Ну как у вас, светлые головы, идут сегодня дела? Ну ладно, хорошо.

Ну как у вас, светлые головы, идут сегодня дела? Ну ладно, хорошо.

Что ж, у вас все хорошо, а вот у меня нет. Как я уже говорил, я подготовил очень хорошую программу, но вчера я забыл ее дома, и сегодня я снова забыл ее дома. Очень сложная ситуация, понимаете? Поэтому я попросил Эйлин быстренько собрать кое-какие бумаги, понимаете, собрать их вместе, чтобы я чувствовал себя уверенно и чтобы мне было о чем с вами поговорить. Она это сделала. И она принесла мне книгу, еще она принесла мне вот это, и я начал все это просматривать. Я начал все это просматривать, и на самом деле я ошеломлен. Неужели нам так много известно?

Что ж, у вас все хорошо, а вот у меня нет. Как я уже говорил, я подготовил очень хорошую программу, но вчера я забыл ее дома, и сегодня я снова забыл ее дома. Очень сложная ситуация, понимаете? Поэтому я попросил Эйлин быстренько собрать кое-какие бумаги, понимаете, собрать их вместе, чтобы я чувствовал себя уверенно и чтобы мне было о чем с вами поговорить. Она это сделала. И она принесла мне книгу, еще она принесла мне вот это, и я начал все это просматривать. Я начал все это просматривать, и на самом деле я ошеломлен. Неужели нам так много известно?

Поэтому я подумал: «Что ж, это по крайней мере... вот этот бюллетень ОХС и все это»... и там говорится о теории и практике, там говорится о состоянии игр, о рестимуляции, о разделении вэйлансов и приводится самый лучший процесс для работы со всем этим; и я посмотрел вот сюда, и здесь есть еще один бюллетень ОХС, и там говорится... там приводится полная процедура для штатных одиторов, и я посмотрел вот сюда и... и... (вздох) Может мне поговорить с вами о детях или о чем-нибудь таком?

Поэтому я подумал: «Что ж, это по крайней мере... вот этот бюллетень ОХС и все это»... и там говорится о теории и практике, там говорится о состоянии игр, о рестимуляции, о разделении вэйлансов и приводится самый лучший процесс для работы со всем этим; и я посмотрел вот сюда, и здесь есть еще один бюллетень ОХС, и там говорится... там приводится полная процедура для штатных одиторов, и я посмотрел вот сюда и... и... (вздох) Может мне поговорить с вами о детях или о чем-нибудь таком?

Сказать по правде, весь этот предмет... это для меня становится уже слишком. Еще одна совершенно ужасная вещь... в последнее время происходит еще одна совершенно ужасная вещь: очередь преклиров у нас уже заканчивается. Это очень плохо. На Земле всего лишь два миллиарда людей, и вы «вгрызаетесь» в какую-то часть из этих двух миллиардов, понимаете, даже если это лишь небольшое количество, и уменьшаете свое обладание. В последнее время мы приводили людей и проводили им процессинг... мы «проводили им працессинг» в Вашингтоне, и мы «проводили им проуцессинг» здесь... мы приводили их, а когда они уходили, они беседовали с регистратором и они были довольны. Им больше не хотелось получать процессинг. Они считали, что теперь они могут пойти сделать что-то. Поэтому, как я и говорил, начало происходить неизбежное. Теперь мы собираемся «вгрызться» в остатки нашего обладания.

Сказать по правде, весь этот предмет... это для меня становится уже слишком. Еще одна совершенно ужасная вещь... в последнее время происходит еще одна совершенно ужасная вещь: очередь преклиров у нас уже заканчивается. Это очень плохо. На Земле всего лишь два миллиарда людей, и вы «вгрызаетесь» в какую-то часть из этих двух миллиардов, понимаете, даже если это лишь небольшое количество, и уменьшаете свое обладание. В последнее время мы приводили людей и проводили им процессинг... мы «проводили им працессинг» в Вашингтоне, и мы «проводили им проуцессинг» здесь... мы приводили их, а когда они уходили, они беседовали с регистратором и они были довольны. Им больше не хотелось получать процессинг. Они считали, что теперь они могут пойти сделать что-то. Поэтому, как я и говорил, начало происходить неизбежное. Теперь мы собираемся «вгрызться» в остатки нашего обладания.

Так вот, сегодня используются определенные механизмы. Мы думали, что некоторые очень неплохие механизмы использовались во время Второй мировой войны, но сегодня существуют определенные механизмы, которые лишают нас нашего особенного и исключительного типа обладания, и они, как мне говорили, весьма и весьма эффективны... весьма эффективны. Мне говорили, что сегодня можно взорвать бомбы в Австралии, а люди в Англии будут чувствовать себя от этого больными. Это становится весьма эффективным. Весьма эффективным. И поэтому мы пытались придумать, как же нам с этим быть. Как нам с этим быть... как сделать с этим что-то... как сделать так, чтобы наше обладание не сошло на нет. Ведь на самом деле на Земле существует лишь два или два с половиной миллиарда людей (такая вот небольшая цифра), и если они возьмут и уничтожат три четверти миллиарда людей или... я незнаю, какое количество жертв является оптимальным для рядового ученого-атомщика. Мне кажется, он полагает, что не напрасно проживет жизнь, если его бомба уничтожит миллион людей, мне так кажется. Мне кажется, он... тогда он почувствует, что выполнил свою миссию. Но каким бы ни было это оптимальное количество жертв, нам нужно его уменьшить. И мы думаем, что ученый-атомщик должен довольствоваться одним человеком, а не миллионом. Мы думаем, что он жадничает. И мы думаем, что он должен довольствоваться всего одним человеком... самим собой.

Так вот, сегодня используются определенные механизмы. Мы думали, что некоторые очень неплохие механизмы использовались во время Второй мировой войны, но сегодня существуют определенные механизмы, которые лишают нас нашего особенного и исключительного типа обладания, и они, как мне говорили, весьма и весьма эффективны... весьма эффективны. Мне говорили, что сегодня можно взорвать бомбы в Австралии, а люди в Англии будут чувствовать себя от этого больными. Это становится весьма эффективным. Весьма эффективным. И поэтому мы пытались придумать, как же нам с этим быть. Как нам с этим быть... как сделать с этим что-то... как сделать так, чтобы наше обладание не сошло на нет. Ведь на самом деле на Земле существует лишь два или два с половиной миллиарда людей (такая вот небольшая цифра), и если они возьмут и уничтожат три четверти миллиарда людей или... я незнаю, какое количество жертв является оптимальным для рядового ученого-атомщика. Мне кажется, он полагает, что не напрасно проживет жизнь, если его бомба уничтожит миллион людей, мне так кажется. Мне кажется, он... тогда он почувствует, что выполнил свою миссию. Но каким бы ни было это оптимальное количество жертв, нам нужно его уменьшить. И мы думаем, что ученый-атомщик должен довольствоваться одним человеком, а не миллионом. Мы думаем, что он жадничает. И мы думаем, что он должен довольствоваться всего одним человеком... самим собой.

Так вот, сегодня такой образ действий никуда нас не ведет... как видите, я просто застрял. На самом деле... я просмотрел все это и сказал: «Ей-богу, мы что, теперь настолько умные?» И вы, новые люди, которые только что пришли сюда, чтобы посмотреть на этом конгрессе на Хаббарда и тому подобное, вам не повезло. Я имею в виду, что я начал с этого технического материала, и там говорится то-то, там говорится се-то, там говорится что-то еще, и я сам не понимаю, что там говорится. Как же можно ожидать, что вы это поймете? Ведь я сам это написал!

Так вот, сегодня такой образ действий никуда нас не ведет... как видите, я просто застрял. На самом деле... я просмотрел все это и сказал: «Ей-богу, мы что, теперь настолько умные?» И вы, новые люди, которые только что пришли сюда, чтобы посмотреть на этом конгрессе на Хаббарда и тому подобное, вам не повезло. Я имею в виду, что я начал с этого технического материала, и там говорится то-то, там говорится се-то, там говорится что-то еще, и я сам не понимаю, что там говорится. Как же можно ожидать, что вы это поймете? Ведь я сам это написал!

Что ж, я говорил о нашем обладании. Я не знаю, какова численность населения по переписи... возможно, два миллиарда человек; возможно, два с половиной. Какой бы она ни была, если вы заметили, еще существует такая вещь, как смертность. Смертность. Люди постоянно умирают из этого мира и постоянно рождаются в него. И смертность, конечно же, компенсируется рождаемостью. Так вот, здесь у нас проблема с тэтанами. Я не знаю, сколько тэтанов сегодня попадает по распределению на Землю, но мне кажется, что их тут приблизительно по одному на тело. Я знаю, что некоторые из вас живущих в данном обществе сомневаются в этом. Я знаю, что, если мы сходим в полицейский участок – в особенности если сходим туда – или в какое-то такое место, то мы будем уверены, что это не так, мы будем уверены, что есть люди, в которых тэтанов нет, но это неправда. У всех людей есть тэтаны. Некоторые люди хранят тэтанов в карманах, некоторые в кошельках, но у них у всех есть тэтаны. Поскольку их распределили между всеми людьми, и люди в конце пути должны за них отчитаться. Их проверяют, на месте ли их тэтаны: когда они выходят из поезда, им говорят: «Твой тэтан при тебе?» И человек отвечает: «Да, да».

Что ж, я говорил о нашем обладании. Я не знаю, какова численность населения по переписи... возможно, два миллиарда человек; возможно, два с половиной. Какой бы она ни была, если вы заметили, еще существует такая вещь, как смертность. Смертность. Люди постоянно умирают из этого мира и постоянно рождаются в него. И смертность, конечно же, компенсируется рождаемостью. Так вот, здесь у нас проблема с тэтанами. Я не знаю, сколько тэтанов сегодня попадает по распределению на Землю, но мне кажется, что их тут приблизительно по одному на тело. Я знаю, что некоторые из вас живущих в данном обществе сомневаются в этом. Я знаю, что, если мы сходим в полицейский участок – в особенности если сходим туда – или в какое-то такое место, то мы будем уверены, что это не так, мы будем уверены, что есть люди, в которых тэтанов нет, но это неправда. У всех людей есть тэтаны. Некоторые люди хранят тэтанов в карманах, некоторые в кошельках, но у них у всех есть тэтаны. Поскольку их распределили между всеми людьми, и люди в конце пути должны за них отчитаться. Их проверяют, на месте ли их тэтаны: когда они выходят из поезда, им говорят: «Твой тэтан при тебе?» И человек отвечает: «Да, да».

Так вот, для тех из вас, кто только-что познакомился с Саентологией, «тэтан» – это совершенно бессмысленный термин. (Смех.) Совершенно бессмысленный! Однако так уж вышло, что некоторые саентологи считают, будто этот термин имеет какой-то смысл, хотя это, конечно же, всего-навсего иллюзия. Раньше у нас сплошь и рядом случались экстериоризации. Сейчас этого не происходит... сейчас практически все уже снаружи. На самом деле, если говорить о тэтанах, то весьма занятно отметить, что тот процесс, который мы используем сегодня, чтобы преклир был в сессии и чтобы мы взяли его в большей или меньшей степени под свой контроль... это процесс, известный под названием НИО... этот процесс экстериоризирует людей легче, чем какой бы то ни было другой процесс, который когда-либо у нас был. А ведь это просто что-то, с чего начинается сессия. Вот насколько несущественным сегодня является весь предмет экстериоризации.

Так вот, для тех из вас, кто только-что познакомился с Саентологией, «тэтан» – это совершенно бессмысленный термин. (Смех.) Совершенно бессмысленный! Однако так уж вышло, что некоторые саентологи считают, будто этот термин имеет какой-то смысл, хотя это, конечно же, всего-навсего иллюзия. Раньше у нас сплошь и рядом случались экстериоризации. Сейчас этого не происходит... сейчас практически все уже снаружи. На самом деле, если говорить о тэтанах, то весьма занятно отметить, что тот процесс, который мы используем сегодня, чтобы преклир был в сессии и чтобы мы взяли его в большей или меньшей степени под свой контроль... это процесс, известный под названием НИО... этот процесс экстериоризирует людей легче, чем какой бы то ни было другой процесс, который когда-либо у нас был. А ведь это просто что-то, с чего начинается сессия. Вот насколько несущественным сегодня является весь предмет экстериоризации.

Это весьма занятно, мы берем парня, который никогда не слышал о Саентологии... его босс сказал ему пойти проодитироваться, поэтому он послушно явился в МАСХ... и он активно проходил процесс, известный как НИО, и внезапно вышел из своей головы.

Это весьма занятно, мы берем парня, который никогда не слышал о Саентологии... его босс сказал ему пойти проодитироваться, поэтому он послушно явился в МАСХ... и он активно проходил процесс, известный как НИО, и внезапно вышел из своей головы.

Что ж, вы понимаете, этот индивидуум был деловым человеком. Этот индивидуум не относился к категории, так сказать, легкомысленных людей. Он был плотным, солидным. Он верил во все, что является тяжелым. Он верил в те вещи, которые можно потрогать руками. Он верил в факты, которые являются фактами. И я думаю, он занимался бухгалтерией. А одитор начал проводить ему НИО.

Что ж, вы понимаете, этот индивидуум был деловым человеком. Этот индивидуум не относился к категории, так сказать, легкомысленных людей. Он был плотным, солидным. Он верил во все, что является тяжелым. Он верил в те вещи, которые можно потрогать руками. Он верил в факты, которые являются фактами. И я думаю, он занимался бухгалтерией. А одитор начал проводить ему НИО.

Что ж, НИО – это интересный процесс... я просто опишу вам некоторые из этих небольших процессов, быть может в то или иное время они вам пригодятся... вы говорите кому-нибудь: «Мы выполним с вами одно упражнение, которое называется “Начните тело”. Вы будете стоять здесь, а я буду стоять здесь, и я попрошу вас начать тело, сказав: “Начните”». И вы говорите: «Хорошо. Начните тело».

Что ж, НИО – это интересный процесс... я просто опишу вам некоторые из этих небольших процессов, быть может в то или иное время они вам пригодятся... вы говорите кому-нибудь: «Мы выполним с вами одно упражнение, которое называется “Начните тело”. Вы будете стоять здесь, а я буду стоять здесь, и я попрошу вас начать тело, сказав: “Начните”». И вы говорите: «Хорошо. Начните тело».

И человек начинает идти.

И человек начинает идти.

И вы говорите: «Отлично». Что ж, он ждет, что вы скажете ему остановиться.

И вы говорите: «Отлично». Что ж, он ждет, что вы скажете ему остановиться.

Обычно он упирается в какую-нибудь стену, или в стулья, или во что-то подобное.

Обычно он упирается в какую-нибудь стену, или в стулья, или во что-то подобное.

Вы никогда не говорите ему остановиться, поскольку вы проходите с ним «Начать». В конце концов у него это пройдет, и он поймет, что вы добились выполнения команды, что бы он ни делал дальше. Вы возвращаете его обратно и говорите: «Хорошо, начните тело».

Вы никогда не говорите ему остановиться, поскольку вы проходите с ним «Начать». В конце концов у него это пройдет, и он поймет, что вы добились выполнения команды, что бы он ни делал дальше. Вы возвращаете его обратно и говорите: «Хорошо, начните тело».

И он передвигается, на этот раз он стал умнее, он не натыкается на такое большое количество вещей.

И он передвигается, на этот раз он стал умнее, он не натыкается на такое большое количество вещей.

И вы говорите: «Отлично, отлично, хорошо. Отлично». Вы снова берете его, разворачиваете. И вы говорите: «Хорошо, еще разок. Мы немного попрактикуемся в этом, и, когда я скажу начать тело, вы начните тело» – так он и делает, понимаете? Что ж, это то, что касается «Начать».

И вы говорите: «Отлично, отлично, хорошо. Отлично». Вы снова берете его, разворачиваете. И вы говорите: «Хорошо, еще разок. Мы немного попрактикуемся в этом, и, когда я скажу начать тело, вы начните тело» – так он и делает, понимаете? Что ж, это то, что касается «Начать».

Так вот, следующее: «Изменить». Вы отмечаете на полу четыре места: А, В, С и

Так вот, следующее: «Изменить». Вы отмечаете на полу четыре места: А, В, С и

D. Вы ставите преклира на одно из них, на А. И вы говорите: «Теперь мы выполним с вами небольшое упражнение под названием “Измените тело”. И когда я попрошу вас изменить тело, я хочу, чтобы вы изменили местонахождение тела из точки А в точку В. Вы можете это сделать?»

D. Вы ставите преклира на одно из них, на А. И вы говорите: «Теперь мы выполним с вами небольшое упражнение под названием “Измените тело”. И когда я попрошу вас изменить тело, я хочу, чтобы вы изменили местонахождение тела из точки А в точку В. Вы можете это сделать?»

И он говорит: «О, конечно, нет ничего проще».

И он говорит: «О, конечно, нет ничего проще».

И вы ставите его в точку А, и вы говорите: «Хорошо, теперь измените тело».

И вы ставите его в точку А, и вы говорите: «Хорошо, теперь измените тело».

И он тут же изменяет местонахождение тела в точку В... либо он не делает этого

И он тут же изменяет местонахождение тела в точку В... либо он не делает этого

– в зависимости от обстоятельств, все зависит от преклира.

– в зависимости от обстоятельств, все зависит от преклира.

И вы проходите это в течение какого-то времени. Это просто «Изменить».

И вы проходите это в течение какого-то времени. Это просто «Изменить».

Теперь мы дошли до «Остановить». Это последняя буква названия – «О». И мы говорим: «Теперь мы выполним небольшое упражнение, известное как “Остановите тело”». Преклир стоит у нас вот тут, и мы говорим: «Пусть это тело передвигается в этом направлении; когда я скажу остановить, вы остановите тело. Хорошо?»

Теперь мы дошли до «Остановить». Это последняя буква названия – «О». И мы говорим: «Теперь мы выполним небольшое упражнение, известное как “Остановите тело”». Преклир стоит у нас вот тут, и мы говорим: «Пусть это тело передвигается в этом направлении; когда я скажу остановить, вы остановите тело. Хорошо?»

И он отвечает: «Ладно».

И он отвечает: «Ладно».

Мы похлопываем его по спине, и он начинает передвигать тело, мы выжидаем какое-то время, а потом говорим: «Остановите!»

Мы похлопываем его по спине, и он начинает передвигать тело, мы выжидаем какое-то время, а потом говорим: «Остановите!»

И он останавливает тело, либо не останавливает – в зависимости от обстоятельств.

И он останавливает тело, либо не останавливает – в зависимости от обстоятельств.

И мы спрашиваем: «Остановили ли вы тело?» – понимаете?

И мы спрашиваем: «Остановили ли вы тело?» – понимаете?

И первые пятнадцать или двадцать раз он будет нечестен с вами: он будет отвечать, что он сам остановил тело, а затем, наконец, у него возникнет некоторое отдаленное представление о том, что он действительно должен жать на тормоза. До этого момента его тело останавливал одитор, это уж точно. Что ж, это и есть «Остановить».

И первые пятнадцать или двадцать раз он будет нечестен с вами: он будет отвечать, что он сам остановил тело, а затем, наконец, у него возникнет некоторое отдаленное представление о том, что он действительно должен жать на тормоза. До этого момента его тело останавливал одитор, это уж точно. Что ж, это и есть «Остановить».

Так вот, у нас есть «Начать», «Изменить» и «Остановить», и вы проводите их просто как небольшое упражнение, в ходе которого человек ходит по комнате. А почему мы проводим «Начать», «Изменить» и «Остановить»? Почему мы проводим эти три вещи? Да потому, что это анатомия контроля. Человек, который не может контролировать тело, не стоит и гроша ломаного в этом обществе, это уж точно. Люди, которые водят автомобили по дорогам и не могут их останавливать, не могут их начинать и изменять без помощи бордюров и светофоров, понимаете, – они помеха. Именно они вызывают аварии.

Так вот, у нас есть «Начать», «Изменить» и «Остановить», и вы проводите их просто как небольшое упражнение, в ходе которого человек ходит по комнате. А почему мы проводим «Начать», «Изменить» и «Остановить»? Почему мы проводим эти три вещи? Да потому, что это анатомия контроля. Человек, который не может контролировать тело, не стоит и гроша ломаного в этом обществе, это уж точно. Люди, которые водят автомобили по дорогам и не могут их останавливать, не могут их начинать и изменять без помощи бордюров и светофоров, понимаете, – они помеха. Именно они вызывают аварии.

Так вот, подверженность несчастным случаям – это несколько более сложный предмет, но я кое-что расскажу просто в качестве примера: если с человеком происходит много всяких неприятностей, то это происходит из-за неправильных расчетов. На самом деле он не компетентен в том, что касается контроля тела. И его некомпетентность ведет к травмам. Это лишь один маленький пример.

Так вот, подверженность несчастным случаям – это несколько более сложный предмет, но я кое-что расскажу просто в качестве примера: если с человеком происходит много всяких неприятностей, то это происходит из-за неправильных расчетов. На самом деле он не компетентен в том, что касается контроля тела. И его некомпетентность ведет к травмам. Это лишь один маленький пример.

Так вот, а как по вашему должен контролировать свое тело артист балета? Это нечто невероятное, не так ли? Все эти вращения, все те моменты, когда в балете нужно внезапно начать движение или остановиться.

Так вот, а как по вашему должен контролировать свое тело артист балета? Это нечто невероятное, не так ли? Все эти вращения, все те моменты, когда в балете нужно внезапно начать движение или остановиться.

Тем не менее вам на первый взгляд покажется, что это очень сложный предмет - контроль тела. Но на самом деле контроль подразделяется на три составляющие... всего на три составляющие: начать тело, изменить и остановить.

Тем не менее вам на первый взгляд покажется, что это очень сложный предмет - контроль тела. Но на самом деле контроль подразделяется на три составляющие... всего на три составляющие: начать тело, изменить и остановить.

Так вот, нам все равно, как вы его измените: поведете ли вы его по кругу или сделаете сальто назад... это изменение местонахождения, не так ли? Так сказать, направляемое изменение. Вот и все, что тут можно сказать... это просто-напросто изменение местонахождения. И вам нужно начать тело, чтобы оно начало перемещаться и вы могли его изменить. И если вы его изменили, вы должны быть в состоянии остановить его. Вот и все, что представляет собою контроль. Мне все равно, контролируете ли вы калькулятор Ай-Би-Эм или какой-то другой механизм, контролируете ли вы тело, собаку, полицейского или правительство, вы не делаете ничего, кроме того что вы начинаете, изменяете и останавливаете.

Так вот, нам все равно, как вы его измените: поведете ли вы его по кругу или сделаете сальто назад... это изменение местонахождения, не так ли? Так сказать, направляемое изменение. Вот и все, что тут можно сказать... это просто-напросто изменение местонахождения. И вам нужно начать тело, чтобы оно начало перемещаться и вы могли его изменить. И если вы его изменили, вы должны быть в состоянии остановить его. Вот и все, что представляет собою контроль. Мне все равно, контролируете ли вы калькулятор Ай-Би-Эм или какой-то другой механизм, контролируете ли вы тело, собаку, полицейского или правительство, вы не делаете ничего, кроме того что вы начинаете, изменяете и останавливаете.

Если вы хотите, чтобы кто-то был у вас под контролем, то единственное, что вам нужно делать, так это останавливать его в течение какого-то времени, и он в какой-то степени окажется под вашим контролем. Это знают все жены.

Если вы хотите, чтобы кто-то был у вас под контролем, то единственное, что вам нужно делать, так это останавливать его в течение какого-то времени, и он в какой-то степени окажется под вашим контролем. Это знают все жены.

К примеру, муж говорит: «Дорогая, знаешь, твой счет за шляпки в прошлом месяце...»

К примеру, муж говорит: «Дорогая, знаешь, твой счет за шляпки в прошлом месяце...»

И она говорит: «Минутку, дорогой, кофе кипит».

И она говорит: «Минутку, дорогой, кофе кипит».

Что ж, он просто сидит. Он садится за стол, он говорит:

Что ж, он просто сидит. Он садится за стол, он говорит:

• Так вот, дорогая, по поводу счета за шляпки в прошлом месяце...

• Так вот, дорогая, по поводу счета за шляпки в прошлом месяце...

Спустя какое-то время он даже перестает упоминать об этом счете, что и является оптимальным состоянием.

Спустя какое-то время он даже перестает упоминать об этом счете, что и является оптимальным состоянием.

Так вот, на первый взгляд кажется, что она просто остановила его, чтобы он не заводил речь о счете за шляпки. Но если бы все дело заключалось в этом, то люди вообще бы не женились. Дело в том, что остановив его, она начала в конце концов контролировать его в том, что касается шляпок. Просто благодаря тому, что она применяла «Остановить», она теперь может пойти и купить себе еще двенадцать шляпок.

Так вот, на первый взгляд кажется, что она просто остановила его, чтобы он не заводил речь о счете за шляпки. Но если бы все дело заключалось в этом, то люди вообще бы не женились. Дело в том, что остановив его, она начала в конце концов контролировать его в том, что касается шляпок. Просто благодаря тому, что она применяла «Остановить», она теперь может пойти и купить себе еще двенадцать шляпок.

И на этот раз он скажет:

И на этот раз он скажет:

• Дорогая, необходимо остановиться, это необходимо прекратить.

• Дорогая, необходимо остановиться, это необходимо прекратить.

Так вот, если она очень, очень умная жена, то она уже перехватила его записки к стенографистке или что-то в этом роде, и в этот момент она скажет: «Дорогой, мне это напомнило кое о чем. Есть кое-что еще, о чем я хотела бы с тобой поговорить. Я имею в виду эти записки к твоей секретарше, которые я нашла».

Так вот, если она очень, очень умная жена, то она уже перехватила его записки к стенографистке или что-то в этом роде, и в этот момент она скажет: «Дорогой, мне это напомнило кое о чем. Есть кое-что еще, о чем я хотела бы с тобой поговорить. Я имею в виду эти записки к твоей секретарше, которые я нашла».

Так вот, суть в том, что это не то, чем оно кажется на первый взгляд, понимаете? Тут дело не только в том, что вы заставляете кого-то остановиться. Если вы достаточно часто заставляли кого-то останавливаться, вы его стали контролировать. Остановив его несколько раз, жена может перейти к тому, чтобы изменять мужа и начинать его. Вот так все просто.

Так вот, суть в том, что это не то, чем оно кажется на первый взгляд, понимаете? Тут дело не только в том, что вы заставляете кого-то остановиться. Если вы достаточно часто заставляли кого-то останавливаться, вы его стали контролировать. Остановив его несколько раз, жена может перейти к тому, чтобы изменять мужа и начинать его. Вот так все просто.

Как вы думаете, что делают светофоры с водителем автомобиля, а? Они его что, просто останавливают? Нет, это не так. «Остановить» – это часть НИО... начать, изменить и остановить. И всякий раз, когда водителя останавливает сигнал светофора – против его воли, но все же останавливает, – он оказывается под контролем государства, именно в такой степени. И очень скоро государство сможет изменять его и начинать. Это очень просто.

Как вы думаете, что делают светофоры с водителем автомобиля, а? Они его что, просто останавливают? Нет, это не так. «Остановить» – это часть НИО... начать, изменить и остановить. И всякий раз, когда водителя останавливает сигнал светофора – против его воли, но все же останавливает, – он оказывается под контролем государства, именно в такой степени. И очень скоро государство сможет изменять его и начинать. Это очень просто.

Я не хочу сказать, что светофоры – это единственная причина, по которой появляются полицейские государства. Я не хочу сказать, что только потому, что мы регулируем движение, все в конце концов окажется под нашим прекрасным контролем. Понимаете, такое могло бы произойти только в том случае, если бы поблизости не было непредсказуемой переменной под названием тэтан. Если бы все замечательно действовало на основе раздражительноответного механизма, то тогда каждый индивидуум неизбежно был бы под полным контролем государства. Тогда муж, которого жена останавливает каждый раз, когда он пытается поднять вопрос о счете за шляпки, неизбежно оказался бы под ее полным контролем. Если бы человек был машиной, то что-то такое неизменно и неизбежно происходило бы.

Я не хочу сказать, что светофоры – это единственная причина, по которой появляются полицейские государства. Я не хочу сказать, что только потому, что мы регулируем движение, все в конце концов окажется под нашим прекрасным контролем. Понимаете, такое могло бы произойти только в том случае, если бы поблизости не было непредсказуемой переменной под названием тэтан. Если бы все замечательно действовало на основе раздражительноответного механизма, то тогда каждый индивидуум неизбежно был бы под полным контролем государства. Тогда муж, которого жена останавливает каждый раз, когда он пытается поднять вопрос о счете за шляпки, неизбежно оказался бы под ее полным контролем. Если бы человек был машиной, то что-то такое неизменно и неизбежно происходило бы.

Но так уж случилось, что человек не машина. Рано или поздно он решает, что контроля стало слишком много. Он начинает видеть все в истинном свете: он начинает осознавать, что у него больше нет права контролировать свою собственную жизнь, и он... о, он устраивает революцию или нанимает еще четырех секретарш, он что-то делает. Ведь единственный тип эффективного контроля – это тот тип контроля, который известен в Саентологии.

Но так уж случилось, что человек не машина. Рано или поздно он решает, что контроля стало слишком много. Он начинает видеть все в истинном свете: он начинает осознавать, что у него больше нет права контролировать свою собственную жизнь, и он... о, он устраивает революцию или нанимает еще четырех секретарш, он что-то делает. Ведь единственный тип эффективного контроля – это тот тип контроля, который известен в Саентологии.

Мы говорим: «Когда я скажу остановить, вы остановите тело». Мы делаем так, понимаете? Мы говорим: «Вы остановите тело». Так вот, кого вы имеете в виду, когда говорите «вы»? Тэтана. Дух. Существо. Того парня, которым и является преклир. Он останавливает тело. Очень просто... вот и все.

Мы говорим: «Когда я скажу остановить, вы остановите тело». Мы делаем так, понимаете? Мы говорим: «Вы остановите тело». Так вот, кого вы имеете в виду, когда говорите «вы»? Тэтана. Дух. Существо. Того парня, которым и является преклир. Он останавливает тело. Очень просто... вот и все.

Поэтому, если бы мы говорили: «Иди в этом направлении», мы бы славно подпевали военным ведомствам. Кстати говоря, вы когда-нибудь имели дело с военными ведомствами?

Поэтому, если бы мы говорили: «Иди в этом направлении», мы бы славно подпевали военным ведомствам. Кстати говоря, вы когда-нибудь имели дело с военными ведомствами?

Это весьма интересные организации. Там необходимо... там в самом деле требуется очень многому учиться. Нет ничего более военного, чем военная служба, – как я говорил неоднократно.

Это весьма интересные организации. Там необходимо... там в самом деле требуется очень многому учиться. Нет ничего более военного, чем военная служба, – как я говорил неоднократно.

Кто-то недавно спросил меня: «Что ж, а что если бы все было национализировано? Что если бы все было национализировано?» (Какой-то парень из правительства.) «Что в этом было бы плохого?»

Кто-то недавно спросил меня: «Что ж, а что если бы все было национализировано? Что если бы все было национализировано?» (Какой-то парень из правительства.) «Что в этом было бы плохого?»

Я ответил:

Я ответил:

• Да ничего, за исключением одного маленького «но». Тогда не было бы ни одного «вы», которое могло бы что-то контролировать. Все бы делало государство, а это не тэтан.

• Да ничего, за исключением одного маленького «но». Тогда не было бы ни одного «вы», которое могло бы что-то контролировать. Все бы делало государство, а это не тэтан.

Я его победил. Он сказал:

Я его победил. Он сказал:

• Но в правительстве всегда найдется человек, у которого есть свой интерес.

• Но в правительстве всегда найдется человек, у которого есть свой интерес.

Если только, конечно, мы не могли бы осуществлять полный, уверенный контроль... как машины... если бы такое можно было проделать с человеком. Вот какой вопрос мы должны задать. А возможно ли проделать такое с человеком? Теоретически возможно. А разве когда-нибудь такое бывало?

Если только, конечно, мы не могли бы осуществлять полный, уверенный контроль... как машины... если бы такое можно было проделать с человеком. Вот какой вопрос мы должны задать. А возможно ли проделать такое с человеком? Теоретически возможно. А разве когда-нибудь такое бывало?

Нет, самым неутомимым завоевателям на Земле никогда не удавалось постоянно и полностью контролировать все свои войска. Всегда присутствовала непредсказуемая переменная. Всегда находился какой-то «вы», у которого внезапно появлялась свобода выбора или который чувствовал, что у него должна быть свобода выбора. Всегда находился кто-то, кто нарушал строй.

Нет, самым неутомимым завоевателям на Земле никогда не удавалось постоянно и полностью контролировать все свои войска. Всегда присутствовала непредсказуемая переменная. Всегда находился какой-то «вы», у которого внезапно появлялась свобода выбора или который чувствовал, что у него должна быть свобода выбора. Всегда находился кто-то, кто нарушал строй.

У меня был один друг, он написал очень интересный рассказ, фантастический рассказ... этого парня звали Пол Эрнст. Рассказ назывался «Ему не нравился суп». Там описывалось такое замечательное, отлаженное, восхитительное, хромированное общество: машины, летающие по воздуху; уличные тоннели первого, второго яруса для автотранспорта; парящие в небе дворцы и так далее. И один человек, путешествуя во времени, попадает в ту эпоху из 1935 года, когда и был написан этот рассказ. Он попадает в это время, и его ставят в строй. Он спрашивает: «Что мы здесь делаем?»

У меня был один друг, он написал очень интересный рассказ, фантастический рассказ... этого парня звали Пол Эрнст. Рассказ назывался «Ему не нравился суп». Там описывалось такое замечательное, отлаженное, восхитительное, хромированное общество: машины, летающие по воздуху; уличные тоннели первого, второго яруса для автотранспорта; парящие в небе дворцы и так далее. И один человек, путешествуя во времени, попадает в ту эпоху из 1935 года, когда и был написан этот рассказ. Он попадает в это время, и его ставят в строй. Он спрашивает: «Что мы здесь делаем?»

И все эти полностью подчиняющиеся регламенту люди, понимаете, очень похожие на роботов, говорят:

И все эти полностью подчиняющиеся регламенту люди, понимаете, очень похожие на роботов, говорят:

• Мы... мы тут едим.

• Мы... мы тут едим.

И вот непрерывная лента конвейера начала двигаться, и начали появляться тарелки с супом. Все тарелки с супом выехали, все взяли себе по тарелке, сели за столы и начали есть суп. А этот парень стоял там со своими друзьями, его друзья взяли себе по супу, и он сел с ними за стол, они посмотрели на него и спросили:

И вот непрерывная лента конвейера начала двигаться, и начали появляться тарелки с супом. Все тарелки с супом выехали, все взяли себе по тарелке, сели за столы и начали есть суп. А этот парень стоял там со своими друзьями, его друзья взяли себе по супу, и он сел с ними за стол, они посмотрели на него и спросили:

• А где твой суп?

• А где твой суп?

И в этот момент в конце непрерывной ленты конвейера раздался жуткий грохот. Он не взял свой суп с этой непрерывной ленты. Что ж, это застопорило лишь одну конвейерную систему, но в итоге, из-за того что всего лишь одна конвейерная система застопорилась, рухнула вся цивилизация. Вся она рухнула. Она и не могла не рухнуть, ведь ему не нравился суп. В обществе, подчиняющемся четкому регламенту, один человек с неусмиренной свободой выбора решил в какой-то момент чего-то не делать, понимаете?

И в этот момент в конце непрерывной ленты конвейера раздался жуткий грохот. Он не взял свой суп с этой непрерывной ленты. Что ж, это застопорило лишь одну конвейерную систему, но в итоге, из-за того что всего лишь одна конвейерная система застопорилась, рухнула вся цивилизация. Вся она рухнула. Она и не могла не рухнуть, ведь ему не нравился суп. В обществе, подчиняющемся четкому регламенту, один человек с неусмиренной свободой выбора решил в какой-то момент чего-то не делать, понимаете?

Всегда найдется кто-то, кто путешествует во времени, или телепортируется, или экстериоризируется, всегда найдется какой-нибудь Хаббард, который придет и скажет людям: «Не будьте роботами».

Всегда найдется кто-то, кто путешествует во времени, или телепортируется, или экстериоризируется, всегда найдется какой-нибудь Хаббард, который придет и скажет людям: «Не будьте роботами».

С этими хорошо смазанными машинами вечно что-нибудь случается, понимаете? Сегодня в армии Соединенных Штатов с этим легко справляются. Служащих направляют к психиатру. Не знаю, к кому спустя какое-то время они направят самого психиатра, но им придется направить его к кому-нибудь, если всех селф-детерминированных людей Соединенных Штатов будут направлять к психиатрам. Можете себе представить, какими ужасами это грозит. Могу себе представить, что один из этих служащих в один прекрасный день случайно задаст психиатру правильный вопрос, понимаете?

С этими хорошо смазанными машинами вечно что-нибудь случается, понимаете? Сегодня в армии Соединенных Штатов с этим легко справляются. Служащих направляют к психиатру. Не знаю, к кому спустя какое-то время они направят самого психиатра, но им придется направить его к кому-нибудь, если всех селф-детерминированных людей Соединенных Штатов будут направлять к психиатрам. Можете себе представить, какими ужасами это грозит. Могу себе представить, что один из этих служащих в один прекрасный день случайно задаст психиатру правильный вопрос, понимаете?

• Почему когда кто-то повторяет: «Это мальчик, это мальчик, это мальчик», то люди начинают болеть простудой?

• Почему когда кто-то повторяет: «Это мальчик, это мальчик, это мальчик», то люди начинают болеть простудой?

Он задаст такой вопрос мужчине-психиатру, понимаете? Психиатр ответит:

Он задаст такой вопрос мужчине-психиатру, понимаете? Психиатр ответит:

• О чем это вы? О чем вы говорите?

• О чем это вы? О чем вы говорите?

И всей этой распрекрасной системе, при которой каждого, кто нарушает строй в армии Соединенных Штатов, направляют к психиатру, придет конец. Поскольку не останется ни одного психиатра. Этот психиатр выйдет в столовую и начнет повторять:

И всей этой распрекрасной системе, при которой каждого, кто нарушает строй в армии Соединенных Штатов, направляют к психиатру, придет конец. Поскольку не останется ни одного психиатра. Этот психиатр выйдет в столовую и начнет повторять:

«Это мальчик, это мальчик, это мальчик», и у него начнется пневмония. И кто-нибудь попытается разобраться, почему же это случилось, и не окажется никого достаточно сообразительного, чтобы обратиться к тому же, откуда это почерпнул этот американский новобранец... к Дианетике.

«Это мальчик, это мальчик, это мальчик», и у него начнется пневмония. И кто-нибудь попытается разобраться, почему же это случилось, и не окажется никого достаточно сообразительного, чтобы обратиться к тому же, откуда это почерпнул этот американский новобранец... к Дианетике.

Вот как происходит сбой в идеальном раздражительно-ответном механизме. Некоторые люди говорят, что это очень плохо. Это всегда должен быть идеальный раздражительно-ответный механизм. Это оптимальный механизм. Именно это у нас должно быть. Все люди во все времена должны любить суп. Понимаете? Это идеально. Только тогда мы сможем иметь идеальное общество.

Вот как происходит сбой в идеальном раздражительно-ответном механизме. Некоторые люди говорят, что это очень плохо. Это всегда должен быть идеальный раздражительно-ответный механизм. Это оптимальный механизм. Именно это у нас должно быть. Все люди во все времена должны любить суп. Понимаете? Это идеально. Только тогда мы сможем иметь идеальное общество.

Так вот, с этим связана лишь одна трудность. Если бы все люди действовали на основе раздражительно-ответного механизма, вы бы имели дело с машинами, которые просто-напросто управляли бы другими машинами. В один прекрасный день машина сломалась бы, и даже если бы у вас были специальные машины, которые должны были бы ремонтировать сломавшиеся машины, то в один прекрасный день ремонтирующая машина сломалась бы и кому-нибудь пришлось бы принимать решение. Кому-нибудь пришлось бы что-нибудь создать. Кому-нибудь пришлось бы изменить что-то, а это изначально не входило в планы. Так вот, когда наступит такой момент, понадобится индивидуум. А если индивидуума нигде не будет, все общество тут же пойдет прахом. Поэтому, вы просто... вы, будучи в правительстве, могли бы сказать: «Кто не рискует, тот не выигрывает». Вы даете людям достаточное количество машин, действующих по принципу «раздражитель-ответ», и надеетесь, что у вас получится не так уж много индивидуумов, вы как бы надеетесь, что люди каким-нибудь образом будут оставаться в строю. Можно сказать, что именно в этом и состоит надежда правительства.

Так вот, с этим связана лишь одна трудность. Если бы все люди действовали на основе раздражительно-ответного механизма, вы бы имели дело с машинами, которые просто-напросто управляли бы другими машинами. В один прекрасный день машина сломалась бы, и даже если бы у вас были специальные машины, которые должны были бы ремонтировать сломавшиеся машины, то в один прекрасный день ремонтирующая машина сломалась бы и кому-нибудь пришлось бы принимать решение. Кому-нибудь пришлось бы что-нибудь создать. Кому-нибудь пришлось бы изменить что-то, а это изначально не входило в планы. Так вот, когда наступит такой момент, понадобится индивидуум. А если индивидуума нигде не будет, все общество тут же пойдет прахом. Поэтому, вы просто... вы, будучи в правительстве, могли бы сказать: «Кто не рискует, тот не выигрывает». Вы даете людям достаточное количество машин, действующих по принципу «раздражитель-ответ», и надеетесь, что у вас получится не так уж много индивидуумов, вы как бы надеетесь, что люди каким-нибудь образом будут оставаться в строю. Можно сказать, что именно в этом и состоит надежда правительства.

Когда-то там постоянно считали, что человека, поскольку он является злым... это допущение всегда присутствует в их расчетах, но они его так и не заметили... там считали, что человека, поскольку он является злым, невозможно больше удерживать в строю. Вот тут-то у нас и возникнет трудность. У нас разразится яростная красная революция.

Когда-то там постоянно считали, что человека, поскольку он является злым... это допущение всегда присутствует в их расчетах, но они его так и не заметили... там считали, что человека, поскольку он является злым, невозможно больше удерживать в строю. Вот тут-то у нас и возникнет трудность. У нас разразится яростная красная революция.

Революционер встает во весь рост и говорит всем о клубнике... понимаете, революционер выступает на очень большом митинге и говорит: «Когда приходит революция, у всех есть клубника».

Революционер встает во весь рост и говорит всем о клубнике... понимаете, революционер выступает на очень большом митинге и говорит: «Когда приходит революция, у всех есть клубника».

Кто-нибудь из собравшихся выкрикивает: «Я не люблю клубнику». А он отвечает: «Когда придет революция, ты полюбишь клубнику».

Кто-нибудь из собравшихся выкрикивает: «Я не люблю клубнику». А он отвечает: «Когда придет революция, ты полюбишь клубнику».

Я бы назвал это лихим оптимизмом.

Я бы назвал это лихим оптимизмом.

Так вот, если бы все были злыми, то нам нужны были бы раздражительно-ответные механизмы. Если бы свобода выбора считалась чем-то плохим, то было бы очень плохо, если бы у людей была свобода выбора. И тогда единственное, что у вас могло бы быть, – это общество машин. Вы следите за мыслью?

Так вот, если бы все были злыми, то нам нужны были бы раздражительно-ответные механизмы. Если бы свобода выбора считалась чем-то плохим, то было бы очень плохо, если бы у людей была свобода выбора. И тогда единственное, что у вас могло бы быть, – это общество машин. Вы следите за мыслью?

Но допустим, дело обстояло бы иначе. Просто допустим, что дело обстояло бы иначе. Допустим, единственное, что делало бы человека плохим, так это навязывание ему раздражительно-ответного механизма. Боже мой, насколько бы это нарушило все эти расчеты! В этом случае расчеты были бы совершенно нарушены. Допустим, человека делает плохим усилие, направленное на то, чтобы принудить его к чему-то. И если бы вы предоставили людям свободу... не частичную свободу... а полную свободу думать, свободу быть и свободу выбирать, то все они почувствовали бы, что люди хорошие.

Но допустим, дело обстояло бы иначе. Просто допустим, что дело обстояло бы иначе. Допустим, единственное, что делало бы человека плохим, так это навязывание ему раздражительно-ответного механизма. Боже мой, насколько бы это нарушило все эти расчеты! В этом случае расчеты были бы совершенно нарушены. Допустим, человека делает плохим усилие, направленное на то, чтобы принудить его к чему-то. И если бы вы предоставили людям свободу... не частичную свободу... а полную свободу думать, свободу быть и свободу выбирать, то все они почувствовали бы, что люди хорошие.

Это произвело бы невероятное впечатление, скажем, на сержанта-инструктора по строевой подготовке. Он был... так вот, поймите разницу между НИО и действиями инструктора по строевой подготовке. Инструктор по строевой подготовке говорит:

Это произвело бы невероятное впечатление, скажем, на сержанта-инструктора по строевой подготовке. Он был... так вот, поймите разницу между НИО и действиями инструктора по строевой подготовке. Инструктор по строевой подготовке говорит:

«Стой!», а потом: «Ать-два, три, четыре, восемь, девять, двенадцать, кругом, марш» – или что они там делают, когда дают команду «стой». Это просто демонстрирует вам, что вся армия погрузилась в апатию. Вы можете измерить глубину апатии, в которую погрузилась вся армия, посчитав, сколько шагов делают солдаты после того, как инструктор сказал им: «Стой!»

«Стой!», а потом: «Ать-два, три, четыре, восемь, девять, двенадцать, кругом, марш» – или что они там делают, когда дают команду «стой». Это просто демонстрирует вам, что вся армия погрузилась в апатию. Вы можете измерить глубину апатии, в которую погрузилась вся армия, посчитав, сколько шагов делают солдаты после того, как инструктор сказал им: «Стой!»

Раньше солдаты армии останавливались сразу же. Солдаты американской армии делают после команды два шага. Некоторые более современные караульные роты потеряли счет шагам. Они делают много шагов после того, как кто-то скажет им:

Раньше солдаты армии останавливались сразу же. Солдаты американской армии делают после команды два шага. Некоторые более современные караульные роты потеряли счет шагам. Они делают много шагов после того, как кто-то скажет им:

«Стой!» Они делают много движений своими ногами. Что ж, слишком многие новобранцы делали эти дополнительные шаги, и на это в конце концов махнули рукой, понимаете?

«Стой!» Они делают много движений своими ногами. Что ж, слишком многие новобранцы делали эти дополнительные шаги, и на это в конце концов махнули рукой, понимаете?

Но здесь есть одно различие, поймите это. Они говорят: «Когда я говорю “Стой”, останавливайтесь! А если вы не остановитесь, хмм!» Гауптвахты, беседы с глазу на глаз с капитаном... ну, вы понимаете... увольнения по причине неподобающего поведения, наказания, наказания, принуждение, принуждение, принуждение, понимаете? И когда они говорят «Стой!» армейской роте, что ж, как правило она останавливается.

Но здесь есть одно различие, поймите это. Они говорят: «Когда я говорю “Стой”, останавливайтесь! А если вы не остановитесь, хмм!» Гауптвахты, беседы с глазу на глаз с капитаном... ну, вы понимаете... увольнения по причине неподобающего поведения, наказания, наказания, принуждение, принуждение, принуждение, понимаете? И когда они говорят «Стой!» армейской роте, что ж, как правило она останавливается.

Так вот, некоторые роты были слишком уж хорошо вымуштрованы. Кто-то однажды спросил, в чем разница между армейской ротой, дивизионом флота и отделением морской пехоты. И ему ответили, что все станет совершенно очевидно, когда он посмотрит на их занятия по строевой подготовке. Вот флотские: вы выстраиваете их на краю пирса так, что их отделяет от воды шесть метров. Вы говорите этим ребятам с флота: «Хорошо! Шагом марш!», понимаете, они маршируют прямо к воде. Они будут шагать вперед, пока до воды не останется примерно полтора метра, развернутся и посмотрят на вас, как бы говоря: «Что ты, черт побери, делаешь?» – понимаете? Такой будет реакция флотских на это действие. Ребята из армии дойдут прямо до воды, и дойдя до самого края, они начнут маршировать на месте. Ребята из морской пехоты... пойдут прямо в воду.

Так вот, некоторые роты были слишком уж хорошо вымуштрованы. Кто-то однажды спросил, в чем разница между армейской ротой, дивизионом флота и отделением морской пехоты. И ему ответили, что все станет совершенно очевидно, когда он посмотрит на их занятия по строевой подготовке. Вот флотские: вы выстраиваете их на краю пирса так, что их отделяет от воды шесть метров. Вы говорите этим ребятам с флота: «Хорошо! Шагом марш!», понимаете, они маршируют прямо к воде. Они будут шагать вперед, пока до воды не останется примерно полтора метра, развернутся и посмотрят на вас, как бы говоря: «Что ты, черт побери, делаешь?» – понимаете? Такой будет реакция флотских на это действие. Ребята из армии дойдут прямо до воды, и дойдя до самого края, они начнут маршировать на месте. Ребята из морской пехоты... пойдут прямо в воду.

Интересная разница в дисциплине. Кстати говоря, один из самых великих военных завоевателей всех времен в западном мире жил в тот период, когда завоевывать особо было нечего... все уже было прибрано к рукам, и этот парень вел завоевания самым замечательным образом. Но как я уже сказал, в то время особо и завоевывать-то было нечего, это был где-то пятьсот шестидесятый – пятьсот семидесятый год нашей эры. Я говорю о Велисарии... магистр Велисарий, полководец Юстиниана. Он завоевал все, что только можно было завоевать, и ему больше нечего было завоевывать. Воображение у него было не очень-то богатое, но, вероятно, он был гораздо более великим полководцем, чем Наполеон... у него просто не было возможностей проявить свои таланты.

Интересная разница в дисциплине. Кстати говоря, один из самых великих военных завоевателей всех времен в западном мире жил в тот период, когда завоевывать особо было нечего... все уже было прибрано к рукам, и этот парень вел завоевания самым замечательным образом. Но как я уже сказал, в то время особо и завоевывать-то было нечего, это был где-то пятьсот шестидесятый – пятьсот семидесятый год нашей эры. Я говорю о Велисарии... магистр Велисарий, полководец Юстиниана. Он завоевал все, что только можно было завоевать, и ему больше нечего было завоевывать. Воображение у него было не очень-то богатое, но, вероятно, он был гораздо более великим полководцем, чем Наполеон... у него просто не было возможностей проявить свои таланты.

И этот парень – Велисарий, всегда брал с собой... это звучит невероятно, но это в самом деле так... всегда брал с собой несколько отрядов моряков, поскольку ему могло потребоваться, чтобы что-то было выполнено. Это невероятно. Он таскал их по суше везде и всюду. Поскольку они не были вымуштрованы до такой степени, чтобы потерять всякую способность соображать. Весьма важно, понимаете? Чрезвычайно важно. Никто никогда и не помышляет о том, чтобы особо заниматься строевой подготовкой моряков: на корабле не так уж много места для этого.

И этот парень – Велисарий, всегда брал с собой... это звучит невероятно, но это в самом деле так... всегда брал с собой несколько отрядов моряков, поскольку ему могло потребоваться, чтобы что-то было выполнено. Это невероятно. Он таскал их по суше везде и всюду. Поскольку они не были вымуштрованы до такой степени, чтобы потерять всякую способность соображать. Весьма важно, понимаете? Чрезвычайно важно. Никто никогда и не помышляет о том, чтобы особо заниматься строевой подготовкой моряков: на корабле не так уж много места для этого.

Так вот, в армии говорят: «Стой!», и именно сержант останавливает строй, и солдаты знают, что их останавливает сержант, и они знают, что тот, кто останавливает их тела, – это сержант.

Так вот, в армии говорят: «Стой!», и именно сержант останавливает строй, и солдаты знают, что их останавливает сержант, и они знают, что тот, кто останавливает их тела, – это сержант.

Но во время НИО... при проведении которого, кстати говоря, устраняют большое количество маршировки... вы берете кого-нибудь, кто побывал в армии, проводите ему НИО в течение довольно длительного времени, и вы просто устраняете у него всю маршировку. Спустя какое-то время этот человек почувствует себя намного лучше. Он обнаружит... это весьма забавно, вам следует посмотреть как-нибудь на то, как человеку, посвятившему долгий период своей жизни тяжелой службе в армии... вам нужно посмотреть, как такому человеку проводят процесс, известный как НИО. Он доходит до конца и говорит: «Стой, два, три» – или что... что они там обычно говорят.

Но во время НИО... при проведении которого, кстати говоря, устраняют большое количество маршировки... вы берете кого-нибудь, кто побывал в армии, проводите ему НИО в течение довольно длительного времени, и вы просто устраняете у него всю маршировку. Спустя какое-то время этот человек почувствует себя намного лучше. Он обнаружит... это весьма забавно, вам следует посмотреть как-нибудь на то, как человеку, посвятившему долгий период своей жизни тяжелой службе в армии... вам нужно посмотреть, как такому человеку проводят процесс, известный как НИО. Он доходит до конца и говорит: «Стой, два, три» – или что... что они там обычно говорят.

И вы спрашиваете:

И вы спрашиваете:

• Вы полагаете, что это необходимо? Вам нужно делать все это, чтобы остановить его?

• Вы полагаете, что это необходимо? Вам нужно делать все это, чтобы остановить его?

Спустя какое-то время он сократит счет до «два», потом до «раз», а потом окажется в состоянии останавливать тело.

Спустя какое-то время он сократит счет до «два», потом до «раз», а потом окажется в состоянии останавливать тело.

А зачем это изменять? Что ж, вы изменяете это по весьма тонкой причине... весьма и весьма тонкой причине. Вы говорите: «Вы остановите тело». Так вот, одитор не пытается добиться точности. Он не пытается добиться того, чтобы человек с самого начала останавливал тело молниеносно. Он пытается вселить в преклира уверенность в том, что тот может останавливать тело. И он пытается хорошенько удостовериться в том, что именно преклир останавливает тело. Так что в самом начале процесса одитор может сказать что-то вроде: «Мне все равно, сколько шагов вы сделаете после того, как я скажу остановиться. Просто удостоверьтесь как следует в том, что это вы останавливаете тело. Удостоверьтесь в том, что именно вы выполняете это действие». И очень часто обнаруживается, что человек делает еще два или три, четыре, пять шагов, а потом останавливает тело. Когда же у него начнет хорошо получаться, он сам

А зачем это изменять? Что ж, вы изменяете это по весьма тонкой причине... весьма и весьма тонкой причине. Вы говорите: «Вы остановите тело». Так вот, одитор не пытается добиться точности. Он не пытается добиться того, чтобы человек с самого начала останавливал тело молниеносно. Он пытается вселить в преклира уверенность в том, что тот может останавливать тело. И он пытается хорошенько удостовериться в том, что именно преклир останавливает тело. Так что в самом начале процесса одитор может сказать что-то вроде: «Мне все равно, сколько шагов вы сделаете после того, как я скажу остановиться. Просто удостоверьтесь как следует в том, что это вы останавливаете тело. Удостоверьтесь в том, что именно вы выполняете это действие». И очень часто обнаруживается, что человек делает еще два или три, четыре, пять шагов, а потом останавливает тело. Когда же у него начнет хорошо получаться, он сам

сможет делать это настолько быстро, что, после того как вы скажете «остановите», он будет останавливать тело чуть ли не в воздухе. И он сам будет принимать это решение.

сможет делать это настолько быстро, что, после того как вы скажете «остановите», он будет останавливать тело чуть ли не в воздухе. И он сам будет принимать это решение.

Так вот, почему инструктор по строевой подготовке несет чушь на протяжении... ну, не знаю, во что превратилась строевая подготовка за последние десять или двенадцать лет? Но он валяет дурака с солдатами... мы не считаем солдат закаленными, если они не прослужили очень долго. Почему ему так сложно останавливать их, начинать их и изменять их, а? Почему ему так сложно это делать? Ха! На этот вопрос ответить проще простого. Он никогда не говорит: «И когда я дам команду: “Стой”, вслед за этой командой каждый рядовой солдат должен остановить свое тело». Он никогда... загляните в армейские учебники... я хочу сказать, что там вы не найдете упоминания об этом. Именно поэтому у него уходит шесть лет на то, чтобы вымотать подразделение до такой степени, чтобы оно останавливалось четко по команде.

Так вот, почему инструктор по строевой подготовке несет чушь на протяжении... ну, не знаю, во что превратилась строевая подготовка за последние десять или двенадцать лет? Но он валяет дурака с солдатами... мы не считаем солдат закаленными, если они не прослужили очень долго. Почему ему так сложно останавливать их, начинать их и изменять их, а? Почему ему так сложно это делать? Ха! На этот вопрос ответить проще простого. Он никогда не говорит: «И когда я дам команду: “Стой”, вслед за этой командой каждый рядовой солдат должен остановить свое тело». Он никогда... загляните в армейские учебники... я хочу сказать, что там вы не найдете упоминания об этом. Именно поэтому у него уходит шесть лет на то, чтобы вымотать подразделение до такой степени, чтобы оно останавливалось четко по команде.

А если говорить: «Вы сделайте это», то у хорошего одитора уйдет меньше часа на то, чтобы привести человека в хорошую форму с точки зрения военной службы. Он даже не пытается привести человека в такую форму, но он вне всякого сомнения достигнет такого результата. Вы можете взять обычного человека и с помощью НИО... не пытаясь при этом делать что-то замысловатое, не используя этот процесс в терапевтических целях... «Остановить-И-Н» – это терапевтическая версия данного процесса, это просто версия, направленная на контроль. Почему так получается, что за один час человеку удается усвоить то, на что уходит шесть лет муштры? И почему так получается, что, когда он делает это... помните, парень на военной службе выполнял эти команды тысячи, тысячи и тысячи раз, но все равно использовал эту привычку, он все равно использовал такую славную машину: когда сержант говорил ему: «Стой», он останавливался... и почему так получается, что за какой-то час одитору удается убрать у преклира весь этот заученный образец поведения, вжик!

А если говорить: «Вы сделайте это», то у хорошего одитора уйдет меньше часа на то, чтобы привести человека в хорошую форму с точки зрения военной службы. Он даже не пытается привести человека в такую форму, но он вне всякого сомнения достигнет такого результата. Вы можете взять обычного человека и с помощью НИО... не пытаясь при этом делать что-то замысловатое, не используя этот процесс в терапевтических целях... «Остановить-И-Н» – это терапевтическая версия данного процесса, это просто версия, направленная на контроль. Почему так получается, что за один час человеку удается усвоить то, на что уходит шесть лет муштры? И почему так получается, что, когда он делает это... помните, парень на военной службе выполнял эти команды тысячи, тысячи и тысячи раз, но все равно использовал эту привычку, он все равно использовал такую славную машину: когда сержант говорил ему: «Стой», он останавливался... и почему так получается, что за какой-то час одитору удается убрать у преклира весь этот заученный образец поведения, вжик!

В чем разница? Да в том, что мы говорим: «Вы остановите тело». Тем самым вы учитываете тот факт, что существо состоит из тела, разума и тэтана, и при выполнении команды требуется сотрудничество тэтана. А если общество полагает, что каждый человек настолько пустоголов и глуп, что всех в этом обществе необходимо полностью контролировать, то оно с самого начала не принимает во внимание единицу, которая обладает свободой выбора. И в конечном итоге оно искореняет любую идею о существовании свободы выбора или о духе.

В чем разница? Да в том, что мы говорим: «Вы остановите тело». Тем самым вы учитываете тот факт, что существо состоит из тела, разума и тэтана, и при выполнении команды требуется сотрудничество тэтана. А если общество полагает, что каждый человек настолько пустоголов и глуп, что всех в этом обществе необходимо полностью контролировать, то оно с самого начала не принимает во внимание единицу, которая обладает свободой выбора. И в конечном итоге оно искореняет любую идею о существовании свободы выбора или о духе.

Общество обучает своих людей таким образом: «Если вы достаточно раз прочтете эту главу, выучите наизусть эти слова достаточно хорошо, то вы будете знать весь предмет инженерного дела». А потом они отправляют парня со словами:

Общество обучает своих людей таким образом: «Если вы достаточно раз прочтете эту главу, выучите наизусть эти слова достаточно хорошо, то вы будете знать весь предмет инженерного дела». А потом они отправляют парня со словами:

«Хорошо. Теперь построй мост». Этот парень будет просто стоять. Он не построит никакого моста. Он не будет знать, как его строить.

«Хорошо. Теперь построй мост». Этот парень будет просто стоять. Он не построит никакого моста. Он не будет знать, как его строить.

В чем его слабое место? Его заставляли учиться. Ему никогда не предлагали... помните, что он тэтан, он существо, которое управляет телом... ему никогда не предлагали сотрудничать.

В чем его слабое место? Его заставляли учиться. Ему никогда не предлагали... помните, что он тэтан, он существо, которое управляет телом... ему никогда не предлагали сотрудничать.

Если вы заручитесь сотрудничеством ребенка при его обучении, вы, вероятно, сможете пройти всю школьную программу за два-три года – безо всякого труда. И я не знаю, в Америке срок обучения все удлиняется и удлиняется, и мне кажется, они... если они будут продолжать в том же духе, то в соответствии с нынешними планами люди будут заканчивать среднюю школу где-то в тридцать пять лет, а колледж где-то в пятьдесят два года. Это методы обучения, опирающиеся на раздражительно-ответный механизм, понимаете? «Вот страница текста. Если вы сможете извергнуть все то же самое на экзаменационный лист, вы получите зачет». И они называют это обучением. Понимаете, это никакое не обучение.

Если вы заручитесь сотрудничеством ребенка при его обучении, вы, вероятно, сможете пройти всю школьную программу за два-три года – безо всякого труда. И я не знаю, в Америке срок обучения все удлиняется и удлиняется, и мне кажется, они... если они будут продолжать в том же духе, то в соответствии с нынешними планами люди будут заканчивать среднюю школу где-то в тридцать пять лет, а колледж где-то в пятьдесят два года. Это методы обучения, опирающиеся на раздражительно-ответный механизм, понимаете? «Вот страница текста. Если вы сможете извергнуть все то же самое на экзаменационный лист, вы получите зачет». И они называют это обучением. Понимаете, это никакое не обучение.

Индивидуум должен быть в состоянии понять напечатанное на этой странице и собрать это воедино, но если он не видит в этом никакого смысла, он не будет этого делать. Поэтому вы... это ужасно. Вы поручаете это учителям... детям нужно рассказать, зачем нужно правописание, зачем нужна арифметика, вы должны привести им веские причины, по которым нужно уметь писать. Понимаете, вы должны взывать к их сотрудничеству. Вы должны сказать: «Вот почему мы учим тебя всем этим вещам, а теперь придумай какой-нибудь толковый способ сделать все это». Не успеете вы и глазом моргнуть, вы дадите детям все необходимое образование за какие-то несколько лет. Почему? Да потому, что вы предложили им сотрудничать с вами в вашей деятельности. Вы не стати относиться к ним как к машинам, работающим на основе раздражительно-ответного механизма.

Индивидуум должен быть в состоянии понять напечатанное на этой странице и собрать это воедино, но если он не видит в этом никакого смысла, он не будет этого делать. Поэтому вы... это ужасно. Вы поручаете это учителям... детям нужно рассказать, зачем нужно правописание, зачем нужна арифметика, вы должны привести им веские причины, по которым нужно уметь писать. Понимаете, вы должны взывать к их сотрудничеству. Вы должны сказать: «Вот почему мы учим тебя всем этим вещам, а теперь придумай какой-нибудь толковый способ сделать все это». Не успеете вы и глазом моргнуть, вы дадите детям все необходимое образование за какие-то несколько лет. Почему? Да потому, что вы предложили им сотрудничать с вами в вашей деятельности. Вы не стати относиться к ним как к машинам, работающим на основе раздражительно-ответного механизма.

Что ж, а сейчас я скажу вам нечто ужасное. Я говорил здесь о том, что человеческое существо возможно обучать так же жестко, как и раздражительно-ответный механизм. Я просто позволил несколько расслабиться нынешним всемирным авторитетам, авторитетам в области образования. Все они верят в то, что это возможно, поэтому я соглашался с ними, но делал я это только из любезности. Но с вами я должен очень строго придерживаться фактов: я не вижу никаких причин, по которым я должен с ними соглашаться, поскольку я не видел ни малейших свидетельств, подтверждающих, что человека можно обучить с использованием принципа «раздражитель – ответ». Я не видел ни одного свидетельства, подтверждающего, что это вообще осуществимо. Собак – да. Собаку – да, она действует всецело на реактивной основе. Вы говорите собаке: «Гавкай» – и она гавкает. Если она не гавкает, вы бьете ее до тех пор, пока она не загавкает, а потом говорите: «Хорошая собака» – и гладите ее по голове, понимаете?

Что ж, а сейчас я скажу вам нечто ужасное. Я говорил здесь о том, что человеческое существо возможно обучать так же жестко, как и раздражительно-ответный механизм. Я просто позволил несколько расслабиться нынешним всемирным авторитетам, авторитетам в области образования. Все они верят в то, что это возможно, поэтому я соглашался с ними, но делал я это только из любезности. Но с вами я должен очень строго придерживаться фактов: я не вижу никаких причин, по которым я должен с ними соглашаться, поскольку я не видел ни малейших свидетельств, подтверждающих, что человека можно обучить с использованием принципа «раздражитель – ответ». Я не видел ни одного свидетельства, подтверждающего, что это вообще осуществимо. Собак – да. Собаку – да, она действует всецело на реактивной основе. Вы говорите собаке: «Гавкай» – и она гавкает. Если она не гавкает, вы бьете ее до тех пор, пока она не загавкает, а потом говорите: «Хорошая собака» – и гладите ее по голове, понимаете?

Таким образом собаками можно управлять в какой-то степени. Вероятно, вы могли бы управлять так и крысами, хотя крысы умнее. Вне всякого сомнения, вы могли бы управлять подобным образом большинством высших государственных деятелей. Но человеческим существом вы так управлять не сможете, вот и все. Так вот, даже среди собак наблюдается огромная хаотичность. И в действительности это лишь видимость, что собака является машиной, действующей по принципу «раздражитель – ответ».

Таким образом собаками можно управлять в какой-то степени. Вероятно, вы могли бы управлять так и крысами, хотя крысы умнее. Вне всякого сомнения, вы могли бы управлять подобным образом большинством высших государственных деятелей. Но человеческим существом вы так управлять не сможете, вот и все. Так вот, даже среди собак наблюдается огромная хаотичность. И в действительности это лишь видимость, что собака является машиной, действующей по принципу «раздражитель – ответ».

Однажды я это проверил. Один знаменитый дрессировщик собак брал подряд всех собак, которых к нему приводили, и дрессировал их. Мне досталась одна из выдрессированных им собак. Этот пес посмотрел на меня, я посмотрел на него. Я заметил в нем нечто такое, чего в нем до меня никто не замечал... он не был радостным. Его эмоциональный тон оставлял желать лучшего. Поэтому я его спросил, я спросил: «Что с тобой?»

Однажды я это проверил. Один знаменитый дрессировщик собак брал подряд всех собак, которых к нему приводили, и дрессировал их. Мне досталась одна из выдрессированных им собак. Этот пес посмотрел на меня, я посмотрел на него. Я заметил в нем нечто такое, чего в нем до меня никто не замечал... он не был радостным. Его эмоциональный тон оставлял желать лучшего. Поэтому я его спросил, я спросил: «Что с тобой?»

Он на меня посмотрел. Затем завязалась беседа, и он мне сказал: «Ну, меня задрессировали до смерти. Я совсем запутался: теперь я больше не могу управлять этим телом, тело реагирует на определенные раздражители, которые поступают к нему от людей. Так что я теперь безответственный. Я кусаю людей». Еще он сказал: «Я сам себе поражаюсь. Я просто постоянно кусаю людей. Ко мне на улице приближается человек, и я тут же впиваюсь в него зубами». И добавил: «Как бы мне хотелось хоть что-то с этим сделать. Я уже думал об этом. Но, к несчастью, мое тело было надрессировано охранять».

Он на меня посмотрел. Затем завязалась беседа, и он мне сказал: «Ну, меня задрессировали до смерти. Я совсем запутался: теперь я больше не могу управлять этим телом, тело реагирует на определенные раздражители, которые поступают к нему от людей. Так что я теперь безответственный. Я кусаю людей». Еще он сказал: «Я сам себе поражаюсь. Я просто постоянно кусаю людей. Ко мне на улице приближается человек, и я тут же впиваюсь в него зубами». И добавил: «Как бы мне хотелось хоть что-то с этим сделать. Я уже думал об этом. Но, к несчастью, мое тело было надрессировано охранять».

И я сказал: «Вот это да. Что же я могу сделать для этого пса?» И я махнул на все это рукой. Я подумал: «Это слишком хлопотно, у меня слишком много других дел». Пес пошел к соседям и передушил всех цыплят. Тц! Это стоило денег. Он пошел на ферму, что находилась через дорогу, и передушил всех цыплят там. Я схватил пса и сказал:

И я сказал: «Вот это да. Что же я могу сделать для этого пса?» И я махнул на все это рукой. Я подумал: «Это слишком хлопотно, у меня слишком много других дел». Пес пошел к соседям и передушил всех цыплят. Тц! Это стоило денег. Он пошел на ферму, что находилась через дорогу, и передушил всех цыплят там. Я схватил пса и сказал:

«Что с тобой?»

«Что с тобой?»

Он ответил: «Я не знаю. Я безответственный. Когда я вижу цыпленка, мое тело его кусает. Меня надрессировали охранять». Поскольку к тому моменту и он, и я стали проблемами для общества, я решил, что буду уделять этому псу хотя быть пятнадцать минут в день и посмотрю, что из этого получится.

Он ответил: «Я не знаю. Я безответственный. Когда я вижу цыпленка, мое тело его кусает. Меня надрессировали охранять». Поскольку к тому моменту и он, и я стали проблемами для общества, я решил, что буду уделять этому псу хотя быть пятнадцать минут в день и посмотрю, что из этого получится.

Я взял обруч. Пес посмотрел на обруч и сказал: «Мне это кажется ужасно неблагородным».

Я взял обруч. Пес посмотрел на обруч и сказал: «Мне это кажется ужасно неблагородным».

На что я ответил:

На что я ответил:

• Что ж, мне плевать, благородно это или нет. Спорим, что ты не сможешь прыгнуть сквозь него.

• Что ж, мне плевать, благородно это или нет. Спорим, что ты не сможешь прыгнуть сквозь него.

На следующий день пес прыгал сквозь обруч... фсссть, фсссть, фсссть. Ничего подобного я прежде никогда не видел. Пес прыгал сквозь обруч туда, сюда, обратно. Я его не дрессировал. Я просто сказал: «Вот обруч». И в первый день пес просто воевал с обручем – кто кого. А потом я сказал: «Знаешь...» И так парочку раз.

На следующий день пес прыгал сквозь обруч... фсссть, фсссть, фсссть. Ничего подобного я прежде никогда не видел. Пес прыгал сквозь обруч туда, сюда, обратно. Я его не дрессировал. Я просто сказал: «Вот обруч». И в первый день пес просто воевал с обручем – кто кого. А потом я сказал: «Знаешь...» И так парочку раз.

И пес поделился со мной:

И пес поделился со мной:

• Знаешь, я могу заставить это тело прыгнуть через обруч.

• Знаешь, я могу заставить это тело прыгнуть через обруч.

На следующий день, что ж, мы освоили этот трюк, зачем же продолжать дальше? Поэтому я взял палку, понимаете, «принеси палку». Мы освоили это где-то за три минуты. Понимаете, он приносил палку. Он мог приносить палку, понимаете, ну и что?

На следующий день, что ж, мы освоили этот трюк, зачем же продолжать дальше? Поэтому я взял палку, понимаете, «принеси палку». Мы освоили это где-то за три минуты. Понимаете, он приносил палку. Он мог приносить палку, понимаете, ну и что?

И я сказал:

И я сказал:

• Что ж, ты получаешь какое-то внимание.

• Что ж, ты получаешь какое-то внимание.

Я сказал: «Что ж, для меня это ничего не значит. Если ты не хочешь прыгать через обруч, значит ты не хочешь прыгать через обруч». И я погладил его, мы поиграли какое-то время с мячом, вот и все.

Я сказал: «Что ж, для меня это ничего не значит. Если ты не хочешь прыгать через обруч, значит ты не хочешь прыгать через обруч». И я погладил его, мы поиграли какое-то время с мячом, вот и все.

Пес сел и задумался над этим, он думал об этом весь оставшийся день, он думал об этом весь вечер, он сидел на том же самом месте на следующее утро. Вот так задержка общения!

Пес сел и задумался над этим, он думал об этом весь оставшийся день, он думал об этом весь вечер, он сидел на том же самом месте на следующее утро. Вот так задержка общения!

Я вернулся в обычное время и сказал:

Я вернулся в обычное время и сказал:

• Вот обруч. Вот палка. Что ты будешь с ними делать?

• Вот обруч. Вот палка. Что ты будешь с ними делать?

Понимаете, в конце концов пес истощил мою фантазию. Он полностью истощил мою фантазию. Он дошел до того, что я мог научить его выполнять трюк, состоящий из пяти частей, и он делал его по одному сигналу. Понимаете, он по одному моему сигналу выполнял пять действий, и у меня просто больше не осталось трюков в запасе. У меня просто не было больше никаких трюков. Я хочу сказать, я больше ничего не мог придумать. Я научил его включать и выключать лампочки, научил его наполнять деревянный ящик, я научил его всему, – единственное, чему я его не научил, так это чистить мне обувь. И к этому моменту мы беседовали с ним чуть ли не о Ницше, во всяком случае о вещах подобного рода, поэтому...

Понимаете, в конце концов пес истощил мою фантазию. Он полностью истощил мою фантазию. Он дошел до того, что я мог научить его выполнять трюк, состоящий из пяти частей, и он делал его по одному сигналу. Понимаете, он по одному моему сигналу выполнял пять действий, и у меня просто больше не осталось трюков в запасе. У меня просто не было больше никаких трюков. Я хочу сказать, я больше ничего не мог придумать. Я научил его включать и выключать лампочки, научил его наполнять деревянный ящик, я научил его всему, – единственное, чему я его не научил, так это чистить мне обувь. И к этому моменту мы беседовали с ним чуть ли не о Ницше, во всяком случае о вещах подобного рода, поэтому...

Забавно, что пес перестал душить цыплят и вести себя антисоциально. Но этого пса дрессировал очень известный дрессировщик. Единственное, что сделал я, – это раз-дрессировал его. Поэтому мы не можем со всей уверенностью утверждать, что даже собака представляет собой раздражительно-ответный механизм.

Забавно, что пес перестал душить цыплят и вести себя антисоциально. Но этого пса дрессировал очень известный дрессировщик. Единственное, что сделал я, – это раз-дрессировал его. Поэтому мы не можем со всей уверенностью утверждать, что даже собака представляет собой раздражительно-ответный механизм.

Кошки – другое дело. Хотя рядом со мной было много кошек, которые... кстати говоря, весьма интересно наблюдать, что начинает происходить с кошками, если их поодитировать. Вот именно, животных можно одитировать, это очень легко делать. Им можно проводить старый дианетический процессинг.

Кошки – другое дело. Хотя рядом со мной было много кошек, которые... кстати говоря, весьма интересно наблюдать, что начинает происходить с кошками, если их поодитировать. Вот именно, животных можно одитировать, это очень легко делать. Им можно проводить старый дианетический процессинг.

Что ж, у меня была одна кошка, я научил эту кошку сводить счеты с редакторами. Она делала это для меня, понимаете... она со мной сотрудничала. Это была дианетическая кошка. Когда я писал книгу «Дианетика: современная наука душевного здоровья», она имела обыкновение лежать на кровати рядом с моей печатной машинкой, на рукописях, понимаете? Я брал из стопки новый лист, заправлял его в машинку, он заканчивался, и, когда я хотел положить его в стопку... кошка поднимала лапу. Честно. Она делала это практически с каждым листом бумаги, на котором был напечатан текст книги «Дианетика: современная наука душевного здоровья». Понимаете, жизнерадостная, компанейская кошка, она любила слушать, как урчит печатная машинка. Это была электрическая печатная машинка, и она урчала, и мне кажется, она спутала ее с самой собой или что-то в этом роде.

Что ж, у меня была одна кошка, я научил эту кошку сводить счеты с редакторами. Она делала это для меня, понимаете... она со мной сотрудничала. Это была дианетическая кошка. Когда я писал книгу «Дианетика: современная наука душевного здоровья», она имела обыкновение лежать на кровати рядом с моей печатной машинкой, на рукописях, понимаете? Я брал из стопки новый лист, заправлял его в машинку, он заканчивался, и, когда я хотел положить его в стопку... кошка поднимала лапу. Честно. Она делала это практически с каждым листом бумаги, на котором был напечатан текст книги «Дианетика: современная наука душевного здоровья». Понимаете, жизнерадостная, компанейская кошка, она любила слушать, как урчит печатная машинка. Это была электрическая печатная машинка, и она урчала, и мне кажется, она спутала ее с самой собой или что-то в этом роде.

Но в любом случае, даже эта кошка не была хорошим примером раздражительноответного механизма. Эта кошка под воздействием раздражительно-ответного механизма мыла мордочку и делала другие вещи, но на самом деле поначалу она была довольно робкой. И в один прекрасный день я решил, что слишком многие редакторы приходили и отпихивали ее ногой, понимаете? Кошка лежит себе перед камином или на славном, удобном стуле, а редактор... будучи привилегированной фигурой... приходит, пихает ее, понимаете, и садится рядом с камином. И я решил... что это было узурпацией незыблемого права. Тогда я взял кошку и провел ей вот такой процесс: тут сидела кошка, я клал перед ней шнурок от ботинок, и всякий раз, когда кошка кидалась на него, я отдергивал этот шнурок. Поначалу она была очень робкой. Шнурок, понимаете... а, не работало. Очень скоро, понимаете... тч-чуу... она вытягивала лапу, чтобы схватить шнурок, понимаете? Потом я надел на руку толстую перчатку, положил руку рядом с кошкой, и всякий раз, когда она делала малейшее движение в сторону перчатки, я немного отодвигал руку. Не настолько быстро, чтобы испугать ее, но с достаточной скоростью, чтобы ее увлечь. Боже мой, я вытащил ее якорные точки где-то на 12 километров. Приходит редактор, удобно устраивается рядом с камином, кошка подходит и смотрит на его шнурки... цап! Замечательный пример тона 1,1 с моей стороны.

Но в любом случае, даже эта кошка не была хорошим примером раздражительноответного механизма. Эта кошка под воздействием раздражительно-ответного механизма мыла мордочку и делала другие вещи, но на самом деле поначалу она была довольно робкой. И в один прекрасный день я решил, что слишком многие редакторы приходили и отпихивали ее ногой, понимаете? Кошка лежит себе перед камином или на славном, удобном стуле, а редактор... будучи привилегированной фигурой... приходит, пихает ее, понимаете, и садится рядом с камином. И я решил... что это было узурпацией незыблемого права. Тогда я взял кошку и провел ей вот такой процесс: тут сидела кошка, я клал перед ней шнурок от ботинок, и всякий раз, когда кошка кидалась на него, я отдергивал этот шнурок. Поначалу она была очень робкой. Шнурок, понимаете... а, не работало. Очень скоро, понимаете... тч-чуу... она вытягивала лапу, чтобы схватить шнурок, понимаете? Потом я надел на руку толстую перчатку, положил руку рядом с кошкой, и всякий раз, когда она делала малейшее движение в сторону перчатки, я немного отодвигал руку. Не настолько быстро, чтобы испугать ее, но с достаточной скоростью, чтобы ее увлечь. Боже мой, я вытащил ее якорные точки где-то на 12 километров. Приходит редактор, удобно устраивается рядом с камином, кошка подходит и смотрит на его шнурки... цап! Замечательный пример тона 1,1 с моей стороны.

Ну да ладно, кошка стала очень боевой. А став боевой, она начала охотиться, начала лазать тут и там и выкидывать всякие номера, например: ложиться на мои рукописи, когда я пишу, и поднимать лапу, чтобы я мог положить листок и так далее.

Ну да ладно, кошка стала очень боевой. А став боевой, она начала охотиться, начала лазать тут и там и выкидывать всякие номера, например: ложиться на мои рукописи, когда я пишу, и поднимать лапу, чтобы я мог положить листок и так далее.

Процессинг, который проводят животным, похоже, показывает, что не все тэтаны занимают человеческие тела. Я как-то раз видел одну лошадь, которая в прошлой жизни была дамой. Эта лошадь вне всякого сомнения была странной. Она не прислушивалась к голосу здравого смысла. И любой наездник мужского пола, который к ней подходил, что ж, тч... тут его поездке и конец... бац! Но тем не менее это была очень, очень милая, умная лошадь... если, конечно, вам хотелось, чтобы она была умная. Но если вы пытались управлять этой лошадью на основе принципа «раздражитель – ответ», эта лошадь становилась плохой.

Процессинг, который проводят животным, похоже, показывает, что не все тэтаны занимают человеческие тела. Я как-то раз видел одну лошадь, которая в прошлой жизни была дамой. Эта лошадь вне всякого сомнения была странной. Она не прислушивалась к голосу здравого смысла. И любой наездник мужского пола, который к ней подходил, что ж, тч... тут его поездке и конец... бац! Но тем не менее это была очень, очень милая, умная лошадь... если, конечно, вам хотелось, чтобы она была умная. Но если вы пытались управлять этой лошадью на основе принципа «раздражитель – ответ», эта лошадь становилась плохой.

Я не знаю, можно ли с помощью наказания заставить человека или лошадь и так далее вести себя по принципу «раздражитель – ответ», и мне не известно ни одного настоящего доказательства того, что с помощью наказания или принуждения можно научить кого-либо что-то делать. Мне не известно ни одного доказательства того, чтобы с помощью методов обучения, основанных исключительно на раздражительно-ответном механизме, кого-либо удалось чему-то научить. Понимаете, я совершенно не уверен в том, что это возможно. Так вот, это мнение совершенно противоречит... это мнение совершенно противоречит самым дорогим и любимым убеждениям, которых сегодня придерживаются в сфере образования и в правительстве. К сожалению, оно им совершенно противоречит. Без сотрудничества со стороны индивидуума, все подобные методы обучения обречены на провал... без хотя бы некоторого сотрудничества. В конце концов, единственное, что у нас есть, – это желание человека. Если все методы обучения, основанные на раздражительноответном механизме сейчас не дают результата, то позвольте мне уверить вас, что они никогда не дадут результата. Они просто никогда не дадут результата.

Я не знаю, можно ли с помощью наказания заставить человека или лошадь и так далее вести себя по принципу «раздражитель – ответ», и мне не известно ни одного настоящего доказательства того, что с помощью наказания или принуждения можно научить кого-либо что-то делать. Мне не известно ни одного доказательства того, чтобы с помощью методов обучения, основанных исключительно на раздражительно-ответном механизме, кого-либо удалось чему-то научить. Понимаете, я совершенно не уверен в том, что это возможно. Так вот, это мнение совершенно противоречит... это мнение совершенно противоречит самым дорогим и любимым убеждениям, которых сегодня придерживаются в сфере образования и в правительстве. К сожалению, оно им совершенно противоречит. Без сотрудничества со стороны индивидуума, все подобные методы обучения обречены на провал... без хотя бы некоторого сотрудничества. В конце концов, единственное, что у нас есть, – это желание человека. Если все методы обучения, основанные на раздражительноответном механизме сейчас не дают результата, то позвольте мне уверить вас, что они никогда не дадут результата. Они просто никогда не дадут результата.

Желание индивидуума – вот что дает результат. Это дает результат. Иначе говоря, единственное, что есть в работнике, – это его желание работать. Это заставляет совершенно иначе посмотреть на очень многие вещи. Если уменьшить это желание, ничего не останется. Если вы уменьшите желание человека сотрудничать, ничего не останется.

Желание индивидуума – вот что дает результат. Это дает результат. Иначе говоря, единственное, что есть в работнике, – это его желание работать. Это заставляет совершенно иначе посмотреть на очень многие вещи. Если уменьшить это желание, ничего не останется. Если вы уменьшите желание человека сотрудничать, ничего не останется.

Так вот, помните о том, что существует желание играть в игру. Желание иметь определенный набор правил и подчиняться им. Все это часть игры. Существует готовность иметь барьеры. Если вы сходу скажете, что никакого желания иметь игру не существует, то вы выдвинете совершенно несостоятельное предположение. Индивидуум на самом деле хочет что-то делать. Поэтому он готов пойти на многое, чтобы ему было что делать. Но именно желание играть в игру, желание быть здесь, быть полезным – вот единственные настоящие сокровища, которыми располагает человек... и не важно, обучает ли он собаку, лошадь, человека или кого-то еще. Больше ничего нет. И когда этого желания нет, не остается ничего.

Так вот, помните о том, что существует желание играть в игру. Желание иметь определенный набор правил и подчиняться им. Все это часть игры. Существует готовность иметь барьеры. Если вы сходу скажете, что никакого желания иметь игру не существует, то вы выдвинете совершенно несостоятельное предположение. Индивидуум на самом деле хочет что-то делать. Поэтому он готов пойти на многое, чтобы ему было что делать. Но именно желание играть в игру, желание быть здесь, быть полезным – вот единственные настоящие сокровища, которыми располагает человек... и не важно, обучает ли он собаку, лошадь, человека или кого-то еще. Больше ничего нет. И когда этого желания нет, не остается ничего.

Теперь давайте посмотрим на преклиров. Преклиры желают одитироваться. Но когда это желание у них пропадает, не остается ничего. Вы не сможете заставить преклира одитироваться. И вот что забавно: мы занимаемся тем, к чему преклир должен испытывать желание, прежде чем взяться за это, и все, что мы должны сделать, – это продемонстрировать, что у нас хорошие намерения и что мы хотим, чтобы у преклира было желание одитироваться, и мы прорвемся через его нежелание одитироваться. Именно так одитор и входит в кейс. Он создает у преклира желание одитироваться, а потом усиливает его. И после этого у человека возникает желание не только одитироваться, но и жить и делать всевозможные вещи.

Теперь давайте посмотрим на преклиров. Преклиры желают одитироваться. Но когда это желание у них пропадает, не остается ничего. Вы не сможете заставить преклира одитироваться. И вот что забавно: мы занимаемся тем, к чему преклир должен испытывать желание, прежде чем взяться за это, и все, что мы должны сделать, – это продемонстрировать, что у нас хорошие намерения и что мы хотим, чтобы у преклира было желание одитироваться, и мы прорвемся через его нежелание одитироваться. Именно так одитор и входит в кейс. Он создает у преклира желание одитироваться, а потом усиливает его. И после этого у человека возникает желание не только одитироваться, но и жить и делать всевозможные вещи.

Поэтому, когда мы изучаем промышленность, когда мы изучаем эти две довольно странные силы под названием рабочий класс и управление... мы знаем, что рабочий класс и управление никогда не воюют между собой. Они никогда между собой не воюют. Если вы сможете показать мне на фабрике кого-нибудь, кто не управляет ничем, то я покажу вам представителя рабочего класса, понимаете? Но мне ни разу не удалось найти хоть одного человека на фабрике, который бы ничем не управлял. Мне все равно... уборщик управляет метлой. И вот тогда я покажу вам представителя рабочего класса, с которым управление должно воевать.

Поэтому, когда мы изучаем промышленность, когда мы изучаем эти две довольно странные силы под названием рабочий класс и управление... мы знаем, что рабочий класс и управление никогда не воюют между собой. Они никогда между собой не воюют. Если вы сможете показать мне на фабрике кого-нибудь, кто не управляет ничем, то я покажу вам представителя рабочего класса, понимаете? Но мне ни разу не удалось найти хоть одного человека на фабрике, который бы ничем не управлял. Мне все равно... уборщик управляет метлой. И вот тогда я покажу вам представителя рабочего класса, с которым управление должно воевать.

Так вот, я могу представить себе, каким образом управление может воевать с капиталистом. Я могу представить себе это, поскольку в старые времена капиталисты просто делали деньги с помощью денег. У капиталиста имелась какая-то сумма денег, и он использовал эти имеющиеся у него деньги, чтобы сделать еще больше денег. Он сам никогда не вкладывал в работу ничего, кроме денег, но это довольно незначительный вклад, если учесть весь тот вклад, который делает общество: если вы просто вкладываете какие-то акции или облигации в дело, а потом сидите и стрижете купоны, зарабатывая на поте всех остальных. Таким образом, мы видим, что, поскольку капиталист не управляющий... понимаете, он ничем не управляет, он просто дает деньги, а потом стрижет купоны. Это чистейшая форма капитализма.

Так вот, я могу представить себе, каким образом управление может воевать с капиталистом. Я могу представить себе это, поскольку в старые времена капиталисты просто делали деньги с помощью денег. У капиталиста имелась какая-то сумма денег, и он использовал эти имеющиеся у него деньги, чтобы сделать еще больше денег. Он сам никогда не вкладывал в работу ничего, кроме денег, но это довольно незначительный вклад, если учесть весь тот вклад, который делает общество: если вы просто вкладываете какие-то акции или облигации в дело, а потом сидите и стрижете купоны, зарабатывая на поте всех остальных. Таким образом, мы видим, что, поскольку капиталист не управляющий... понимаете, он ничем не управляет, он просто дает деньги, а потом стрижет купоны. Это чистейшая форма капитализма.

Так вот, управляющий и управление действительно управляют, понимаете? Так что у нас есть две стороны: управление, и в эту категорию входят все, вплоть до уборщика, и капиталист, который вообще ничего не делает. И мы можем представить себе, что между этими двумя силами завяжется борьба. В этой ситуации очень просто возникнуть борьбе. И действительно, между ними ведется ожесточеннейшая борьба, которую никто не... никто еще не заметил. Но это великая борьба.

Так вот, управляющий и управление действительно управляют, понимаете? Так что у нас есть две стороны: управление, и в эту категорию входят все, вплоть до уборщика, и капиталист, который вообще ничего не делает. И мы можем представить себе, что между этими двумя силами завяжется борьба. В этой ситуации очень просто возникнуть борьбе. И действительно, между ними ведется ожесточеннейшая борьба, которую никто не... никто еще не заметил. Но это великая борьба.

Поэтому я не понимаю, почему управление не устраивает забастовки против капиталистов. Ведь капиталист практически равен нулю, точно так же как и его участие в производственной жизни. Мы говорим, что капиталист важный человек, просто из вежливости, чтобы иметь возможность занять у него еще немного денег.

Поэтому я не понимаю, почему управление не устраивает забастовки против капиталистов. Ведь капиталист практически равен нулю, точно так же как и его участие в производственной жизни. Мы говорим, что капиталист важный человек, просто из вежливости, чтобы иметь возможность занять у него еще немного денег.

Ну да ладно, мир вертится благодаря управляющим, менеджерам этого мира, а не капиталистам. Это заявление ставит меня в один ряд... мне кажется, оно, вероятно, ставит меня в один ряд с ярыми социалистами. Хотя на самом деле я и сам капиталист. Я дал таксисту чаевые в размере шиллинга и шести пенсов... это ставит меня в один ряд с капиталистами.

Ну да ладно, мир вертится благодаря управляющим, менеджерам этого мира, а не капиталистам. Это заявление ставит меня в один ряд... мне кажется, оно, вероятно, ставит меня в один ряд с ярыми социалистами. Хотя на самом деле я и сам капиталист. Я дал таксисту чаевые в размере шиллинга и шести пенсов... это ставит меня в один ряд с капиталистами.

Ну да ладно, когда на заводе назревает столкновение, оно назревает не потому, что люди хотят получить от завода больше. Оно назревает не потому, что дела на заводе идут из рук вон плохо. Причина очень проста: оно назревает потому, что кто-то уменьшил желание людей работать. Вот и все. Вот и все. И если уменьшить его достаточно сильно, то производства не будет вообще. Не останется никаких больших заводов, не останется никакой индустриальной цивилизации.

Ну да ладно, когда на заводе назревает столкновение, оно назревает не потому, что люди хотят получить от завода больше. Оно назревает не потому, что дела на заводе идут из рук вон плохо. Причина очень проста: оно назревает потому, что кто-то уменьшил желание людей работать. Вот и все. Вот и все. И если уменьшить его достаточно сильно, то производства не будет вообще. Не останется никаких больших заводов, не останется никакой индустриальной цивилизации.

Хорошо, теперь давайте рассмотрим этот раздражительно-ответный механизм... если он может распространиться в таких больших масштабах, давайте рассмотрим раздражительно-ответный механизм и посмотрим, имеет ли он хоть какое-то отношение к молодежи и к образованию. Что ж, весь этот вопрос станет очень простым, понимаете, если вы поймете, что на самом деле никакой такой вещи, как раздражительно-ответный механизм... как точный раздражительно-ответный механизм, не существует. На все эти механизмы нельзя положиться по той или иной причине. Как только вы покидаете область, в которой действуют исключительно машины, на раздражительно-ответный механизм больше полагаться нельзя. Поэтому мы видим, что всякий раз, когда молодежь отвергают, всякий раз, когда ее желание быть частью общества уменьшают, всякий раз, когда ее импульс к обучению опять сводят к раздражительно-ответному механизму, мы видим, что мы теряем ценных граждан.

Хорошо, теперь давайте рассмотрим этот раздражительно-ответный механизм... если он может распространиться в таких больших масштабах, давайте рассмотрим раздражительно-ответный механизм и посмотрим, имеет ли он хоть какое-то отношение к молодежи и к образованию. Что ж, весь этот вопрос станет очень простым, понимаете, если вы поймете, что на самом деле никакой такой вещи, как раздражительно-ответный механизм... как точный раздражительно-ответный механизм, не существует. На все эти механизмы нельзя положиться по той или иной причине. Как только вы покидаете область, в которой действуют исключительно машины, на раздражительно-ответный механизм больше полагаться нельзя. Поэтому мы видим, что всякий раз, когда молодежь отвергают, всякий раз, когда ее желание быть частью общества уменьшают, всякий раз, когда ее импульс к обучению опять сводят к раздражительно-ответному механизму, мы видим, что мы теряем ценных граждан.

Каким образом мы можем потерять всех ценных граждан в мире? Каким образом мы можем создать целое поколение, в котором не будет ни одного ценного гражданина? Мы можем просто настаивать на том, чтобы в основе обучения и деятельности каждого молодого человека и девушки этого общества лежал раздражительно-ответный механизм. Мы можем настаивать на том, чтобы людей никогда не учили не лезть в горячую духовку, взывая к их здравому смыслу... мы можем настаивать на том, что нужно сделать так, чтобы они сначала обожглись, и что только после этого они перестанут лезть в горячую духовку. И если мы будем действовать, исходя из этого убеждения, довольно часто и на протяжении довольно долго времени, и если мы будем руководствоваться этим во всех сферах деятельности, у нас в итоге не будет ни одного лидера. У нас в итоге не будет ни одного стоящего человека. У нас в итоге не окажется ни одного делателя. У нас в итоге будет лишь кучка рабов и некому будет нажимать на кнопки, но будут ли они хотя бы рабами?

Каким образом мы можем потерять всех ценных граждан в мире? Каким образом мы можем создать целое поколение, в котором не будет ни одного ценного гражданина? Мы можем просто настаивать на том, чтобы в основе обучения и деятельности каждого молодого человека и девушки этого общества лежал раздражительно-ответный механизм. Мы можем настаивать на том, чтобы людей никогда не учили не лезть в горячую духовку, взывая к их здравому смыслу... мы можем настаивать на том, что нужно сделать так, чтобы они сначала обожглись, и что только после этого они перестанут лезть в горячую духовку. И если мы будем действовать, исходя из этого убеждения, довольно часто и на протяжении довольно долго времени, и если мы будем руководствоваться этим во всех сферах деятельности, у нас в итоге не будет ни одного лидера. У нас в итоге не будет ни одного стоящего человека. У нас в итоге не окажется ни одного делателя. У нас в итоге будет лишь кучка рабов и некому будет нажимать на кнопки, но будут ли они хотя бы рабами?

Именно в этом состоит заблуждение социализма и коммунизма. Они думают, что рабов можно создать, но это не так. Вот в чем заключается жуткая истина, которая стоит за этими великими социальными движениями. Мы видим, как они спотыкаются. Мы видим, как они терпят фиаско. Их идеи не осуществимы. В них заложена вера в то, что человека можно заставить отвечать на раздражитель: страх перед наказанием, страх потери будет настолько велик, что человек будет продолжать работать. А это невозможно. Рано или поздно кто-нибудь из команды скажет: «Да пропади оно все пропадом!» Кому-нибудь в голову придет какая-нибудь мысль, кто-нибудь сделает что-нибудь такое, что разрушит всю эту систему. Кто-нибудь обратится к своим собратьям-рабочим со словами: «Понимаете, я только что заметил кое-что. В этом жернове, который все мы вращали, не было зерна уже два года».

Именно в этом состоит заблуждение социализма и коммунизма. Они думают, что рабов можно создать, но это не так. Вот в чем заключается жуткая истина, которая стоит за этими великими социальными движениями. Мы видим, как они спотыкаются. Мы видим, как они терпят фиаско. Их идеи не осуществимы. В них заложена вера в то, что человека можно заставить отвечать на раздражитель: страх перед наказанием, страх потери будет настолько велик, что человек будет продолжать работать. А это невозможно. Рано или поздно кто-нибудь из команды скажет: «Да пропади оно все пропадом!» Кому-нибудь в голову придет какая-нибудь мысль, кто-нибудь сделает что-нибудь такое, что разрушит всю эту систему. Кто-нибудь обратится к своим собратьям-рабочим со словами: «Понимаете, я только что заметил кое-что. В этом жернове, который все мы вращали, не было зерна уже два года».

«Хм?»

«Хм?»

И они спросят: «Хм?»... поскольку они не привыкли, чтобы с ними говорили...

И они спросят: «Хм?»... поскольку они не привыкли, чтобы с ними говорили...

И он скажет: «Так и есть. Смотрите... смотрите сюда. Тут нет зерна. Мы ничего неперемалываем. Мы ничего не делаем. Мы просто ходим по кругу и крутим это колесо».

И он скажет: «Так и есть. Смотрите... смотрите сюда. Тут нет зерна. Мы ничего неперемалываем. Мы ничего не делаем. Мы просто ходим по кругу и крутим это колесо».

Они посмотрят и скажут:

Они посмотрят и скажут:

• Эй, а тут что, должно быть зерно?

• Эй, а тут что, должно быть зерно?

И все остальные скажут: «К черту все это!» И сбросят с себя это ярмо, и произойдет еще одна история наподобие «Ему не нравился суп». Шесть или восемь рабочих начнут думать. Когда человек обнаружит, что его надули, он придет в такую ярость, какой не видели и в аду. Когда он обнаружит, что его использовали как машину, тогда как он в состоянии мыслить, его ярость будет такой сильной, что перед ней не устоит ни одна стена в мире. Принуждать человека, принуждать молодежь и принуждать кого бы то ни было еще – это все равно, что сжимать невероятно тугую пружину еще сильнее, сильнее и сильнее. Пружина сжимается сильнее, а вы давите на нее еще больше, и в один прекрасный день вы вытянете руки полностью, но пружина так и не будет сжата до конца. И что же произойдет потом? Если у вас дрогнет хотя бы один палец, пружина вырвется и разожмется со страшным свистом – вжииить.

И все остальные скажут: «К черту все это!» И сбросят с себя это ярмо, и произойдет еще одна история наподобие «Ему не нравился суп». Шесть или восемь рабочих начнут думать. Когда человек обнаружит, что его надули, он придет в такую ярость, какой не видели и в аду. Когда он обнаружит, что его использовали как машину, тогда как он в состоянии мыслить, его ярость будет такой сильной, что перед ней не устоит ни одна стена в мире. Принуждать человека, принуждать молодежь и принуждать кого бы то ни было еще – это все равно, что сжимать невероятно тугую пружину еще сильнее, сильнее и сильнее. Пружина сжимается сильнее, а вы давите на нее еще больше, и в один прекрасный день вы вытянете руки полностью, но пружина так и не будет сжата до конца. И что же произойдет потом? Если у вас дрогнет хотя бы один палец, пружина вырвется и разожмется со страшным свистом – вжииить.

Именно поэтому сегодняшний мир кажется нам таким напряженным. Именно поэтому он кажется таким. В нем сегодня существует несколько обществ, которые занимаются именно этим... они сжимают пружину, и теперь их руки вытянуты до конца, и кому-нибудь в голову может прийти какая-нибудь мысль.

Именно поэтому сегодняшний мир кажется нам таким напряженным. Именно поэтому он кажется таким. В нем сегодня существует несколько обществ, которые занимаются именно этим... они сжимают пружину, и теперь их руки вытянуты до конца, и кому-нибудь в голову может прийти какая-нибудь мысль.

Так вот, вы можете воспринимать эти слова революционными, если хотите. Это звучит ужасно революционно, но это всего лишь философия. Так уж получилось, что это правда. Все общества, которые зависят от обучения, основанного на раздражительноответном механизме, все школы, которые зависят от этого, все семьи, которые зависят от обучения, основанного на раздражительно-ответном механизме, упускают из виду один фактор, который имеет хоть какую-то ценность, – желание человека принимать участие в деятельности. Желание человека вносить свой вклад и принимать участие. Когда они не принимают во внимание этот фактор и когда они специализируются на раздражительноответном механизме, они теряют человека, ведь это все, что у них есть, – человек, который желает принимать участие. И когда у них больше нет человека, желающего принимать участие, у них не остается ничего. У них остается разжимающаяся пружина.

Так вот, вы можете воспринимать эти слова революционными, если хотите. Это звучит ужасно революционно, но это всего лишь философия. Так уж получилось, что это правда. Все общества, которые зависят от обучения, основанного на раздражительноответном механизме, все школы, которые зависят от этого, все семьи, которые зависят от обучения, основанного на раздражительно-ответном механизме, упускают из виду один фактор, который имеет хоть какую-то ценность, – желание человека принимать участие в деятельности. Желание человека вносить свой вклад и принимать участие. Когда они не принимают во внимание этот фактор и когда они специализируются на раздражительноответном механизме, они теряют человека, ведь это все, что у них есть, – человек, который желает принимать участие. И когда у них больше нет человека, желающего принимать участие, у них не остается ничего. У них остается разжимающаяся пружина.

Спасибо.

Спасибо.