — очень, очень вредно, потому что курение убивает в вас чувство прекрасного. Это не имеет никакого отношения к вытесыванию лиц в горах. Вытесывание лиц в горах не требует слишком уж развитого чувства прекрасного. Оно требует очень хорошего знания этих здоровенных отбойных молотков-“овдовителей”*, и умения обращаться со взрывчаткой; это весьма агрессивное занятие. Оно связано с большим количеством движения, массы и делательности.

So, anything that winds up in a finite, specific doingness – that’s a measurable, you know? It has limits and actions. Anything that winds up in a finite doingness is susceptible to being educated. In other words, you can educate it. But if it doesn’t wind up that way, a person cannot become educated in it, no matter how hard he studies it because there isn’t any way he can ever check out if he ever learned anything. So it becomes a total significance for which the mass is absent; and education in the absence of the mass in which the technology will be involved is hard on people. Education attempted in the absence of the mass is hard on the student. It’s very tough on the student.

Но тот, кто никогда к этому не прикасался, будет учить: “Ну, нужно очень бережно относиться к чувству прекрасного”. Фьюить. Он будет пытаться экстраполировать предмет, с которым он не знаком, а это очень, очень трудно сделать — преподавать предмет, с которым вы не знакомы. Тем не менее, если посмотреть вокруг, создается впечатление, что это нетрудно, так всегда и делают. И именно это сильно подмочило репутацию высшего образования по многим предметам. Это сильно подмочило репутацию высшего образования, потому что студентов всегда обучают те, кто сам не прошел через то, что он преподает.

It makes him feel – physiologically, it makes him feel squashed; actually, actually makes him feel squashed, makes him feel bent, makes him sort of spinny. It – these are all physiological and mental reactions; makes him feel sort of dead, makes him feel bored, exasperated, makes him feel a lot of different ways. This isn’t the only way a person can become those, by a long ways, but that is the result of studying the doingness of something in which the mass is absent. The mass of it is absent. Do you understand? You could understand that you were studying nothing, and therefore you would not expect any mass, so that probably wouldn’t upset you; but you’re studying tractors and you ain’t got no tractors; no tractors and you’re studying tractors.

Я действительно получил урок на всю оставшуюся жизнь из этого курса по фотографии. Ну, братцы, я теперь за версту чую, когда такие ребята появляются в учебниках и я... А-а-аа-ааа. Я говорю себе: “Ронни, а вот и мы-ы-ы-ы! Дрррррррр! А теперь мы будем решать разнообразнейшие проблемы, которых вовсе нет; а еще мы не будем искать никаких решений для тех проблем, которые действительно существуют; но все это будет сформулировано таким образом, что будет вообще невозможно обнаружить в этом какой бы то ни было смысл. Но тебе придется отыскивать в этом смысл, если ты не хочешь, чтобы твое продвижение по этому предмету было блокировано”. Вот, разве это не интересно?

Photographs help. Motion pictures would help. They would do pretty good, because they’re something of the mass. They’re a sort of a promise or a hope of the mass. But the printed page and the spoken word are not a substitute for a tractor! Remember that.

В итоге, это увеличивает вашу работу раз в семь, легко и просто. Он не знает, о чем говорит; но вы должны понять, о чем он говорит, поэтому вам приходится читать то, что он написал, и потом как бы выдумывать предмет самому и понимать его в соответствии с собственным практическим опытом. Печальное зрелище.

And this isn’t the old argument, „Of course, we know that a person has to have something of the stuff they’re studying around them.“ No, no it isn’t – it isn’t even into the area of your – your practical, and so forth. Don’t look for a further explanation for this datum, because you have to understand this datum in its purity. And that is simply that educating a person ii., a mass which they don’t have and which isn’t available produces physiological reactions. That is what I’m trying to teach you. I’m not even saying it should be done or shouldn’t be done. I’m just saying it produces physiological reactions. That’s just a fact. You understand?

Поэтому все предметы, вне зависимости от того, называются ли они “чистой математикой”, “чистым искусством” или как-нибудь вроде того — все предметы имеют целью конкретную делательность, совершенно определенную делательность. Все предметы имеют целью конкретную делательность, если по ним можно получить образование. И если они не имеют целью конкретную делательность, то человек, независимо от того, сколько времени он потратит на их изучение, не сможет получить образование по этим предметам.

You’re trying to teach this fellow all about tractors and you’re not giving him any tractors. Well, he’s going to wind up with a face that feels, squashed, he’s going to wind up with headaches, he’s going to wind up with his stomach feeling funny, he’s going to feel dizzy from time to time, his eyes are very often going to hurt and so forth.

То, что вы услышали, было сказано не для того, чтобы просто дать определение слову “образование”. Я не вкладывал в это слово такой смысл. Я имею в виду другое: вы могли бы все учить, и учить, и учить этот предмет, чувствуя себя все больше и больше сбитым с толку, все больше и больше сбитым с толку. Так вот, это не тот предмет, по которому можно получить образование. Вы следите за моей мыслью? И об него вы будете биться как рыба об лед. Вы будете пытаться получить образование, а это невозможно, потому что предмет не имеет целью конкретную делательность.

Now, have I got this datum across? It’s a physiological datum. It has to do with processing and the field of the mind.

По всему, что заканчивается имеющей пределы, конкретной делательностью — которую можно измерить. — по всему, что заканчивается имеющей пределы, конкретной делательностью, можно получить образование. Другими словами, вы можете это преподавать. Но если предмет не заканчивается такой делательностью, то человек не может получить по нему образования, независимо от того, насколько упорно он его изучает, потому что для него нет ни единой возможности проверить, выучил ли он хоть что-то. И он становится тотальной значимостью, у которой отсутствует масса; а образование в отсутствие массы, с которой имеет дело данная технология, проходит крайне трудно. Попытка дать студенту образование при отсутствии массы проходит крайне трудно. Для студента это очень тяжко.

So therefore you could expect that you would get the greatest incidence of suicide or illness in that field of education most devoted to studying absent masses. Clever, huh? And therefore I can tell you, knowing that datum, exactly what the French educational system consists of. I don’t even believe they would be permitted to have a desk in the room if they were studying desks. I think the teacher’s first action would be to have all desks removed from the room and then he would teach them the theory of desks.

Он будет чувствовать себя — физиологически — раздавленным; действительно, на самом деле, будет чувствовать себя раздавленным, согнутым, это вызовет у него чувство головокружения. Все это — физические и психические реакции: он будет чувствовать “умирающим”, придет скука и изнеможение, и много других разнообразных ощущений. Они могут появиться по многим другим причинам, но все это — результат изучения какой-то делательности предмета при отсутствии его массы, именно так он и будет себя чувствовать. Отсутствует его масса. Еще можно понять ситуацию, когда вы изучаете что-то несуществующее и не ожидаете никакой массы, и тогда это вас и не беспокоит. Но вот вы изучаете тракторы, а у вас нет ни одного трактора. Ну вот нет трактора! А вы изучаете тракторы.

Now, one of the ways you get away with it, I talk to you, for instance, in these lectures. You are looking at somebody who does have a mind and you’re looking at a body and it’s very live, so you’ve got more mass actually, in a lecture, than you have in a bulletin. You’d probably much rather be lectured to, live, don’t you see, than you would be to a bulletin. All right, your second best is you’ve got the mass of the tape and the sound and that probably isn’t so bad, but it starts reducing on down to a silence and a nowhereness, and a – so forth, and about that time you’d start to feel bad. And then if you were studying somebody without ever having them there – have you ever read a bulletin, for instance, and suddenly recognized something about the pc you were auditing? You actually have an impulse to go find him or her. Well, to the degree that you don’t do that, you get upset. You’ve got an applied mass now, but you haven’t got the thing there that it directly and immediately applies to, so your tendency is to go find it.

Помогают фотографии, помогли бы кинофильмы. Они вполне подойдут, поскольку это — определенного рода масса, они так или иначе демонстрируют, что эта масса есть. Но печатная страница и устное слово — не замена трактору! Помните это.

All right, one must understand that this phenomenon exists, because there is another series of phenomena that exists which are physiological, which are based on the fact of too steep a gradient. That’s another source of physical or physiological study reaction, because too steep a gradient. And this is a sort of a confusion or a reelingness, goes on this and it’s probably – a distinct physiological reaction, distinct from the other. Now, I confess to you, I haven’t bothered to make a table of which gives which, but I’m just telling you that there is a distinction which could be drawn between these two things.

И это не продолжение старого спора на тему: “Нужно ли иметь около себя то, что изучается”. Нет, нет, это даже не относится к вашей практике. Не ищите никаких дополнительных обоснований этому факту — вам нужно понять его таким, каков он есть. И факт этот состоит просто в том, что если давать человеку образование по предмету, масса которого отсутствует или недоступна, то это вызывает физиологические реакции. Это то, чему я вас пытаюсь научить. Я даже не говорю, что следует предоставлять массу или что не нужно делать этого. Я только говорю, что это приводит к физическим реакциям. Это просто факт. Понимаете?

And then there is the third one of the physiological reaction brought about through – an entirely different one now; an entirely different set of physiological reactions are predicted to exist in this field – a bypassed definition. And the bypassed definition gives you distinctly a blank feeling, a washed-out feeling, a not-there feeling and a sort of a nervous sort of an hysteria will follow in, in back of that. Those are some, of the physiological-mental reactions that follow this definition.

Вот вы пытаетесь научить этого парня всему о тракторах, но не предоставляете ему никаких тракторов. Ну что ж, все кончится тем, что он будет чувствовать давление на лицо, у него будут головные боли и странное ощущение в животе, время от времени его будет пошатывать, у него будут часто болеть глаза, и т.д.

In other words, I’m talking now about the fact that you’d know whether somebody was jamming you in the arm with a pin, or hitting you on the toe with a hammer. Well, these are two different physical reactions, two different physiological reactions, see? Well, I’ve just given you three sources of physiological reaction to aspects of study and they are three different areas of study and they are three different sets of symptoms. And I haven’t bothered to bring it out in a table form, but – I haven’t read it or studied it enough to bring it out in a table form, but I recognize the differences which exist.

Так, я доходчиво объяснил? Это то, что чувствует организм. Это имеет отношение к процессингу и уму.

There might be a fourth and fifth, you understand? I’m not giving you this as the total grouping. These are the three I know, and know exist, and know that are important.

Зная это, можно предположить, что наибольший процент самоубийств и болезней должен наблюдаться там, где больше всего изучают отсутствующие массы. Здорово, а? И по этой причине я могу вам точно описать, что представляет собой французская образовательная система. Думаю, даже если бы там изучались парты, то не было бы разрешено хоть одну из них оставить в классе. Первое, что сделал бы преподаватель — распорядился бы вынести из класса все парты, и только потом начал бы преподавать им теорию парт.

You’ve got the one, where – this is the least upset, ones of the thing but it produces the most distinctly recognizable actions, and you’ll wonder in vain at what is producing this if you didn’t know it, and that is, it’s just studying something without its mass ever being around or its space ever being around or something. Let’s say you’re studying a sky and nobody ever lets you look at a sky. You’ve never got a sky to look at, don’t you see? Something like that. You can study a mind because you know that the mind has an invisibility and contains certain amount of masses and that sort of thing but you understand that and you do have minds around and it’s quite obvious that you have a mind in front of you when you’re auditing the pc, don’t you see? But if you were studying this all off in some ivory tower in Austria or in Bellevue Hospital or someplace else where they don’t have any minds, you would very soon find yourself experiencing these reactions, see? They’d be „zuuuu!“ and so forth.

Теперь возьмем, к примеру, наши лекции, когда я говорю с вами — это один из способов преодолеть эту трудность. Вы видите перед собой человека, имеющего ум и тело, и это тело очень даже живое. Таким образом, слушая лекцию, вы получаете больше массы, чем когда читаете бюллетень. Гораздо лучше бы было слушать живые лекции, чем читать бюллетень. Хорошо, второй по качеству вариант — это когда у вас есть масса магнитофонной ленты и звука; это решение, наверное, не такое уж плохое, но его действие постепенно сходит на нет, вплоть до тишины и несуществования, и тогда вы начинаете чувствовать себя плохо. Затем, если бы вы изучали что-то, не имея его перед собой вообще... Было ли когда-нибудь с вами такое, что вы читали, например, бюллетень, и неожиданно у вас возникала мысль о преклире, которого вы одитируете? У вас появляется желание пойти и найти этого преклира. И вы чувствуете себя расстроенным пропорционально тому, насколько это желание не осуществляется. Технология, описанная в бюллетене, связана с массой, к которой она применяется; но перед вами нет этого объекта, поэтому у вас возникает желание пойти и поискать эту массу.

The manifestation of „blow“ stems from the third one of the misunderstood definition, or the not comprehended definition, the undefined word and so forth. That’s what produces „blow.“ A person doesn’t necessarily blow on these other two. They’re not pronouncedly blow phenomena. They’re simply physiological phenomena.

Замечательно. Следует осознавать, что есть такое явление, поскольку существует другой набор физиологических реакций, возникающих из-за нарушения постепенности. Это другой источник физиологических реакций при учебе — нарушение постепенности. Человек испытывает своего рода замешательство, голова у него идет кругом; по всей вероятности, эта реакция не похожа на другие, она четко отличима от других реакций. Признаюсь, я не взял на себя труд составить таблицу — что от чего возникает; я просто говорю вам, что между этими двумя вещами, отсутствием массы и нарушением постепенности, можно провести четкое различие.

Well, you could therefore make a child feel sick or well in the field of study. Now, that gives you a whole table of what you could do. Little Johnny is having an awful time in school with his arithmetic. Well, obviously, let’s get him some apples and give each one of them a number and he’s got a number of apples in front of him and there are no longer a theoretical number of apples. Let’s give him the mass of what he is studying, see? See? We find out, suddenly, that he had a problem that involved apples and by golly, he never had any apples on his desk to count. You understand? You know, we’ll trace it back to an absence of mass, see? Or we could supply the mass, which is – I’m trying to give you the positive remedy – we could supply mass, we could supply an object or a reasonable substitute and we’d find out that first one I gave you there would cure up.

И, наконец, есть третий, совершенно особый источник физических реакций — и здесь можно предсказать существование не менее особого, чем сам источник, набора физиологических реакций. Это пропущенное определение. Оно вызывает отчетливо распознаваемые ощущения — чувство изможденности, ощущение пустоты, такое впечатление, “будто тебя здесь нет”, а потом следует что-то вроде нервной истерики. Это — некоторые из физиологически-психических реакций, порождаемые пропущенным определением.

The remedy for the second one is cutting back. Find out when he was not confused on the gradient: what new action he undertook to do. Now, that’s a – that’s a doingness level, that gradient. Or what action he understood well and let’s find the missing point right in what he understood well. Just before he was all confused, what did he understand well? And then we find out that he didn’t understand it well. See, it’s really – it’s really at the tail end of what he understood well, and after that he went over the gradient, see?

Я сейчас говорю о том, что это отличить не сложнее, чем если бы кто-то вонзил вам в руку булавку или уронил на ногу молоток — в этих случаях у вас будут разные физические ощущения, два разных физиологических ощущения. Итак, только что я рассказал вам о трех источниках физиологических реакций на различные аспекты учебы. Это — три разных области учебы и — три разных набора симптомов. И я не взял на себя труд представить это в форме таблицы — я читал и изучал этот вопрос недостаточно долго для того, чтобы представить это в форме таблицы, но я вижу, что между ними существует разница.

All right, but that is most recognizable and most applicable in the field of doingness. The individual is suddenly asked to learn handling his sensitivity control and he has been getting along just dandy watching the needle of the E-Meter swing to the left and right and now he’s all confused about the sensitivity control. Well, there is something wrong with the E-Meter’s needle swinging back and forth. Don’t go over and try to explain the sensitivity control. Because he doesn’t misunderstand the sensitivity control. You have hit too steep a gradient. It was too much of a jump, because he didn’t understand what he was doing and he jumped to something next and that was too steep and it went too fast and he will assign all of his difficulty to this new thing. So that’s true in this gradient, see? That’s true of gradients.

Может быть, есть четвертый источник, пятый, вы понимаете? Я не говорю, что это полная классификация. Я знаю об этих трех, и я знаю, что они существуют, и что они важны.

Now differentiate, because gradients, here, sounds terribly like definitions. But remember that they are quite distinctly different. Gradients are more pronounced in the field of doingness, but they still hang off in the field of understandingness. But it is the action that we are interested in, in gradients, where we have a plotted course of forward motion. See, we’ve got a plotted course, he should go through this, he should go through that and then he’s supposed to go through that. And we find out that he was terribly confused on the second one he went through. Well, we must assume that he never got out of the first one. That’s the gradient approach. And that is one whole set of phenomena accompanies that and it looks awfully like this other one.

Вот первый из них. Это один из наименее беспокоящих источников, но он порождает реакции, которые проще всего распознать. И вы будете тщетно задавать себе вопросы, почему это произошло, если не знаете этого факта, а это всего лишь изучение чего-либо при полном отсутствии его массы, ассоциирующегося с этим пространства или еще чего-нибудь. Представим, что вы изучаете небо, а вам категорически запрещают на него смотреть. Вы вообще не имеете возможности на него взглянуть. Что-то в этом роде. Вы знаете, что ум невидим и содержит в себе определенное количество масс и тому подобного; но вы это понимаете, и вокруг вас действительно есть умы; и достаточно очевидно, что когда вы одитируете преклира, перед вами находится ум. Поэтому вы можете изучать ум. Но если бы вы изучали его, уединившись в Башне из слоновой кости* в Австрии, в Белвью Хоспитэл* или где-то еще, где нет ни одного ума, то вы быстро обнаружили бы, что страдаете от этих реакций. Вы бы чувствовали ж-жж-жжж-у!

But this other one is so much more important than the gradient approach – which you only run into the intimacies of actually training somebody – this other one is so much more important, the last one, than gradients, that it’s the woof and warp and the make-up of human relations, the mind, subjects. It establishes talent, it establishes aptitude, lack of aptitude, it’s what the psychologists have been testing for years and it’s all of this balderdash. And that’s just the definitions of words: the misunderstood word. That’s about all it goes back to: the misunderstood word. And that produces such a vast panorama of mental effects, that it itself is the prime factor involved with stupidity, the prime factor involved with many other things. If a person weren’t this way, his talent might or might not be present, but his doingness would be present. See, he might not paint a great picture, but he’d be painting pictures.

Такое явление, как “срыв”, возникает из-за третьего источника — неправильно понятого определения слова или непонятого определения или слова. Это то, что приводит к “срыву”. Человек не обязательно “срывается” из-за других двух — они не являются ярко выраженными обстоятельствами, приводящими к срыву. Это просто источники физиологических реакций.

So, his aptitude in being able to do it would have something to do with his sensitivity, have something to do with a little bit more, you see? You know? We’re – we can’t say that Joe would paint as well as Bill if both of them were unaberrated on the field of art, see? That’s an unreasonable assumption. But we can say that the inability of Joe to paint compared to the ability of Joe to make the motions of painting, is dependent exclusively and only upon definitions. I’ll go over that again; exclusively, only upon definitions. There is some word in the world of art that the person who is inept didn’t define or understand. And that was followed by an inability to act in the field of arts.

Следовательно, во время учебы по вашему выбору вы можете заставить ребенка чувствовать себя хорошо или плохо. Это открывает перед вами обширное поле деятельности. У Джонни в школе ужасные трудности с арифметикой. Так, все ясно, давайте найдем для него несколько яблок, каждое яблоко пронумеруем, и вот перед ним лежит определенное количество яблок; теперь это уже не некое теоретическое число. Давайте дадим ему массу того, что он изучает. Понимаете? Мы неожиданно обнаруживаем, что у него были проблемы с яблоками, и, право слово, у него на парте никогда не лежали яблоки, которые можно было бы сосчитать! Вы понимаете? Мы находим, что корень проблемы состоит в отсутствии массы. Мы могли бы предоставить ему эту массу. Я даю вам верное средство: нужно предоставить массу. Если мы предоставим человеку предмет или его приемлемую замену, то обнаружим, что проблемы исчезли.

That’s very important, because it tells you what happens to doingness. And the restoration of doingness depends only upon the restoration of the misunderstood word; the misunderstood definition.

Средство от второго препятствия — это отступление назад. Выясните, когда студент не чувствовал себя запутавшимся, и за выполнение какого нового действия он принялся. Вот этот шаг в делательности, вот его ступень. Или — какое действие он понимал хорошо. А теперь давайте найдем, что было упущено в этом действии. Что он хорошо понимал как раз перед тем, как совсем запутался? Мы обнаружим, что он не понимал этого действия как следует. На самом деле его проблема находится в самом конце того, что ему было хорошо понятно, а затем он попал на слишком крутой подъем.

This is very fast processing, it’s a very swift, wide, big result is obtainable in this. It has a technology which is a very simple technology. It enters in at the lower levels, because it has to. It’ll probably be discussed at Level I, and it will be memorized and done at Level II. And it will be followed on up the line, but because it is low grade does not mean it is unimportant. It means it has to be at the entrance gates of Scientology, that’s all it means. But it is a sweepingly fantastic discovery in the field of education. And don’t neglect it.

Замечательно. Это легче всего распознается и применяется там, где есть делательность. Неожиданно студента попросили научиться работать с регулировкой чувствительности, и у него было все просто замечательно при работе со стрелкой Э-метра; но он в полном замешательстве относительно того, как работать с регулировкой чувствительности. Да, что-то не так с наблюдением стрелки Э-метра. Не пытайтесь преодолеть это, объясняя регулировку чувствительности. Проблема не в этом. Вы столкнулись со случаем слишком крутого подъема. Для него это был слишком крутой подъем, потому он не понял того, что делал, и перескочил на следующее действие, слишком круто или слишком быстро пошел дальше, и он будет приписывать все свои трудности этому новому действию. На самом деле проблема в постепенности. Правило постепенности.

You can trace back the subject he is dumb in or any allied subject he’s got mixed up with it and you’ll find out why the psychologist cannot understand Scientology. There is nothing wrong with Scientology, there was everything wrong with psychology. He never understood a word in psychology, so he doesn’t ever move over into Scientology.

Отметьте разницу — признаки слишком крутого подъема выглядят ужасно похожими на признаки непонятого определения. Но помните, что различаются они совершенно четко. Нарушение постепенности более ярко проявляется в области делательности; но также влияют и на понимание тоже. Однако, в случае с нарушением постепенности нас интересуют именно действия. У нас есть запланированная последовательность действий — продвижения вперед, студент должен пройти то, он должен пройти это, а потом — еще что-то. Мы обнаруживаем, что студент совершенно запутался на втором действии. Значит, мы должны предположить, что он так и не закончил по-настоящему первое действие. Это — обучение по принципу постепенности. Такой случай сопровождается целым набором симптомов, которые выглядят чертовски похожими на признаки другого источника проблем.

Got the idea?

И этот другой источник гораздо, гораздо важнее постепенного подхода, с необходимостью которого вы встречаетесь только, когда вы уже серьезно, по-настоящему обучаете кого-нибудь. И этот другой источник гораздо важнее постепенного подхода, потому что на основе него строятся и формируются человеческие взаимоотношения, ум, учебные предметы. От него зависит талант, наличие способностей к чему-либо или их отсутствие, и именно это годами пытаются тестировать психологи. Это — то, вокруг чего разводят такую возню — это просто определения слов, непонятые слова. Это практически и все — непонятое слово. И это является источником настолько широкого спектра умственных явлений, что само по себе является первостепенной причиной глупости и многих прочих явлений. Если бы у человека не было непонятых слов, таланта у него могло быть и не быть, но его делательность бы присутствовала. Возможно, он не создал бы шедевра живописи, но просто картины он бы писал.

Audience: Yes.

Его способность делать это была бы в какой-то степени связана с его восприятиями, в какой-то степени связана с чем-то еще. Мы не можем утверждать, что Джо рисовал бы так же хорошо, как Билл, если оба они были бы неаберрированы в отношении искусства. Это неразумное предположение. Однако можно утверждать, что неспособность Джо рисовать, в смысле его неспособности совершать движения кистью, зависит целиком и полностью только от определения слов. Повторю еще раз: целиком и полностью от определений слов. Существует какое-то слово в мире искусства, которое неспособный к искусству человек не понял или для которого не нашел определения. И за этим последовала неспособность действовать в мире искусства.

Well, that opens the gate to education, so although I’ve given it last along that line, that is the most important one.

Это очень важно, потому что это говорит вам о том, в чем проблема делательности. И восстановление делательности зависит только от устранения непонятого слова, непонятого определения.

Okay?

Это очень быстрый процессинг; с его помощью можно добиться быстрых, обширных и больших результатов. В нем используется очень простая технология. Этот процессинг начинает применяться на низших уровнях, потому он необходим. Вероятно, это будет обсуждаться на Уровне I, он будет изучаться и проводиться на Уровне II. И его будут применять и далее, и то, что он расположен в самом низу, не означает, что данный процессинг не представляет особой важности. Это означает, что он стоит у самых ворот в Саентологию, вот что это означает. Это совершенно фантастическое открытие в сфере образования. И не пренебрегайте им.

Audience: Yes.

Причину замешательства в любом предмете, в котором человек туп, или любом родственном этому предмете, можно отследить [до непонятого слова], и тогда вам станет ясно, почему психолог не может понять Саентологию. В Саентологии все отлично, все проблемы — в психологии. Психолог никогда не понимал слов в психологии, так что он не может даже двинуться в сторону Саентологии.

Thank you.

Уловили?

Аудитория: Да.

Да, это распахивает двери к образованию. И хотя я рассказал об этом [третьем препятствии] после первых двух, это — самый важный.

О’кей?

Аудитория: Да.

Благодарю вас.