Миссия Земля «Судьба страха» (Книга 5, Часть 41)

Через Мраморное море, через Дарданеллы, двадцать один час мучительных приступов рвоты, двадцать один час пребывания в аду.

Я сидел в провонявшей рыбой каюте помощника капитана и блевал в скверно пахнущее ведро. Ох и верно же назвали эту посудину — «Sanci»! Но никакая боль в животе не шла в сравнение с тем, что я испытывал. Сильная встречная волна подгонялась ветром с Эгейского моря, который свирепел с каждой милей.

Но мне досаждал не только ветер. В начале пути я следил за исчезающими в дымке огнями Стамбула: мне казалось, что турецкие военные суда непременно ринутся за мной вдогонку, и я решил, что продам свою жизнь по самой высокой цене. Но тут меня стала одолевать килевая качка, и я заблевал над поручнями. Капитан, опасаясь, что я свалюсь за борт, затолкал меня в каюту помощника и дал ведро, сказав при этом, что не хочет терять оставшейся части платежа.

Сначала меня так замутило, что я испугался: а вдруг умру. Потом меня замутило гораздо сильнее, и я испугался, что не умру.

Постепенно, между позывами рвоты, я стал размышлять, как же я дошел до жизни такой. Неужели нельзя было жить как-то иначе, чтобы избежать этих бешеных полетов на космических кораблях и этих сумасшедших качек на рыболовных судах? Неужели я не мог найти себе другую работу, спокойную, сидячую, без нервотрепки? По своей конституции был просто не приспособлен к этому образу жизни.

Так, мучаясь час за часом, я начал приходить к чему-то определенному. Ржавое с вмятинами ведро, в котором рыбья чешуя плещется вместе с блевотиной, становится своего рода замечательным магическим кристаллом. В нем совершенно отчетливо можно увидеть, что будущее такого рода в большом количестве определенно может повредить будущему твоему здоровью.

Потому-то я и задумался над тем, что же поставило меня в такое положение. Должно быть, уже где-то в прошлом нити судьбы стали сплетаться, готовя мне эту ужасную долю. По мере того как тянулся этот серый день и серый ветер взбивал серые барашки на сером загрязненном отходами море, серость моего настроения сконденсировалась на чисто черной определенности моих размышлений, придав им большую убедительность.

Хеллер! Если бы он первый не обследовал эту планету, я бы здесь не находился. Я бы не попал в это ужасное положение, преследуемый демоническими женщинами, терзаемый злыми насмешливыми ветрами, утрясенный и укачанный до того, что из желудка в ведро уже не поступало ничего, кроме шума.

Хеллер! Если бы не его чувство долга военного инженера, не ворвалась бы в мою жизнь вдова Тейл, а медсестра Билдирджина не стала бы причиной угрозы расправы со мной посредством дробовика или посредством женитьбы.

Хеллер! Если бы он вовсе не появился на моем небосклоне, тот роковой вызов Ломбара никогда бы не прервал моей охотничьей поездки, и теперь, вместо того чтобы с тревогой смотреть, не появятся ли в ведре следы крови, я премило постреливал бы себе певчих птичек в свое полное удовольствие на Волтаре в горах Блайк.

Хеллер! Он всех восстановил против меня: Мили, Ске, Ботча, Фахт-бея. Он все замышлял и замышлял, как бы половчее втянуть меня в неприятности. Прахд, Крэк, Ахмед, Терс и вся эта дьявольская компания орущих демонов не преследовали бы меня, и не смеялись бы надо мной, и не торчали бы с Пророком в облаках, науськивая на меня женщин с камнями.

Хеллер! О, как же ясно я понял наконец, что во всем этом была его вина!

Хеллер! Над этим ведром для рыбы я дал священную клятву, что отомщу ему за все страдания, даже если для этого понадобится вся моя жизнь.

Когда мне стало ясно, отчего все у меня пошло наперекосяк, я отчетливо понял, что должен делать.

Я должен поехать в Нью-Йорк. Невзирая на любую опасность, невзирая на какие-либо трудности, я должен покончить с Хеллером раз и навсегда. Во благо Конфедерации, во благо Земли, во благо всей жизни где бы то ни было я должен разделаться с этой угрозой для всей Вселенной — с Хеллером!

Придя к такому твердому, удовлетворившему меня заключению, я почувствовал себя легче.

И воспринял как знак судьбы, когда в тот же момент вошел капитан и сообщил, что мы уже прибыли. Это полностью подтверждало мое заключение. Килевая качка прекратилась, и я больше не чувствовал себя больным. Это свидетельствует о том, что может сотворить совершенно правильно найденный ответ!

— Греция, — объявил толстяк-капитан, указывая в ту сторону. — Когда заплатите, мы высадим вас на берег.

Я знал, Что мне делать. Замести свой след.

Я вошел в каюту и взгромоздил саквояж на койку. Повернувшись спиной к двери, я достал очень плоский стенган и снова застегнул ремни саквояжа. Затем запихал турецкие лиры в грязную наволочку и туда же положил стенган.

Повернувшись к двери, я увидел, что капитан все еще стоит у поручней.

— Я заплачу, — сказал я, — когда на воду спустят шлюпку и отдадут команду отвезти меня на берег. Тогда сможешь получить вот это. — Я поднял наволочку с деньгами и, ухватив горсть купюр, показал ему, что в ней содержится.

Этот придурок выкрикнул свои приказания. За борт спустили резиновую надувную лодку с подвесным мотором. Двое из экипажа залезли в нее.

Я позвал капитана в каюту. Он и его команда знали, как я выгляжу. Они, возможно, заявят в греческую полицию. Даже если между Грецией и Турцией не было договоренности о выдаче прелюбодеев, я не мог рисковать. Этот капитан и члены его экипажа могли бы сообщить обо мне женщинам, когда те пришли бы к ним с расспросами. Мне нужно было замести следы. Кроме того, не годилось расшвыривать деньги, которые снова можно обратить в Доллары.

Я бочком придвинулся к двери, чтобы быть к ней ближе, чем капитан. Закрывая ее, я протянул наволочку:

— Здесь кое-что сверх обещанного. — И сунул в нее руку, словно хотел достать это «кое-что» и показать ему.

Он широко осклабился.

Пальцы мои сомкнулись на рукоятке стенгана.

Я выстрелил в него через наволочку.

Последовал слабый хлопок и стук тела: капитан упал на койку.

Я умело обшарил его карманы. Те самые тридцать тысяч оказались у него под ремнем. Я вернул их туда, где им и надлежало быть — к моим тысчонкам. Затем опорожнил наволочку и запихнул остальные деньги во внутренние карманы плаща.

Поставив бомбу на полчаса, я подсунул ее под матрац и нажал на рычажок.

Я поднял свой саквояж. Здесь не было ничего, в чем я теперь нуждался. В этом ужасном ведерке для рыбы я не нуждался уж точно!

Выйдя на палубу, я закрыл за собой дверь.

Двое ждали меня в резиновой лодке, остальные стояли у поручней. Я подошел к ним и сказал:

— Он там считает деньги. Вам, ребята, наверное, мало что из них достанется. А вы так славно потрудились в пути, что я хочу отблагодарить вас. Вот, держите подарок.

Я бросил стоявшим у поручней пачечку лир. Они, как сумасшедшие, замахали руками, пытаясь ухватить летящие в воздухе банкноты.

Стенган стоял на широком луче. Я выстрелил, и они все попадали на палубу. Двое в лодке попытались вскочить. Я выстрелил, и они свалились в воду.

Я подобрал с палубы брошенные мною банкноты и засунул их под брючный ремень. Положив саквояж в надувную лодку, я спустился в нее и отчалил.

Подвесной мотор представлял собой какое-то балканское нагромождение рычагов и проржавевших стержней. Пытаясь завести его, я потянул шнур на себя, потом еще раз, и еще, и еще. Никакого толку! Он даже не чихнул!

Лодку стало относить от темного корпуса шаланды.

Вдруг на борту ее началась суета.

Механики! Ведь я совсем забыл, что внизу должны быть механики!

С судна посыпались проклятия — турецкие, зловещие.

В свете луны я увидел у поручней силуэт человека с винтовкой!

Меня оглушил мощный хлопок выстрела. Справа от меня пуля пробороздила в воде светящуюся дорожку.

Я вытащил свой стенган и выстрелил. Стенган стоял на широком луче, и при такой дальности цель ему было не достать!

Еще один выстрел с судна!

Светящейся дорожки нет и в помине!

Зато послышалось шипение спускаемого воздуха!

Мою надувную лодку продырявили!

Я быстро переключился на узкий луч, прицелился.

Снова прогремел винтовочный выстрел!

Я выстрелил.

Человек на палубе упал как подкошенный.

Другой пытался выхватить у него винтовку.

Я снова прицелился и выстрелил.

Тот тоже свалился на палубу.

Моя надувная лодка медленно начинала тонуть.

Я лихорадочно поискал весло. Бесполезно!

Я поспешно распластался на носовом отсеке тонущей лодки и бешено заработал руками как веслами, пытаясь снова вернуться на судно.

Я ухватился за линь, стал было взбираться на борт, но, вспомнив о саквояже, заковылял назад, подхватил его, но упустил линь. Я подпрыгнул что есть силы и снова схватился за него. Вскарабкавшись на палубу, я оглянулся: резиновая лодка затонула окончательно.

Бомба! Мне нужно было срочно убираться с этого судна!

В средней его части я увидел привязанную весельную шлюпку. Перерезав веревки, я подтащил ее к борту. Но не обнаружил весел — только винтовку.

Столкнув шлюпку через поручни на воду и бросив в нее саквояж и винтовку, я прыгнул в нее и оттолкнулся от судна, которое вскоре должно было взорваться.

Орудуя прикладом винтовки как веслом, я устремился к берегу. Но шлюпка ползла еле-еле! И вела себя как обезумевшее существо: уклонялась то вправо, то влево. Мне приходилось грести то с одной, то с другой стороны.

С трудом одолевая фут за футом, взбивая прикладом винтовки холодные брызги и промокнув до нитки, я медленно приближался к берегу. Каждый раз, когда я глядел на него, мне казалось, что он нисколько не становится ближе. Поперечный поток, похоже, увлекал меня в направлении, параллельном береговой линии.

Я доблестно удвоил свои усилия. Наконец-то дело пошло на лад. Берег стал приближаться.

Внезапно у меня за спиной все небо заполыхало оранжевым светом. В темноте ночи вверх на сотню футов взвилось огромное пламя.

Бум!

Меня шарахнуло взрывной волной.

Слава Богу, со мной вроде все было в порядке.

Но тут мою шлюпку понесло вверх!

Прибойная волна!

Гребень ее ломался, и меня вместе с лодкой стремительно повлекло к берегу!

Ну и скорость! Словно летишь на гоночной машине сквозь белую, как пена, ночь!

Прибрежные камни! Они стремительно неслись прямо на меня, подобно каким-то черным шарикам!

Мгновение, и я пролетел над ними.

Внезапно рев мчащейся воды сменился громким треском. Ошарашенный, я не понимал, что случилось.

Вода откатывалась, но я и шлюпка оставались на месте.

Я сидел на узкой полоске берега в разбитой шлюпке, у которой больше не было днища и по бокам торчали обломки планшира и уключин.

Я оглянулся на чернеющее море. С ним покончено. Хватит с меня моря! Еще одна черная пометка против имени Хеллера! И тут я услышал голос:

— Вы с того взорванного судна?

Беда! Моя высадка не прошла незамеченной. Мой след остался незаметенным. Стараясь скрыть огорчение, я спросил:

— Где я нахожусь?

— На острове, — отвечал он.

Предательство! Мне не следовало доверяться этому подлому капитану. Он высадил меня не на материке, как мы договаривались, а на острове.

Тут с новым ужасом я осознал, что старик говорит по-турецки! Я-то не говорю по-гречески!

О боги, эти женщины еще могут меня отыскать. И Пророк все еще, наверное, сидит на небесах, готовый камнями выбить из меня душу.

Надо было наилучшим образом использовать ситуацию и узнать, в какую сторону бежать.

— Что это за остров? — спросил я.

— Лемнос, — отвечал старик.

Я в географии разбирался слишком слабо, но никогда не слышал, чтобы такой остров принадлежал Турции. Его название звучало не по-турецки. Питая слабую надежду, я все же поинтересовался:

— А что это за страна?

— Греция, — сказал он.

— Тогда почему вы разговариваете по-турецки? — возмутился я.

Он поднял обломок шлюпки. В бледном свете луны на нем отчетливо читалось: «Sanci».

— Вот из-за этого и вашей одежды. — Он указал на восток. — Турция вон там, всего лишь в двадцати пяти милях, и моя жена родом оттуда.

Меня не обманешь! Он просто пытался задержать меня, чтобы успеть вызвать полицию. Если его жена турчанка, обо всем случившемся в Афьоне она наверняка уж узнает. Женщины тесно общаются друг с другом. И к тому же они очень коварны.

— Вы бы зашли в мою лачугу, — предложил старик.— А я сообщу куда скажете, чтобы вас отсюда забрали.

Он взял мой саквояж и пошел вверх по берегу, сделав мне знак следовать за ним. Старик, конечно же, собирался заманить меня в ловушку. Я пошел за ним, уже зная, как с ним поступлю.

Две собаки все время принюхивались ко мне. Я знал, что они уже определили, кто я такой. Пришлось и их включить в свои планы. Лачуга оказалась очень жалкой. Вокруг стояло несколько других домов. Все они выглядели брошенными.

Он усадил меня за стол и достал бутылку местной водки «оуз». Это подтвердило мои подозрения. Он намеревался напоить меня, а потом сдать кой-кому тепленьким.

Однако я хорошо помнил, чему меня обучали в Аппарате: когда тебе угрожает опасность, будь хитрым и изворотливым, а поскольку опасность угрожает всегда, значит, всегда изворачивайся и хитри.

— Где же ваша жена? — полюбопытствовал я.

— Уже несколько лет как умерла.

— А те другие дома? Там кто-нибудь живет?

— Все переехали в города. Теперь никого не осталось.

— А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он указал рукой в южном направлении:

— Там Мудрое. Довольно далеко.

— И никого поблизости больше нет?

— Я один. Давно уже на пенсии. Немного рыбачу.

Да вы пейте. Небось, промерзли до костей. Мне нужно выйти на дорогу и позвонить.

Но я уже знал все, что мне было нужно. И ему не удастся задержать меня здесь, пьяного, до тех пор, пока не явится полиция. Когда он выходил за дверь, я выстрелил в него из стенгана, поставленного на полную мощность, на узкий луч. Ему снесло полголовы.

Собаки забеспокоились.

Я пристрелил и их.

После чего оттащил все три тела на берег, столкнул то, что осталось от шлюпки, в воду и положил в нее тела. Обломки с названием судна я зарыл в землю.

Если кому-нибудь случится оказаться поблизости, все будет выглядеть так, будто шлюпку разнесло при взрыве на судне, а потом прибило к берегу приливом.

Я замел след и вернулся в лачугу.

Крови там было мало, и я стер все пятна, которые остались.

У старика нашелся еще один костюм — воскресный, я полагаю. Греки чаще всего носят западную одежду и белые рубашки без галстука.

Я разделся, повесил одежду у огня, а пока она сушилась, съел найденное у старика сухое печенье и запил его водой. Упаковав в саквояж свое арабское одеяние, я облачился в костюм старика. Он не очень подходил по размеру и поэтому выглядел уж слишком греческим.

И тут меня осенило: я ведь не говорю по-гречески, а потому могу нарваться на неприятности. Пораскинув мозгами, я сунул в рот кусок ваты и обвязал голову тряпкой, Будто у меня болят зубы.

Ну вот, кажется, все. Я поднял саквояж. Он оказался тяжелым, но вытащить из него нельзя было ничего.

Я снова пустился в путь, затаив в сердце жажду мести против Хеллера!

Спотыкаясь в ночной темноте, я проковылял по длинной тропе и, выйдя на пустынную дорогу, зашагал в южном направлении.

Я шагал, и шагал, и шагал.

Путь был очень утомительным, но у меня имелся стимул. Любыми средствами я намеревался добраться до человека, который стал причиной всех моих бед. И ничто не могло меня остановить!

На рассвете я пришел в небольшой городок. В конце длинной пристани стояло небольшое суденышко. Из трубы подымалась струйка дыма. Это был внутриостровной паром, какими обычно пользуются эгейцы.

Я вздрогнул. Больше никакого моря!

Но что мне оставалось делать? Мне обязательно нужно было попасть на материк. В отличие от некоторых, которые, как говорят, когда-то существовали на этой планете, я не умел ходить по воде.

Только священная миссия, в которой я был задействован, придала мне силы духа, чтобы ступить на сходни.

Я поднялся по ним. На палубу вышел какой-то человек и глянул на пристань.

Я обернулся — и похолодел. По пристани шли несколько человек, и среди них были женщины!

Я приготовился бежать.

Человек что-то сказал мне по-гречески. Наверное, спрашивал о деньгах. Положеньице! Греческих денег я не имел. Турецкие показывать было нельзя. Это обнаружило бы мой след!

Стараясь не терять присутствия духа, я полез в карман и выудил оттуда тысячедолларовую американскую банкноту.

Он выпучил глаза, схватил банкноту и убежал. Я стиснул в кармане стенган.

Люди на пристани подходили все ближе.

Убежавший вернулся, ведя за собой еще одного человека.

Я окружен!

Их было слишком много! А я не имел при себе автоматической пушки.

Губы мои беззвучно зашептали молитву.

Второй человек нес ящик и при этом что-то быстро говорил. Не исключено, в ящике могли храниться электронаручники, а я не понимал ни слова из того, что они говорили. Второй принялся открывать ящик, первый ему помогал. Моя рука, сжимавшая в кармане рукоять стенгана, стала горячей и липкой.

Наконец они открыли свой ящик и указали на него. Первый помахал тысячедолларовой купюрой и снова указал на ящик, непрестанно что-то болтая как ненормальный.

В его речи то и дело звучало слово «пирейес». И вдруг я узнал это слово. Пирей — морские ворота в Афины, порт.

От облегчения у меня чуть ноги не подкосились. Он, очевидно, говорил, что не может дать сдачи и сделает это только в Пирее.

Я слабо кивнул.

Первый сунул мне в руку билет.

Я проковылял в кают-компанию и отлепил потные пальцы от рукоятки оружия в кармане. Потом взглянул на ладонь и подумал, что никогда еще она не была такой потной. И тут я увидел, что это не пот. Это полопались волдыри, которые я натер, волоча этот саквояж. Значит, не так уж я нервничал, как мне казалось.

Я забрался в угловое кресло, где мог держать под наблюдением все помещение. Одна часть моего существа страшилась того момента, когда судно отплывет из гавани, другая дождаться этого не могла. Неужели я становлюсь шизофреником и у меня начинается раздвоение личности?

Внезапно мне захотелось чесаться. Зуд появился сразу в нескольких местах и все усиливался. Психология учит: человека, испытывающего сильное нервное напряжение, тянет чесаться. А то, чему учит психология, должно быть чистой правдой. Однако я не чувствовал, что нахожусь на грани нервного истощения. Но даже если бы я находился на этой грани, что бы стала делать со мной команда? Ведь, судя по всему, врача на пароме не было.

Зуд все нарастал. Да, все-таки, должно быть, у меня действительно начинается нервное истощение.

Тут у меня по руке задвигалось что-то маленькое и черное. Я пригляделся. Бубонная чума? Неужели у меня выступают чумные пятна? О нет. Тогда меня поместят в карантин и будут держать там до тех пор, пока турчанки не наберут целую гору камней.

Но постойте-ка. Чумные пятна ведь не движутся. И не скачут.

Я внимательней пригляделся к крапинке, которая перескочила мне на колено.

Блоха!

О боги! Этот старик, ставший уже призраком, мстил мне. Ежедневно общаясь со своими (...) собаками, он набрался от них блох.

И здесь мне приходилось страдать из-за Хеллера! Только суровая решимость достать его в конце этого мучительного пути заставляла меня не сходить с него.

Судно отошло от пристани. Началась килевая качка.

Мой желудок решил, что сухое печенье старика совсем не годится для пищеварения.

Вскоре я оказался у поручней. И каждый раз, освобождаясь от очередной порции съеденного, я повторял мою священную клятву.

Хеллер мне заплатит. Он заплатит за все!

Теперь только это заставляло меня выносить мучения и жить.

Возмездие! Хеллер заплатит!

Я повторял это каждый раз в промежутках между приступами рвоты.

По крайней мере я знал, кто нес ответственность за мои беды. И я находился на пути к тому, чтобы что-то предпринять!

Только это поддерживало меня на всем протяжении моего кошмарного плавания.

Приходилось становиться хитрым и изворотливым как никогда. Теперь, когда судно уже не двигалось, я мог как следует пошевелить мозгами и вспомнить все уловки, которым меня обучали в Аппарате и которые могли бы пригодиться. По крайней мере, я выбрался от власти Пророка, живущего на небесах. Греческие боги обитают на горе Олимп, то есть где-то гораздо севернее. Поэтому оставалась какая-то надежда, что они не заметят, как я спустился на берег.

Смешайся с толпой — вот обязательное правило Аппарата. В тот самый момент когда я так и поступил и стал спускаться по сходням, ко мне пристал некто, спешащий наверх. Он заметил меня! Я вздрогнул. Сходящие по трапу люди не позволяли мне попятиться. Когда он протянул ко мне руку, я весь сжался. В руке он держал мешок. Незнакомец что-то протараторил и стал совать мешок мне. Опасаясь бомбы, я решил, что будет лучше, если я загляну в мешок, прежде чем брошу его ему в лицо и побегу.

Я заглянул. Драхмы! Здоровенный бумажный мешок, битком набитый драхмами в мелких купюрах. Это мне дали сдачу.

Я поспешил поскорее покинуть судно.

Автобус довез меня до Афин. Но времени шататься по Парфенону с культурно-просветительскими целями у меня не было. Я вполне мог обойтись историей. Прежде всего мне нужно было переодеться. Это помогло бы мне замести следы.

На главной улице Афин, очень современной, с множеством магазинов, я быстро сделал покупки: плащ, костюм, носки, рубашка, галстук, шляпа. Расплатился за все драхмами. На моей куче денег это не оставило почти никакого следа: одежда была недорогой.

Поехать в отель я не отважился. Там потребуют номер паспорта и имя. Я взял такси до аэропорта. После того как я купил билет второго класса на рейс до Нью-Йорка, у меня еще оставалась уйма драхм.

В аэропорту была уборная. Я зашел туда, поставил саквояж на сиденье и снял с себя одежду старика. Уничтожить ее не было возможности, поэтому я уложил ее в саквояж.

Смахнув с себя пару блох, я облачился в новую одежду, снял с головы повязку и вынул изо рта пропитавшийся слюной ватный тампон.

Укладывая в саквояж оружие, я обнаружил, что теперь он набит до предела и деньги в него уже не влезут. А у меня оставалось 98 тысяч долларов США, 91 тысяча турецких лир в мелких купюрах и 29 тысяч драхм, также в мелких купюрах. Целый ворох денег! Хватило бы, чтобы набить матрац.

Я запихал деньги в пару мешков из-под недавно купленной одежды и решил, что эти деньги, билет и дипломатический паспорт буду носить при себе, а все остальное оставлю в саквояже, и застегнул его на ремни.

У стойки регистрации багажа я предъявил свой фальшивый паспорт Объединенной Арабской лиги и потребовал нацепить на саквояж дипломатические бирки.

До посадки на мой рейс оставался час. Когда я, стараясь быть незаметным, пробирался через зал ожидания, один из истрепанных мешков с деньгами вдруг лопнул, и я едва успел подхватить его. Чуть-чуть не влип! Турецкие лиры могли бы рассыпаться по всему залу. При мысли о том, что тогда я бы обнаружил себя, я затрепетал.

За несколько драхм я купил сумку для авиапутешествий самого большого размера с надписью «Авиакомпания Израиля». Я схитрил: никто бы не предположил, что кто-то из Объединенной Арабской лиги будет лететь самолетом Израильской авиакомпании «Эйр Исраэл». «Запутай след» — вот девиз Аппарата.

Я зашел в телефонную будку и принялся запихивать деньги в новую сумку. Я пихал, пихал, и было ужасно трудно все это утрамбовать. Когда я закончил, «молния» закрылась только наполовину. Большего добиться оказалось невозможно.

И тут я с облегчением услышал, что объявляют мой рейс.

Вскоре я уже летел, оставляя за собой историческую Азию, Трою, Афины и Олимп, сидя в самолете. Вы знаете, кто находится еще выше — Роксентер. Он владеет большинством контрольных пакетов акций в большинстве авиакомпаний мира, и его банк «Граббе-Манхэттен» держит их закладные, готовый лишить их права выкупа этих самых закладных, если они осмелятся хоть на йоту уклониться от линии его интересов. А я, как семейный «шпиён» Роксентера, был вхож на эти небеса.

Надо сказать, что полет оказался сплошной нервотрепкой. Люди в самолете без конца делали руками какие-то движения, и поначалу мне казалось, что они тянутся за оружием. Даже стюардесса как-то подергивалась.

Я присмотрелся к ним повнимательней. Да они же чесались!

Блохи!

Ох, я почувствовал невероятное облегчение, когда обнаружил, что дело было только в этом. Поскольку это стало походить на приобретающую популярность моду, я смог почесываться, даже не испытывая при этом смущения. Да, и еще один инцидент на этом самолете следует отметить как достойный внимания. Сидевший сбоку от меня чешущийся пассажир стал подозрительно посматривать в мою сторону. Я почувствовал себя голым без своих пистолетов и бомб.

Когда нас обносили закуской, я тайком стянул с подноса довольно острую пластиковую вилку, надеясь, что кражи не обнаружат. Вилка сильно подняла мой воинский дух. Я в любую минуту мог выхватить ее из кармана, если бы этот пассажир опознал меня и позвал капитана.

Эти рейсы второго класса экономичны, однако экономией времени не отличаются и доставляют вас в Нью-Йорк не слишком-то быстро. С большими задержками, поскольку самолет уступал право вылета и первоочередной посадки самолетам первого класса, я наконец прибыл в аэропорт Джона Ф. Кеннеди.

Благодаря дипломатическому паспорту я проскочил таможню со свистом. Таможенник по досмотру ручного багажа — тот, что под видом замороженного трупа встречает вас в отделе иммиграции, — взглянул на меня, затем несколько странно на сумку израильской авиакомпании, но все же разрешил мне пройти. Я оглянулся, чтобы посмотреть, не готовится ли федеральная полиция к массированному налету на меня, но позади только почесывались набальзамированные чиновники.

И вот я сделал это — я ступил на землю США! А Бог США — все тот же Роксентер. Так что я находился в безопасности.

Итак, начинался мой первый карательный поход.

Носильщик бросил сумку на пол машины и протянул руку. Я знал, что нахожусь в Америке.

Я попытался сесть в такси, но путь мне преграждал все тот же носильщик. В конце концов я понял, что у меня ничего не получится, пока я не откуплюсь от него. Он, чего доброго, мог еще вызвать полицию аэропорта. А у нее постоянная радиотелефонная связь с другими аэропортами через штаб-квартиру нацистского гестапо в Страсбурге, действующего под именем «Интерпол». У них имеется огромная радиостанция в Южной Америке, и они пользуются линиями ЦРУ, чтобы своими радиограммами опережать самолеты и захватывать людей, которые им не нравятся или недостаточно криминализированы, чтобы примкнуть к их рядам. Так что, пока я находился на территории аэропорта, я не мог считать себя вне опасности. Поэтому и решил не лишать его чаевых.

Поскольку я обязательно засветился бы, если бы попытался обменять лиры и драхмы в Граббе-Манхэттен-ском банке аэропорта, я решил ехать в город, в район Таймс-сквер, где имеется множество компаний по обмену денег. Там-то я и расплачусь за такси. У меня не было мелких долларовых купюр, и я, разумеется, не собирался расплачиваться с носильщиком тысячедолларовой банкнотой только за то, что он выхватил саквояж из моей руки и вынес из здания аэропорта.

Я дал ему драхму.

Он притворился, что не знает, что это такое.

Я дал ему лиру.

Он притворился, что не знает, что это такое.

Я сделал вид, что роюсь в сумке в поисках еще каких-нибудь денег, потом заявил:

— Ничего другого у меня нет.

Водитель такси решил проверить сам. Он разгреб деньги и на дне саквояжа заметил тысячедолларовые банкноты. Однако рот он при этом держал на замке. Повернувшись к носильщику, он сказал:

— Кроме этого у него ничего нет. Проваливай.

Носильщик обложил меня бранью и ушел.

Нам пришлось здорово повозиться, чтобы снова застегнуть сумку на молнию, но с помощью таксиста мне это наконец удалось.

— Вези меня в Таймс-сквер, — велел я и влез в машину.

Он выехал из ряда и остановился.

— Обождите чуток, — попросил он. — У меня радио не в порядке, придется звонить диспетчеру из будки.

Он отсутствовал пять минут, а когда вернулся, его радио заговорило, вызывая машину 73. Таков же был номер на карточке, висевшей сзади на водительском сиденье.

— Идиотка, — сказал он. — Ведь только что говорил ей, что у меня испорчено радио. — И он отключил приемник.

Не спеша мы выехали из аэропорта. Он свернул влево. Указатели гласили: «Бруклин» и «Флойд Беннетт Филд». Мы помчались по автостраде. В открытое окошко врывался холодный ветер. Я глянул налево и увидел океан или, по крайней мере, залив.

— Эй, — крикнул я водителю, — туда ли ты едешь?

— Я везу вас по красочному маршруту, — откликнулся он. — Я подумал, что вам как иностранцу было бы интересно посмотреть достопримечательности. За это я не возьму с вас и лишнего цента. Видите? Счетчик отключен.

Достопримечательности. Холодная зима еще не сменилась весной. Только серая вода — вот и все, что я видел время от времени.

Судя по придорожным указателям, мы находились на Шор-Паркуэй. И двигались не очень-то быстро. Еще одна надпись гласила: «Спринг-Крик-парк, следующий поворот налево». Подъехав к ответвлению дороги под номером 14, такси сделало поворот.

Виды парка не очень-то радовали глаз своими по-зимнему безжизненными деревьями. Имелась даже вывеска: «Парк закрыт». Но водитель поехал, петляя, по безлюдным его дорожкам. Что слева, что справа — одно запустение да голые деревья.

Вдруг поперек дороги упало бревно. Грохнулось прямо перед машиной!

Водитель резко затормозил.

Послышался рев моторов.

Три мотоцикла вырвались на дорогу и стали: два перед нами, один позади.

На лицах водителей — шелковые индийские платки. Банда байкеров.

Они держали нас под дулами пистолетов.

— Бросьте на землю оружие! — крикнул ближайший к нам мотоциклист. — Всем пассажирам выйти! И без глупостей! Мы не шутим!

Захват дилижанса! Я знал! Я видел такие сцены в кинофильмах. Следующим приказом будет бросить на землю ящик «Уэллз Фарго»! А у меня под рукой никакого оружия!

Подняв руки, я осторожно выбрался из машины.

Ближайший из грабителей слез с седла и подошел ко мне. Оттолкнув меня, он сунул руку в такси и вытащил сумку, полную денег!

Он заглянул в нее, отошел от машины и кинул ее другому мотоциклисту, после чего повернулся ко мне. Из одного моего кармана он вынул бумажник, из другого стал вытаскивать мой дипломатический паспорт, который застрял поперек кармана и не давался.

— Подожди, я сам отдам, — сказал я, но сунул руку не туда, где был паспорт, а в нагрудный карман, и в мгновение ока выхватил пластиковую вилку.

Я изо всех сил всадил ее в тыльную сторону его ладони!

— Он вооружен! — завопил грабитель.

Я юркнул под машину.

Грохнул выстрел!

Пуля попала в такси.

Взревели моторы.

И налетчики укатили прочь!

Таксист держался за плечо, проклиная «этих грязных подонков»!

Я поспешно юркнул в машину, расстегнул саквояж и вынул из него «беретту».

Водитель изумленно уставился на нее. Ствол был наведен прямо на него.

— За ними! — прорычал я. — И быстро!

— Я не могу вести машину, — жалобно простонал он. — Я ранен!

Я выскочил наружу и распахнул дверцу с его стороны. Отпихнув его ногой, сам сел за руль. Но куда было ехать? Я не слышал звуков моторов ни сзади, ни спереди. Один только ветер.

— Куда они поехали? — рявкнул я на водителя.

Он скорчился на полу в свободном пространстве, где обычно ставят багаж, около сиденья водителя.

— Не знаю, — слабо простонал он и отключился.

У воров нет ни чести, ни совести — это я знал слишком хорошо. Они подстрелили своего сообщника. Возможно также, они договорились с ним об этом псевдосвидании.

Сам находясь в бегах, я не мог обратиться в полицию. А водитель — что бы он мне ни сказал, это было бы сделано только с целью заманить меня в новую ловушку. Я просто сидел и надеялся, что они вернутся — теперь-то я вооружился пистолетом. Но зачем им возвращаться? У них моя сумка с деньгами, у них мой бумажник и даже дипломатический паспорт.

Все кредитные карточки — в бумажнике. Но пользоваться ими я не мог. Стоило мне только предъявить одну ИЗ них, кредитная компания узнала бы о точном месте моего пребывания. Целая стая слетелась бы на меня со всего света и забила бы камнями.

Звонить Мудуру Зенгину я не отваживался. При мысли о возвращении в Стамбул лоб мой защипало от пота.

Если бы я позвонил в нью-йоркский офис, они, чего доброго, сдали бы меня в полицию.

Итак, я оказался в США без гроша, не имея даже ничего ценного, что можно было бы продать. Зимние холода еще не отступили, и я не имел представления, останусь ли вообще в живых, ночуя в парке.

Минутку, минутку. Я же знаю, где деньги. Их там в сейфе полно.

Время было раннее.

Какой бы отчаянной и опасной ни казалась эта идея, но за деньгами я мог отправиться только в одно-единственное место.

О, при мысли об этом холодные мурашки побежали у меня по спине. Но ведь ни одна душа не заподозрит, что я отправляюсь именно туда.

Я еще справлюсь с возложенной на меня миссией — и покончу с миссией Хеллера!

Я завел мотор и выехал с территории Спринг-Крик-парк. У съезда с автомагистрали № 14 я поехал прочь от Ямайской бухты на северо-запад. Крутясь по разным улицам, я выбрался к Манхэттенскому мосту, проехал по нему и, сделав поворот вправо, въехал на проспект Франклина Д. Рузвельта, затем свернул с него и двинулся в сторону площади Роксентера.

Скрипя зубами, но полный решимости, я крадучись пробирался к дому, где обитала мисс Щипли.

Я пожалел, что не могу замести следы при помощи взрыва, но отсутствие бомб связывало мне руки. Водитель все еще лежал на полу. Крови он потерял не так уж много и дышал — хоть слабо, но дышал. Так ему и надо.

Я стер отпечатки пальцев с тех мест, которых мог касаться. Действительно жаль, что я не могу замести следы как положено. Но что-то меня мучило, словно оставалась какая-то недоделка. В Аппарате вас учат не оставлять на авось никаких мелочей.

Тут меня осенило. Мне показалось весьма вероятным то, что радио в полном порядке и что таксист просто хитрил.

Стараясь не оставить отпечатков, я включил его и Нажал на кнопку микрофона, проговорив:

— Диспетчер.

— Слушаю, — ответила она. Ага, так он действительно врал!

— Мисс, — сказал я, — говорит офицер полиции О'Хрипни. Ваше такси номер 73 мешает движению в переулке, — и я сообщил ей адрес. — Ваш водитель выкинул странный номер. Он утверждает, что состоит в банде, которая собирается украсть гроб Господень у Христа. Он даже притворяется, что его подстрелили, и истекает клюквенным соком. Будьте добры, вызовите от нашего имени неотложку из психиатрического отделения Белльвью.

— Сию минуту, офицер, — сказала она. — Я всегда подозревала, что этот (...) — чокнутый.

Я положил микрофон на рычаг, взял сумку и вышел. Ничего не взорвав, я понимал, что не довел дело до конца. Но если этот водила попытается опознать кого-нибудь, то вряд ли полиция и врачи будут слушать какого-то психа. Возможно даже, они бросят его в камеру вместе с доктором Кроубом! Я приободрился: след заметен.

Теперь что касается опасной стороны дела: мисс Щипли. Было бы неверным сказать, что, приближаясь к тому роковому месту, я не чувствовал мурашек на спине или не ощущал вкуса хот-догов. Но я не позволил себе дрогнуть — настолько я чувствовал преданность доверенному мне священному делу уничтожения Хеллера. Есть дела, которые просто нужно делать — и все, и будь что будет.

До возвращения мисс Щипли и Кэнди с работы оставалось еще много времени. Спустившись по подвальной лестнице и пройдя мимо мусорных баков, я бегло осмотрел их содержимое: бумажный носовой платок, испачканный губной помадой, яркой как кровь, все еще влажные банки из-под пива, наполовину выкуренный косячок и сломанная резиновая дубинка. Это было все, что мне хотелось узнать: они еще здесь живут и старых своих проделок не бросили.

В глубоком колодце лестничной клетки, невидимый с улицы, я вынул кое-какие отмычки и приступил к работе. С железной решеткой я справился без труда. Что касается двери, то в ней, судя по всему, недавно заело ключ. Это свидетельствовало о том, что они ничего не подозревают, иначе не оставили бы замок в таком состоянии. Вскрыть его было парой пустяков.

Когда я открыл дверь, в нос мне ударил застоявшийся запах марихуаны и духов. Волосы чуть ли не встали дыбом, но я пригладил их властной железной рукой: мне предстояло осуществить свой план, и отступать я не собирался.

Я внес саквояж, удостоверился, что не оставил следов проникновения в квартиру, закрыл и запер обе двери.

Главную комнату нужно обойти стороной. Я знал, что в ней находится банковская фотокамера, и, если не ошибался, эта камера была связана с сейфом: если кто-то станет возиться с сейфом, камера начнет фотографировать. Возможно даже, что она связана с офисом мисс Щипли. Нет, нужно обойти эту комнату стороной. Да к тому же я не думаю, что мог бы выдержать вид этой кровати, кандалов и орудий для пыток, таких, как жестянки с перцем и бутылочки с соусом «Табаско». Ведь в последнее время я весь был на нервах.

Я прошел мимо комнаты по коридорчику и выглянул в заднюю дверь: в саду царил хаос из консервных банок и оставшегося снега. Большего я разглядеть не мог — мешал дощатый забор.

Я открыл дверь из холла в комнату Кэнди. Стены задрапированы полосатой бумажной материей из крашеной пряжи — розовое с белым. Занавески из тонкой кисеи и постель, испачканная губной помадой.

Отлично. Теперь я оденусь для битвы.

Я ощутил укус. Что-то стало мне это надоедать. Вот и представился случай выбраться из одежды и избавиться от блох.

Я поставил саквояж в будуаре на стул, открыл его и достал «Ругер Блэкхок» тридцатого калибра, который положил рядом с «береттой» у двери. Осторожность никогда не помешает — уж я-то знал, с кем имею дело. Но еще я знал, что мне нужно достать шифр от сейфа мисс Щипли, который был известен только хозяйке. Но я обдумал, как это сделать. Времени оставалось хоть отбавляй. В стенном шкафу я обнаружил, помимо одежды Кэнди и мисс Щипли, нечто поразительно подходящее для осуществления моего замысла.

Это было черное шелковое кимоно, очень длинное и просторное, с вышитым на груди рисунком. Я сразу же узнал этот рисунок! Фигура с двумя головами: рогатого дракона и ощерившей ядовитые зубы змеи. Нинзя! Культовое существо поставленных вне закона убийц, смертельно опасных тайных палачей Японии. Какая подходящая находка!

Я живо разделся и стал под душ, смывая с себя блох. Мне стало полегче.

Все полотенца оказались в губной помаде, поэтому я обтерся ворохом нижнего белья, принадлежащего Кэнди, и облачился в кимоно нинзя. Теперь-то уж я пребывал в своем образе. Я ухмыльнулся себе в будуарное зеркало. Если бы эти две лесбиянки знали, что за кошмары ждут их сегодня, то так бы и рухнули на пол — сердце бы отказало.

О, я обязательно заполучу эту цифровую комбинацию к сейфу.

Я вынул из саквояжа два предмета. Сняв с постели подушку, вышел в коридор и положил ее на пол у входной двери. Уселся на нее и, приятно размышляя и время от времени весело ухмыляясь, стал дожидаться.

Обычно первой приходила Кэнди. Каким ужасным шоком обернется для нее этот приход сегодня!

Я беспечно раздумывал, нельзя ли еще чего добавить к философии одного из действительно великих мудрецов Земли, маркиза де Сада, знаменитого проповедника садизма. Как говорится, в Риме живи по-римски. В квартирке мисс Щипли установленный его образец поведения являлся почти недосягаемым для подражания. Но я твердо был намерен превзойти мисс Щипли даже в самых ее буйных фантазиях.

Я сидел в темноте под дверью и, смакуя свой план, изредка похохатывал. Некий знаток психологии этой планеты готов был сейчас преподать любопытный урок маркизу де Саду.

Душераздирающий стон несмазанных петель.

Блуждание ключа по второму замку в поисках скважины.

Я приподнялся, отодвинулся назад и замер, сидя на корточках.

Она вошла.

Кэнди!

Я не дал ей шанса захлопнуть дверь. Плавно распрямившись, как пружина, я локтем левой руки обхватил ее за горло, чтобы не смогла и пикнуть. Правой я прыснул ей в нос из капсулы струйку газа, отключающего на пять минут, и ослабил хватку на горле.

Она жадно вдохнула, собираясь закричать, но крика не получилось: Кэнди повалилась на пол, лишившись чувств.

Я закрыл обе двери, ухватил ее за ногу и отволок по коридору в спальню.

Я действовал быстро. Сорвал с нее пальто. Туфли ударились об пол, платье полетело на спинку кресла, один чулок упал рядом, другой воспарил к потолку и зацепился за люстру.

Я посмотрел на бесчувственное тело с победной ухмылкой.

И впрямь, красотка что надо.

Но сейчас я совсем не располагал временем для осмотра всех ее красот.

Я засунул ей в рот скомканный чулок и в качестве завязки использовал ее собственный лифчик. В ванной

я снял бельевую веревку, на которой они развешивали свое нижнее белье, разрезал ее и куском покороче связал ей за спиной руки, а другим крепко стянул обе лодыжки. Я все рассчитал заранее.

Оставив ее лежать на полу, я закрыл комнату снаружи и убедился, что оттуда в коридор не доносится ничего, что свидетельствовало бы о ее стремлении освободиться. Ступая, как кошка, я снова вернулся к своей засаде у выхода. «Беретту» и «ругер» я выложил из кобуры, чтобы просто на всякий случай быть наготове: ведь следующей будет мисс Щипли, а это штучка посложнее. Злобы в ней хоть отбавляй.

Я скрючился на полу и ждал. Прошло шестнадцать минут.

Шаги по ступенькам, ведущим в подвал. Шорох бумаги, словно кто-то жонглировал свертком. Звонок. Он прозвонил только раз. Значит, с ней никого не было, ибо я знал и другой сигнал.

Решит ли она, что Кэнди еще не вернулась? Я затаил дыхание.

Снова шорох бумаги.

Победа! В замке решетки зазвенел ключ. Повизгивание петель. Дребезжание еще одного ключа в двери.

Она открылась!

— Кэнди! — позвала мисс Щипли, ступив в коридор.

Я прыгнул.

Левым локтем обхватил ее за горло.

Она лягнула меня каблуком.

Сумка с продуктами грохнулась на пол.

Она пыталась повернуться.

Правой рукой я поднес к ее носу еще одну газовую капсулу с пятиминутным действием, нажал на нее большим пальцем и ослабил хватку на горле, услышав: «Черт-те...» Потом пнул ее. Она сделала вдох и повалилась на пол, чтобы составить компанию сумке с продуктами. Я отвернулся, избегая попадания в нос рассеивающегося газа.

Я закрыл решетку, убедился, что она заперта, и проверил, нет ли чего подозрительного снаружи. Закрыл и запер на засов входную дверь. Затем водворил на место вторую, обитую изолирующим материалом.

Теперь я находился в звуконепроницаемой квартире вместе с Кэнди и мисс Щипли. Уж сейчас-то я покажу парочку интересных вещей маркизу де Саду!

Я ухватил мисс Щипли за правую руку и потащил в большую комнату. Там все в основном оставалось в том прежнем виде, когда я страдал в ней в последний раз. На широкой постели даже сохранились пятна от горчицы и соуса «Табаско». Орудия пытки хранились на своих обычных местах, но еще больше покрылись пылью. Но времени для обзора достопримечательностей не было.

Я сорвал мужеподобную шляпу с ее головы. Волосы Щипли рассыпались. Я вытряхнул ее из пальто и отбросил его в сторону. Снял с нее жакет, расстегнул пояс на брюках, ухватил их за отвороты и, стаскивая вместе с ними туфли, вытряхнул ее из брюк.

Мужеподобная рубашка никак не слезала, пока я не сообразил, что держит ее галстук. Избавившись от него, я ухватил рубашку за подол и стащил ее через голову.

Она носила мужские трусы! Но не это было самым удивительным. Она носила бюстгальтер телесного цвета! Раньше я никогда его не замечал, думая, что у нее почти отсутствуют груди. Бюстгальтер не имел бретелек и как бы облеплял ее тело. Я продел под него пальцы и рванул на себя. Он отскочил, обнаружив совершенно нормальные женские груди! Она же все время носила этот грудной компрессор, чтобы они казались плоскими! Ну и ну! Вот на какие жертвы идут некоторые лесбийские «мужья», лишь бы только выглядеть как мужчины!

Я сдернул правый ее носок и швырнул его в воздух. Сдернул левый, и он упорхнул, чтобы наколоться на герб с изображением щита и мечей. Я посмотрел на нее внимательно. Она оказалась далеко не такой уж мужеподобной бабенкой, какой представлялась мне в прошлом, в бредовых моих состояниях.

Но я должен был шевелиться. Скоро окончатся те пять минут, после чего тонкие губы мисс Щипли снова начнут изрыгать язвительные богохульства.

Я взвалил ее на огромную широкую постель, приковал к ближайшим стойкам кровати запястья и лодыжки, подтянул поочередно все цепи так, чтобы она лежала распростертой на спине.

Ах, какое упоительное зрелище! Карусель — игра честная, и винт уже повернулся. Мисс Щипли была целиком в моей власти. И, о боги! Какой ее ждал удар!

Я пошел за Кэнди. Та уже пришла в себя и безумно вращала глазами. Хоть и связанная, она все же пыталась съежиться. Хоть и с кляпом во рту, она все же пыталась кричать. Изумительно!

Я взял ее на руки, принес в большую комнату и, бросив на кушетку, уложил на спину. Прижимая ее тело к кушетке, я привязал третью веревку к правой ее лодыжке, ближайшей к спинке кушетки. Пропустив веревку в щель между спинкой и сиденьем и под сиденьем, я привязал ее к левой лодыжке Кэнди. Затем развязал ее ноги, раздвинул их пошире, несмотря на ее брыкания, и зафиксировал в таком положении. Когда я закончил, она лежала, крепко привязанная, на спине и не могла даже двигаться из стороны в сторону.

Вполне удовлетворенный, я отступил назад и полюбовался своей работой. Ни одному бойскауту на Земле не удалось бы это сделать лучше. Я заработал значок отличия.

Очень даже скоро выболтает мне мисс Щипли комбинацию цифр к тому сейфу. Будут у меня деньги. И я отправлюсь мстить Хеллеру.

Нет, у Аппарата еще не было ученика лучше, чем я!

Сегодня я буду торжествовать! Маркиз де Сад, внимание!

Мисс Щипли подергала все цепи по очереди и преуспела в этом не более, чем червяк, пытающийся поднять земной шар. Нет, менее: она не смогла даже напрячь мышцы.

Вы бы ожидали от нее обвинений, ругательств и поношений. Вы бы ожидали таких фраз, как «Инксвитч!», «Ты, (...)!», «Я оторву тебе (...)!». Я лично этого ожидал. Но ни звука не вырвалось из этих неумолимых, сжатых губ. Ни одного слова. Все это кричали ее глаза.

Я положил ладони на отвороты надетого на мне кимоно нинзя. И, покачиваясь с пяток на носки, улыбнулся ей беспощадной улыбкой. Она столкнулась с матерым психологом, готовым превзойти самого маркиза де Сада. Я никуда не спешил. Впереди у нас была целая ночь. Кричи не кричи — эти стены вполне надежны, я это знал. Внезапная помощь не подоспеет. Но все же, когда я просто глядел на мисс Щипли, мне приходилось припрятывать чувство неловкости. Действуй небрежно, без напряжения — это входило в мой план, — но не забывай ни на долю секунды, шептал я себе, что ты смотришь на одно из самых коварных и самых опасных из всех живущих существ: она ведь являлась не только женщиной — она была мисс Щипли!

Я намеревался вести себя честно. Прежде чем приступить к главе второй практического руководства Аппарата по пыткам, я собирался начать с главы первой: «Сперва разыграй дружелюбное отношение. Это усилит потрясение от ужаса, которое должно наступить в конце. Но иногда они ломаются моментально».

— Мисс Щипли, — начал я, — не могу выразить словами, насколько я счастлив видеть вас снова. У вас здоровый вид. — Выносливые пытаемые при таком подходе держатся дольше. — Я ваш горячий поклонник. Я часто часы напролет думал о вас. Так что прошу вас, давайте же станем друзьями. Прямо сейчас. Если вы назовете мне шифр к этому сейфу, я просто возьму свои деньги и пойду восвояси. Деньги эти мои, вы сами так не раз говорили. Это вовсе даже и не грабеж. Ну так как? Какая же комбинация?

Ее губы сжались еще плотнее.

Ах так. Ну что ж, не будем спешить. Я вышел в переднюю и подобрал с пола продукты, чтобы никакой посетитель, заглянув, не обнаружил беспорядка. Я принес их и положил пиццу в морозильную камеру, а банки с пивом в «железную деву», чтобы дать им охладиться. Просто, по-домашнему.

Я взглянул на Кэнди. С обезумевшими глазами она мотала головой и пыталась освободиться от кляпа. Я провел пальцем по ее горлу, а потом прочертил им таинственный круг перед ее лицом.

Непостижимо!

Мисс Щипли лежала, выпучив глаза и плотно сжав губы.

Я вытащил кляп изо рта Кэнди. Она моментально завизжала.

Отлично!

Я небрежно прошелся по комнате. За мной следили две пары глаз. Потяни, потяни, не давай им знать, что ты намерен делать.

Кэнди перестала орать. Я достал пиво, открыл, протянул ей.

— В это время дня вы обычно попиваете пивко, мисс Лакрица. Разве нет? Что ж, возможно, коль вы кричите, вам бы хотелось, чтобы оно стояло на обычном месте. — Я подошел и, приставив банку к ее ступне, немного по двигал ею вверх и вниз.

Кэнди взвизгнула.

— А сегодня вы в голосе, правда, — сказал я. — Но, Кэнди, милая, бросьте. Вам совсем ничего не грозит. Все, что требуется от мисс Щипли, — это назвать мне шифр к сейфу, и я уйду так спокойно, что вы и следов моих здесь не сыщете. — Я подвигал пивной баночкой вверх и вниз.

— Щипли! — крикнула Кэнди, умоляюще глядя на постель. — Ради Бога, дай ты ему шифр к сейфу!

Мисс Щипли еще крепче сжала губы.

Я открыл Кэнди рот и влил в него немножко пива. Она поперхнулась и выплюнула его. Голова ее снова повернулась к постели.

— Ради Бога, я не знаю, что хочет делать это чудовище! Ну, Щипли-и, Щипли-и, пожалуйста!

Я прикоснулся ладонью к подбородку Кэнди и стал нежно массировать его круговыми движениями. Она глядела на меня с ужасом. Опустив глаза и увидев себя голую, она задергалась.

Я протянул руку к ее животу и погладил его теми же круговыми движениями ладони. Затем, круг за кругом, я стал сдвигать руку все ниже и ниже. У самой промежности я остановился, снова поднялся на ноги и сделал глоток пива. Потом небрежно подошел к шкафчику с пластинками и, поставив пиво на стол, начал просматривать коллекцию.

Две пары глаз следили за мной, как две птички за змеей.

Я читал этикетки, перебирая стопку за стопкой, и тут увидел пластинки, лежащие сзади на самом дне и покрытые пылью. Ага! Должно быть, эти диски они никогда не проигрывают. Подняв клуб пыли, я вынул их из шкафчика.

Любовные песни!

То что надо! Уж как они, верно, их ненавидят, что засунули так далеко! Я вынул пластинки из конвертов, нанизал на автоматическое веретено и опустил первую.

— Что ты собираешься делать? — заорала Кэнди.

Полилась музыка. Я жестом указал на динамики, скрытые под масками чертей.

— Пусть эта песня подскажет вам, мисс Кэнди Лакрица, тему сегодняшнего вечера.

Заработал ударник — бам-бам-бам — и нежно замурлыкал тенор:

Я глаза твои проверю —

Там любовь, любовь, любовь.

На себя тебя примерю —

Кожей чувствую любовь.

Грудь упругую сжимаю,

В ласке бедер ощущаю

Вновь любовь, любовь, любовь.

Проникай в меня!

Кэнди беспокойно заметалась, глаза ее становились все безумней и безумней. Она завизжала. Повернув головку в сторону, она крикнула:

— Ради Бога, назови ему шифр! Он собирается изнасиловать меня!

Мисс Щипли только крепко сжимала губы. Я взглянул на нее и небрежно бросил:

— Кэнди абсолютно права.

Я распахнул японский халат нинзя и обернулся к Кэнди. Она впилась в меня взглядом, затем взвизгнула:

— Ой, мамочка!

Я подошел к ее кушетке, оглянулся на мисс Щипли и сказал:

— Это вы заставляете ее страдать. Все, что вам нужно сделать, — это сообщить мне шифр к сейфу.

Губы мисс Щипли сомкнулись еще плотнее, если это было возможно, а взгляд остановился на мне. Происходило сражение: чья воля сильнее.

Я встал коленом на кушетку и снова взглянул на мисс Щипли.

Сжатые губы — и все.

Кэнди неистово мотала головой из стороны в сторону.

Я встал на кушетку другим коленом.

Кэнди завопила.

Я глянул на мисс Щипли.

Сжатые, плотно сжатые губы.

Внезапно что-то остановило меня.

Я удивленно воззрился на Кэнди.

Она уставилась на меня с ужасом.

Меня привело сюда дело, и нельзя было о нем забывать. Я сказал, обращаясь к мисс Щипли:

— Ваша маленькая женушка еще девственница! Если я пойду дальше, она больше не будет девочкой. Даю вам последний шанс. Вы называете мне шифр вон к тому сейфу, или я открываю вот этот!

Губы мисс Щипли сомкнулись так, что плотнее нельзя.

— Ну что ж, мисс Щипли, — пришлось констатировать мне, — вы в этом виноваты — не я.

Ухмыльнулись динамики-маски с чертовскими харями.

— Начинаем! — провозгласил я.

Кэнди заорала громче музыки, намного громче!

Потом откинула голову и лишилась чувств.

Диск все крутился и крутился.

Кэнди пришла в себя, глянула на мисс Щипли и застонала.

Опрокинулась банка с пивом, и пенящаяся жидкость растеклась по полу.

Кэнди визжала, ее ноги на кушетке выделывали непонятный прыгучий вальс, а глаза закатились так, что остались видны только белки.

Она обмякла.

Совсем отключилась.

Глаза мисс Щипли оставались непроницаемыми, а губы запечатанными печатью молчания.

Волосы Кэнди коснулись пола; она потеряла сознание.

Я встал, запахнул на себе халат.

Открыв еще одну банку, я сделал глоток и подошел к кровати с лежавшей на ней мисс Щипли.

— Видите, к чему привело ваше упрямство. По вашей вине Кэнди нарушила самые священные законы психиатрического регулирования рождаемости. Своей черствостью вы даже заставили ее предать святое имя Роксентера. Посмотрите. Вот она лежит, и уже больше не девственница. — Я указал на разметавшиеся по полу волосы и бесчувственное лицо. — Увы, это по вашей вине она подверглась насилию. Теперь она падшая женщина!

Мисс Щипли не проронила ни слова. Ее реакция оставалась совершенно неопределимой. Что за каменное сердце! Но моя озадаченность скоро прошла. Я знал, чем ее испугать, и сказал:

— Хоть вы и чудовище, мисс Щипли, я не могу не чувствовать сострадание к вам. Если будете упорствовать в своем дурацком упрямстве, я не отвечаю за последствия для вас лично.

Она смотрела на меня все так же — никакой перемены.

Я почувствовал некоторые угрызения совести. Боги милосердные, да эта баба, должно быть, сделана из цельного куска меди! Я продолжал:

— Сегодня может пролиться еще больше крови. Вам лучше дать мне эту комбинацию, не то предупреждаю, ситуация может стать неуправляемой.

Гробовое молчание.

— Превосходно, — сказал я, — вы сами захотели не приятностей на свою голову.

Я подошел к проигрывателю и убедился, что на диск готова упасть следующая пластинка. Сделал глоток пивка. Затем вернулся к кровати и встал на нее коленями. Подняв пивную банку повыше, я накренил ее, и пенная жидкость полилась ей на живот.

— Лучше вам все же быть посговорчивей, мисс Щипли!

Ее губы и глаза не изменились ни чуточки. Даже не дрогнули!

Пластинка упала на круг. Жалобно зарыдали скрипки. Я распахнул халат и сказал:

— Времени остается мало!

Мисс Щипли взглянула на меня, но выражение ее лица не изменилось.

Черт ухмыльнулся с маски, и новый певец запел любовную песню:

Милая голубка,

Стань моей женой.

О, какой счастливой

Будешь ты со мной!

Деток нарожаем,

Двух, а может, трех.

Вот твое колечко,

Стань моею. Ох!

Она попыталась ослабить цепи и приподняться.

— Если не желаете говорить, тогда начнем!

Рука ее судорожно сжимала державшую ее цепь.

Внезапно пластинку заело на одном месте:

О, какой счастливой...

О, какой счастливой...

О, какой счастливой...

— Эй! — воскликнул я. — Да вы девственница!

В ее глазах кипела буря. Она пыталась бороться, и ее бедра судорожно дергались вверх, вниз.

— О, к черту этот сейф! — обрадовался я. — Это так здорово! Так здорово!

Она кричала, а маска с ухмылкой черта ехидненько улыбалась.

Глаза ее совсем закатились, и она вырубилась.

Диск все крутился и крутился. Наконец игла покинула заезженную бороздку и перескочила на окончание песенки:

Милая голубка,

Я ль не парень твой,

Пышный торт экстаза —

Секс у нас с тобой,

О, приди, голубка,

Будь со мной всегда:

Хлеб ты мой постельный,

Я твоя вода!

К мисс Щипли возвратилось сознание. Она ритмично дергала рукою цепь.

Проигрыватель перешел на новую песенку. Комнату заполнил хрипловатый женский голос:

Всходим медленно вверх

Мы на гребень утех.

Я со стоном кричу,

Так тебя я хочу.

Сходим медленно вниз.

Милый, только держись!

Я молю горячо,

Чтоб взошли мы еще!

Всходим медленно вверх...

Банка с пивом, крутящаяся на диске, внезапно взорвалась. Пена разлетелась по всей комнате.

Подножие кровати взлетело и снова грохнулось об пол под оглушительные звуки крещендо, вырвавшиеся из горла мисс Щипли.

Проигрыватель вернулся к первоначальной песенке:

Милая голубка,

Стань моей женой...

Я сошел с постели и запахнул на себе халат. Проигрыватель продолжал напевать:

О, какой счастливой

Будешь ты со мной!

Деток нарожаем,

Двух, а может...

Я в бешенстве стукнул рукой по адаптеру, и игла с пронзительным визгом сошла, процарапав пластинку.

Злорадно глядел я на этих двух дамочек, выключенных, как лампочки.

— (...) тебя, Щипли, — прорычал я, ликуя. — Ну что, победила меня опять?

Случайно я взглянул на свои ноги.

Кровь!

Я оказался в чудной ситуации: приходилось отделываться от улики прежде, чем совершить преступление. Убийство одной непорочной девицы являлось достаточно тяжким проступком, но за двух меня могли бы обвинить в целой серии убийств. Одна судебная экспертиза — и меня признают виновным!

Обычно меня не считают чересчур привередливым человеком. Имеются люди, которые бы даже поклялись, что, как и весь Аппарат, я по горло в дерьме. Но какая мне польза от этого? Перед тем как устроить эту резню, мне требовалось позаботиться о том, чтобы меня ни в чем не заподозрили. Мне нужно было поскорее принять душ, чтобы замести свой бред — простите, след.

Я свирепо взглянул на двух еще лежащих в обмороке дам и, с отвращением сорвав с себя японский халат, протопал в комнатку Кэнди и закрыл за собой дверь.

В ванной было много всякого мыла. Я в этом деле никакой не специалист, но утверждаю, что американские сорта мыла с их дешевым (пенни за бочку) «парфюмом» воняют хуже, чем пахнул в тот вечер я. Они применяют резкие ароматы, чтобы отбить еще более вонючие запахи их сомнительных ингредиентов, таких, как прогорклый кабаний жир. В конце концов я отыскал «толокняное мыло здоровья», на обороте которого говорилось, что оно вам вернет «тот непорочный вид», и начал мыться под душем.

Покрываясь мыльной пеной, я обдумывал эту сложную ситуацию. Признаюсь, она меня озадачивала.

Наконец я кое-как покончил со своими расчетами, — неважно, насколько глубоко я верил в них сам. Любому показалось бы, что самое жестокое, чем можно донять лесбиянку, — это сделать ее свидетелем естественного сношения. Сам маркиз де Сад проповедовал «половое насилие без разбора» как, возможно, острейшую форму садизма. Я действовал только по книге. И он бы это понял. То, что маркиз проповедовал, он сам применял на деле. Сам Фрейд, уже десятилетия спустя, оказался бы в полном замешательстве, если бы не работа де Сада, преданного своему делу.

Где-то я, похоже, дал маху. Но хватит беспокоиться. Я человек будущего, а не прошлого. В голову пришла идея: а что, если мне просто убить их и избавиться от тел? Далее я мог бы вызвать фургон для перевозки мебели и попросить их отвезти сейф на завод, где их выпускают. Я мог бы сказать им, что забыл шифр. Но я отбросил эту идею, ведь им это могло бы показаться подозрительным, а мне нельзя обнаруживать себя.

Я закончил мыться. Теперь от меня исходил отвратительно чистый запах — или это был запах толокняного мыла?

Я облачился в японский халат нинзя, взял пистолет и только хотел протянуть руку, чтобы открыть дверь, как услышал, что они разговаривают. Ага, ожили! Я прислушался. Кто знает, может, удастся зацепиться за что-нибудь, что подскажет мне, как быть дальше.

— Тогда, — голос Щипли, — ты ему и скажешь.

— Нет, — отвечала Кэнди. — Это ты ему скажешь. Ты гораздо ловчей меня.

— Он мне не поверит, — возражала Щипли. — Не доверяет он мне.

— Он должен тебе поверить, — утверждала Кэнди.

— Не думаю, что я смогу убедить его.

— Ты должна попытаться! — настаивала Кэнди. — Это же невыносимо. Подумать даже страшно, что он еще может сделать.

— Черт, действительно, — согласилась Щипли. — Мы в отчаянном положении!

Ага! Они считают свое положение отчаянным, вот оно что! Мое сердце наполнилось надеждой. Они «его-то ужасно боялись. Эх, была не была: я вошел в комнату, держа пистолет наготове.

Обе они уставились на меня — Кэнди, связанная на кушетке, и Щипли, надежно прикованная к кровати. Есть ли страх в их глазах? Ага! Есть! Ошибка исключается. Они ужасно напуганы.

Мисс Щипли сделала глубокий вдох и проговорила:

— Если ты снимешь с меня цепи и уйдешь из комнаты, я открою сейф и отдам тебе твои деньги.

Вот здорово! Они боятся, что я что-то такое сделаю. На это «что-то» я наткнулся случайно и, следовательно, должен притвориться, будто знаю, в чем состоит это «что-то» — хотя я этого и не знал.

Но я знал мисс Щипли. Она больше, чем другие женщины, отличалась коварством — вплоть до того, что могла всадить нож в спину. Ничего, я ее перехитрю. По крайней мере услышу, чего они так боятся, прежде чем укокошу их обеих. Я обошел комнату и собрал все выставленные напоказ ножи и прочее оружие. Нашел даже старые дуэльные пистолеты, с которыми были связаны такие болезненные воспоминания. Мне потребовалось трижды побывать в комнате Кэнди, прежде чем там скопилась большая куча всякого добра.

Наконец я выдернул из гнезда телефонный шнур, оторвал присоединенные к съемочной камере провода, убедившись вначале, что это не приведет в действие какую-нибудь дистанционную сигнализацию. Я заглянул в кухонный шкаф и, забрав оттуда весь перец с горчицей и соус «Табаско», присовокупил их к груде оружия.

Ловко и профессионально я отвязал ноги Кэнди от кушетки и снова связал вместе. Она понимала, что лучше не сопротивляться: в зубах я держал нож.

Приставив к ее голове пистолет, я оттащил ее в спальню и привязал к бюро.

С взведенным «ругером» в левой руке я вернулся, освободил мисс Щипли от оков и поспешно отступил назад.

— Одно ложное движение, — предупредил я, — и я разнесу Кэнди голову. Теперь открывайте сейф.

— Когда выйдешь из комнаты и закроешь дверь.

Это было страшно рискованно, но я нуждался в деньгах, чтобы снова начать действовать и уничтожить причину всех моих бед — Хеллера.

Пятясь, я вышел за дверь и закрыл ее. На случай, если Щипли вздумает шутить, я держал Кэнди под прицелом пистолета... В соседней комнате слышались какие-то легкие звуки. Верьте не верьте, но это был один из самых опасных моментов во всей моей аппаратной карьере. Мне приходилось разыгрывать полное спокойствие, хоть это было очень нелегко.

Я чувствовал, как мое сердце пытается уползти в пятки. Женщины опасны всегда, а будучи лесбиянками, опасны вдвойне; но если баба такая, как мисс Щипли, гляди в оба, мужик, ибо она — опаснее втрое. Голос из другой комнаты:

— Теперь можешь войти.

Чтобы не быть захваченным врасплох, я прижал к себе обнаженную, все еще связанную Кэнди и, пользуясь ею как щитом, ногой распахнул дверь.

Мисс Щипли стояла на коленях перед сейфом. На первый взгляд все выглядело довольно естественно и спокойно. Однако руки Щипли держала за спиной. Какой-то подвох! И сейф закрыт! Я приставил «ругер» к виску Кэнди, держа палец на спусковом крючке.

— А это что еще за фокусы? — грозно спросил я.

Мисс Щипли опустила руки. Она держала тысячедолларовую банкноту.

— Это твое, — сказала она, — если ты этого не сделаешь. — Глаза ее выражали страх.

Пора было выяснить, чего они так боятся.

— Если я не сделаю чего?

Ответила Кэнди — это был сплошной лепет с интонациями чистейшего ужаса:

— Выйдешь за эту дверь и уйдешь! И мы тебя никогда больше не увидим!

Я заморгал. Какая-то новая хитрость. Расставили мне ловушку попытаются заманить туда отрицательным приемом: страница два миллиона третья «Руководства по введению в заблуждение».

Говорила мисс Щипли. В голосе ее слышалась мольба:

— Твои деньги еще в сейфе. Подписав пустой бланк счета, я могу раздобыть тебе больше. Но сейчас ты можешь взять только это. У нас есть условия.

— Какие же? — подозрительно спросил я.

— Ты будешь получать тысячу долларов каждый день, если будешь жить с нами и пообещаешь делать то же самое дело каждую ночь.

— С нами обеими, — добавила Кэнди. — Каждую ночь.

О, это показалось мне очень подозрительным.

— А как насчет психиатрического регулирования рождаемости? — поинтересовался я.

— Все, что стоит на пути к таким чудесным ощущениям, может проваливать к черту, — заявила мисс Щипли.

— К черту психиатрическое регулирование! — провозгласила Кэнди.

— Они нам врали, — продолжала мисс Щипли. — В задней комнате мы годами только и делали, что кусались, царапались да пачкались губной помадой. Мы в точности следовали предписаниям в текстах ПРР. Мы даже консультировались с возглавляющим это дело психиатром. И никто ни разу не сказал нам, что настоящее ощущение должно приходить оттуда, снизу! Ведь так, Кэнди?

— Так, — подтвердила Кэнди. — Об этом нигде ни малейшего упоминания! Я чуть не надорвалась от притворства, пока не получила этого... этого...

— Оргазма? — подсказал я.

— Ох, неужели это и есть организм? — удивилась Кэнди.

— О-р-г-а-з-м, — продиктовал я по буквам. — Оргазм.

— О, какое чудесное слово! — воскликнула Кэнди. — Теперь я знаю, почему люди принимают христианство — ведь оно обещает рай.

— Они нам врали, — с горечью сказала мисс Щипли. — Они нам говорили, что для осуществления программы Роксентера по снижению рождаемости в мире нам нужно стать лесбиянками. Я в роли мужа, а Кэнди в роли жены. Нам ничего не оставалось делать, поскольку они превратили всех мужиков в «голубых» и объявили преступлением вмешательство в их отношения и разрушение их браков.

Мисс Щипли вдруг встала на ноги, заставив меня сильно занервничать. Оглянулась и, не найдя ничего подходящего, чтобы шваркнуть об пол, опрокинула «железную деву» дверцей вперед.

— Пошли они все на (...)! — проревела она. — Они превратили нас в бесправных! Все эти годы они лишали нас законных женских прав! Я возьму свой реванш!

— Постойте, постойте, — встревоженно заговорил я. — Это же измена. А о Роксентере вы не подумали?

Она сплюнула на пол. Потом схватила пивную банку, грохнула ею об пол и закричала:

— Пусть Роксентер засунет свой (...) себе в (...)! Психиатрическое регулирование рождаемости! Плевать я хочу на ПРР! — Она схватила еще одну пивную банку и тоже швырнула ее на пол. — Плевать я хотела на главного психиатра! Плевала я на психиатрию! Плевала я на Роксентера и на его помощь в развитии психиатрии! Они годы и годы лишали нас такой восхитительной вещи! — Мисс Щипли оглянулась в ярости, ища, чем бы еще шмякнуть об пол.

Я знал, как прекратить эту бомбардировку. В любую минуту могло бы достаться и мне. Психология тут ни при чем, во мне заговорило чувство самосохранения.

— Как вы могли подумать, что я буду жить посреди всего этого безобразия — среди всех этих орудий пытки? У меня начнутся кошмары, и я сбегу.

— Нет-нет, — поспешно проговорила Кэнди.

— Нет-нет, — вторила ей мисс Щипли, внезапно переменившись. Она мгновенно сменила бомбовую атаку на милость. — Послушай, мы все это выкинем. Мы переделаем всю квартиру. Ты можешь взять себе заднюю комнату. На внутреннюю сторону двери поставим замок. Расчистим сад, чтобы у тебя был приятный вид из окна, и будем выходить туда посидеть и отдохнуть. Можешь приходить и уходить, когда тебе захочется. Все, что тебе придется делать, — это спать с нами в большой комнате каждую ночь, ну и это.

— Только не на этой кровати, — твердо сказал я. — И никаких цепей или горчицы.

— У нас будет прекрасная большая постель, где мы поместимся втроем, — сказала Кэнди.

— Никаких цепей, никакой горчицы! — сказала мисс Щипли. — О, пожалуйста, не будь жестокосердной (...), Инксвитч, дорогой. Ну пожалуйста, пожалуйста, умоляю тебя, скажи «да».

Похоже, она готова была заплакать самыми настоящими слезами. И тогда я сказал:

— Да.

— Ох! — вскрикнула Кэнди. — Скорей развяжи меня, чтобы я могла поцеловать тебя, дорогой ты мой мужчина!

Не без труда я перерезал ее веревки: меня обнимала мисс Щипли, издавая ласковое рычание.

Кэнди наконец освободилась и поцеловала меня. Мисс Щипли говорила:

— Каждый день ты будешь получать свою тысячу баксов, а мы обустроим квдртирку. — Потом добавила: — Ну как, решено? — словно хотела получить подтверждение и успокоиться окончательно.

— Решено, — отвечал я.

— Вот здорово! — закричала Кэнди, хлопая в ладоши. — Давайте все оденемся, сходим в ресторан и отметим потерю девственности.

— Нет, — сказала мисс Щипли, серьезно глядя на меня снизу вверх и сжав губы. — Давайте останемся здесь и проделаем все это снова. Впереди целая ночь. Но на этот раз, Кэнди, я буду первая. Ты можешь смотреть, если пообещаешь не кричать. Кричать стану я, когда у меня начнется еще один из этих шикарных оргазмов. Как подумаю об этом — дух захватывает.

Вот каким образом мне удалось открыть тот сейф. А уж если быть точным, то целых три сейфа. В общем-то, не совсем так, как я планировал, но нужно было учиться импровизировать. Нужно знать, как проникать в дела глубже, чем намеревался вначале. Нужно знать, когда подбирать то, что лежит возле ног.

Увы, если бы только все остальные мои дела шли так же гладко, как той замечательной ночью.

Я беспокойно ерзал в задней комнате квартиры. Этим частично я был обязан блохам, вынуждающим меня чесаться.

Уже два дня в подвальной квартирке и в саду стоял непрерывный шум. Вовсю шли ремонтные работы и обзаведение новой обстановкой. Я подписал пару пустых счетов компании «Спрут» для малой кассы именем Джон Смит, и после этого началось столпотворение: рабочие в большой комнате, рабочие в задней комнате, рабочие в саду. Слесари-водопроводчики, художники, электрики и даже педики, указывающие, какие новый декор и обстановка нам нужны. Я получил очень хороший урок: никогда не следует подписывать счета!

Но основная причина, заставившая меня вертеться (помимо блох), состояла в том, что я не мог связаться с Ратом по рации. Я знал, что она у него есть, как знал и то, что он не желает мне отвечать — просто чтоб позлить меня.

В нью-йоркскую контору я звонить не осмеливался, поскольку находился в бегах. Другое дело Рат: по рации я мог бы навешать ему лапшу на уши, чтобы он думал, будто я нахожусь в Афьоне. Связь с ним была нужна мне до зарезу: ретрансляторы 831 работали и находились так близко, что мои экраны просто засвечивались. Я не знал, что происходит с моей целью номер один — с Хеллером! Не располагая этими данными и не имея возможности видеть, что делает это исчадие ада, графиня Крэк, я не отваживался действовать.

Мне жутко не терпелось хоть что-нибудь сотворить — все что угодно, лишь бы приступить к операции по избавлению от Хеллера.

Деньги у меня имелись — три тысячи долларов: две банкноты являлись моей установленной платой, а третью мне дали за сверхурочную работу. Я расстроенно глядел в ведро с краской цвета желтых нарциссов. В нем плавала блоха, постепенно становясь желтой. Только я хотел утопить ее лопаточкой для краски, как она выпрыгнула из ведра и исчезла. Этот инцидент усилил мое беспокойство. Мне захотелось выбраться из этого чересчур шумного места и подумать.

Я стер с плаща брызги желтой краски и отправился на прогулку, надеясь, что свежий ветреный день охладит мой воспаленный лоб, успокоит и позволит сосредоточиться. Как ни в чем не бывало я прошел мимо газетного киоска. И на первой полосе газеты «Нью-Йоркская грязь» увидел написанный аршинными буквами заголовок:

«СОВЕТ БЕЗОПАСНОСТИ ООН РАССМАТРИВАЕТ

ВОПРОС О "БОМБОВЫХ" ПРАВАХ ЖЕНЩИН.

НАЧИНАЕТСЯ ЖЕНСКОЕ ПИКЕТИРОВАНИЕ.

УЧАСТНИКИ МАРША-ПРОТЕСТА ПРОТИВ

ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ МИТИНГУЮТ В ГОСУДАРСТВЕННОМ УНИВЕРСИТЕТЕ».

Опять Хеллер! Они поместили этот заголовок только для того, чтобы досадить мне.

Затем до меня вдруг дошел весь смысл заголовка. Если закон будет принят в Совете Безопасности, мисс Симмонс совсем растает перед Хеллером! Вместо того чтобы добиться его исключения из университета, как обещала, она позволит ему сдать экзамен! Я потеряю важного союзника, который мог бы мне помочь в срыве его планов по реабилитации этой планеты — замысла, который принес бы погибель и мне, и Ломбару, и Рок-сентеру.

О, я носом чуял беду. Но что я мог сделать?

Я стоял на углу, чуть не выходя из себя от сознания, что нужно незамедлительно что-то предпринять в этой критической ситуации. Я вгляделся в небеса, моля богов послать мне знамение. И я его получил! Прямо перед собой я увидел здание компании «Спрут»! Роксентер по-прежнему пребывал у себя в «раю», и потому с миром скоро все будет в полном порядке. Однако я подумал, что Гробе, вероятно, не знает, что именно Уистер стоит за этой шумихой о женских правах. Роксентер, Гробе и все, кто имел значение, конечно, уже знали, какую опасность представляли женщины их интересам. Ведь помимо всего прочего, Роксентер контролировал еще и мировые запасы урана, и если бы на горизонте совсем не маячили войны, рынок термоядерных бомб развалился бы с треском. Этот закон, если его примут, мог принести разорительный и бедственный мир. Роксентер, должно быть, неистовствует.

Лишь только я осознал это, как сразу же приступил к действиям и быстрым шагом направился к зданию «Спрута».

Я прошел прямо в дверь Благотворительной ассоциации. Мне повезло. Там сидел Гробе. Его маленькая шляпка с загнутыми полями лежала на клетке с белыми мышами, стоявшей на рабочем столе. Он взглянул на меня, и рот его слегка растянулся в подобии улыбки, обычной для его красновато-лиловой физиономии.

— Инксвитч! — воскликнул он. — Входите. Уже, наверно, второй день вас не вижу. — Он указал на кресло для посетителей. — Присаживайтесь. Чем занимались?

— Пришлось утверждаться в роли федерального агента, — отвечал я, усевшись. — Я просто забежал, чтобы узнать, известно ли вам о законе о женских правах в отношении термоядерных бомб.

— Женщины, — проговорил он. — Я стараюсь держаться от них подальше. Но, должен сказать, без особого успеха: их так же трудно избежать, как посыльных с судебной повесткой.

— Что ж, вам, по-моему, приятно было бы узнать, что за этим законом стоит Уистер. Он опасен.

— А, Уистер, — промолвил он, и в глазах его появился взгляд, свойственный, может, только законникам с Уолл-стрит. Затем он сложил вместе кончики пальцев и откинулся в кресле. — Но, думаю, у нас это дело поставлено под надежный контроль. Им занимается Мэдисон. Правда, в последнее время его допекали счета, которые мы получали от Г.П.Л.Г.

— Уистера надо остановить, — настаивал я.

«Улыбка» снова растянула углы его рта.

— Ладно, вы только не нервничайте, Инксвитч. Все, за что возьмется такой агент по связям с общественностью, как Балаболтер Свихнулсон, будет остановлено. Можете не сомневаться. Когда этот маньяк разделается с Уистером, бедный (...) будет молить, чтоб его посадили на электрический стул, и вышвыривать из своей камеры любого, кто придет к нему с помилованием от губернатора. На Мэдисона вы можете рассчитывать, Инксвитч. Нет ему равных средь гадов! Когда мы объединим мэдисонов нашего мира с имеющимися у нас средствами массовой информации, даже Четыре Всадника Апокалипсиса будут просить о внесудебном урегулировании. Не беспокойтесь, Инксвитч. Можете быть уверенным, что Мэдисон окончательно испортит Уистеру жизнь. Таков мой окончательный вердикт.

Я увидел, что у Гробса ничего не добьешься, и поднялся, собираясь уйти.

— О, между прочим, Инксвитч, — остановил он меня, — я только что вспомнил. На днях хотел послать вам подарок, но мой секретарь сказал, что у него нет вашего нынешнего адреса.

— Что за подарок — змеи?

— Нет. Довольно ценные вещи. Я достал в Китае набор для иглоукалывания и подумал, что, может, вам бы захотелось испробовать эти иглы на мисс Агнес. Если их всаживают не туда, куда нужно, поднимается страшный скандал. Итак, какой ваш нынешний адрес?

— Я скрываюсь.

— Да полно вам, Инксвитч, я знаю. Это же только для моей записной книжки.

Я не мог без особых на то оснований отказать ему и обнаружить тот факт, что никогда даже не встречался с мисс Агнес. Я дал ему адрес подвальной квартиры. Он записал его в черную книжицу, немного подумал, наморщив лоб, и сказал:

— Этот адрес я знаю. Ну конечно, я ездил туда в прошлом месяце, нужно было замять дело об убийстве. Человека забили до смерти. Я понял! Это квартира мисс Щипли! — Он взглянул на меня с неподдельным удивлением. — Боже! — воскликнул он. — Уж не живете ли вы с мисс Щипли?!

— Она у меня под контролем, — сказал я.

— Боже! — промолвил он с восхищением. — Может, мне следует напустить вас на мою собственную супругу!

Я поспешил перевести тему разговора на него самого. У меня хватало работы и без новых приключений в качестве альфонса. К тому же мне живо вспомнился голос его жены. Ужас!

— Не говорите, пожалуйста, мисс Агнес о том, что я живу с мисс Щипли, — попросил я.

— Нет, нет. — Гробе покачал головой. — Вы обо мне слишком низкого мнения, Инксвитч, если думаете, что я буду говорить с мисс Агнес. Я не сумасшедший. По крайней мере, я еще не готов, несмотря на эту работу.

— Мы делаем ее на пару, — сказал я. Но тут я солгал. Работа адвоката с Уолл-стрит по степени тяжести не шла ни в какое сравнение с работой офицера Аппарата.

Я покинул его кабинет, убежденный, что Гробе не отдает себе отчета, насколько в действительности серьезна вся эта штука, связанная с ООН. Мне нужно было взяться за дело и застопорить Хеллера, пока он не застопорил нас всех.

Я взял такси и очень скоро оказался на другом краю города, у дома 42 по Месс-стрит.

«Экскалибур» Мэдисона стоял в узеньком переулочке напротив, а предприимчивый репортер-новичок усердно протирал квадратные ярды хромированного железа.

Я поднялся наверх в чердачное пресс-бюро. Как я и подозревал, активность здесь спала. Почти все репортеры убрались. Звонила только полдюжина телефонов одновременно, а половина из пятидесяти телетайпов простаивала.

Мэдисон находился в своем загроможденном офисе: ноги на столе, самодовольная улыбочка на моложавом честном и искреннем лице.

— Смит! — воскликнул он. — Входите. Садитесь. Не видел вас сегодня весь день.

Это задело меня за живое. Неужели никто не замечает, когда я исчезаю на целые недели и даже месяцы? Вдруг я вспомнил, что у меня к нему дело.

— Не очень-то ты умно поступил, отправив Кроуба в психушку, — едко упрекнул я его.

— Эмбриона П. Кроуба? — переспросил он, смеясь.

— Доктора, которого ты убрал.

— Убрал? — удивился он. — Да с чего вы это взяли, Смит?

— Ты же вызвал неотложку.

— А, понимаю. Ваши люди больше не являлись ко мне. Так вот, сразу же после того как его увезли на тележке, я позвонил главному психиатру в Белльвью. У Кроуба, как, впрочем, и у всех психиатров, имелась непреодолимая склонность все резать и кромсать, поэтому ему дали собственную лабораторию и руководящую штатную должность. Не думаете же вы, что я мог прохлопать такое ценное приобретение? Боже упаси. Как средства массовой информации могли бы справиться с ужасами, если бы не психиатры? Но я должен психологически подготовить его, прежде чем смогу им пользоваться. Вам, Смит, следует лучше следить за событиями. И очень бы хотелось, чтобы вы знали об общественных отношениях больше, чем сейчас. Трудно работать с непрофессионалами. Этот ненормальный (...) мог бы меня убить. Вы, очевидно, не очень хорошо представляете себе, что такое психиатры, иначе сразу упекли бы его в больницу, лишив возможности разгуливать на свободе и резать ваших коллег. Психиатрия существует для народа, Смит, а не для людей, которые что-то значат.

Я видел, что нахожусь в опасности — что он сейчас на меня насядет, — и сказал:

— Не дави на меня всеми своими извилинами. У тебя на это не хватит пороху. Уистер становится все опасней, а ты разве что-нибудь делаешь, чтобы его нейтрализовать? Почти ничего. Скандал в Атлантик-Сити поднялся много недель назад и теперь уже утих...

Мэдисон убрал ноги со стола и в изумлении подался вперед:

— Утих? Упаси меня Боже от непрофессионалов! Уже сколько недель он занимает первую полосу. Это непревзойденный рекорд! Я бросил все основные силы в Трентон, Нью-Джерси, чтобы раздувать его снова и снова! — Он схватил большую пачку газетных вырезок. — Смотрите! Губернатор Нью-Джерси все еще пребывает в шоке в связи с захватом Атлантик-Сити! Он продолжает утверждать, что даже теперь этот город является частью штата Нью-Джерси. Но взгляните, на какие протесты мы подбили массы людей: граждане отказываются платить взимаемые штатом налоги. Мы вызвали ужасный скандал в законодательном собрании Нью-Джерси, и полиция штата арестовала Вундеркинда за обворовывание города. А взгляните-ка вот на это: Вундеркинд вызван на законодательное собрание, и все его члены бросают в него бутылки из-под виски, — хотят заставить его дать обещание, что он не продаст Атлантик-Сити штату Невада. — Он схватил еще один лист бумаги. — А посмотрите-ка на завтрашние заголовки!

Я вгляделся в верстку полосы для газеты «Нью-Йоркская грязь». В ней говорилось:

«ВУНДЕРКИНД ОБЪЯВИЛ ИМЯ ПОДЛИННОГО ВЛАДЕЛЬЦА ВСЕГО НЬЮ-ДЖЕРСИ

Сегодня действительность поставила потрясенного губернатора перед жестоким фактом, что не только Атлантик-Сити, но и весь штат Нью-Джерси, возможно, будет принадлежать Д. Т. Уистеру, известному под прозвищем "Вундеркинд", получившему недавно скандальную известность.

Сам профессор Стрингер, ведущий в мире специалист по генеалогии и семейной истории, авторитетно заявил, что Уистер является прямым потомком вождя Ранкокаса, возглавлявшего побочную ветвь ленни-ленапе, племени делаваров, члены которой являлись первыми владельцами Нью-Джерси. Индейское название "ленни-ленапе" означает "исконный народ". Отсюда, по словам доктора Яйцеголова, историка штата, со всей очевидностью следует, что слово "исконный", возникающее в том и другом случае, доказывает обоснованность данного утверждения.

"В картотеках Трентонского суда или в архивах не обнаружено никакого документа о передаче или продаже этих земель вождем Ранкокасом или индейцами племени ленни-ленапе, — заявил государственный регистратор договоров на этом судьбоносном собрании прошлым вечером. — Поэтому нужно сделать вывод, что весь штат Нью-Джерси все еще принадлежит исконным владельцам».

Не успел я закончить чтение, как Мэдисон хлопнул ладонью по столу. Глаза его горели.

— На следующий же день после этой публикации Вундеркинд намерен выдворить из штата первых поселенцев. После этого мы можем установить на его территории Индейское бюро министерства внутренних дели устроить еще одну битву при Вундед-Ни: каждый убитый федеральный военачальник принесет нам крупный заголовок. А на следующей неделе Вундеркинд сбежит, ограбив поезд...

Меня это насторожило.

— Откуда поезд? — спросил я. — Что он тут делает?

Мэдисон откинулся назад с улыбкой превосходства, в которой сквозила жалость.

— Смит, у вас что-то с памятью, вам нужно обратиться к специалисту. Ведь уже давным-давно я совершенно ясно говорил вам, что пытаюсь создать Вундеркинду имидж Джесси Джеймса. Неужели не припоминаете? Лучший бессмертный имидж, имеющийся под рукой. Вы просто не понимаете, как ведется рекламная работа по налаживанию общественных отношений.

Он меня достал, и я сказал ему:

— Послушай, Мэдисон, я пришел сообщить тебе, что за законом о праве женщин не подвергаться термоядерному бомбовому удару стоит Вундеркинд. Закон подан на рассмотрение Советом Безопасности ООН. С помощью шлюх, которые вели за него кулуарную борьбу, он провел его через Генеральную Ассамблею.

— Это что, установленный факт? — небрежно спросил Мэдисон.

— Вот именно, факт! — отвечал я, подпустив в голос побольше резкости. — И лучше тебе поскорее заняться этим!

— Ну нет! — запротестовал он. — Это не сообразуется с имиджем.

— О мои боги! — вскричал я в раздражении. — Но это же правда!

Мэдисон довольно рассмеялся.

— Правда? Что общего у ССО с правдой, Смит? Последние новости — это развлечение. Спросите Эн-Би-Си, Си-Би-Эс и Эй-Би-Си, спросите все ведущие газеты, и они вам скажут. Новости — это то, что больше всего развлекает публику во всем мире. А теперь позвольте вас спросить: как можно развлечь кого-нибудь, говоря ему правду? Чушь собачья! Нет, Смит, вы совсем не понимаете, что такое современные средства массовой информации. Давайте-ка оставим это дело на мое усмотрение, разумно? А там мы увидим написанное аршинными буквами: Мэдисон снова забивает гол — восклицательный знак, кавычки закрываются.

— Ты забыл открыть кавычки, — едко напомнил я.

— Действительно, — согласился он. — Тогда перепишем снова: кавычки открываются, убирайтесь отсюда к черту, Смит, и дайте мне делать свою работу!

Неудивительно, что его прозвали Балаболтером Свихнулсоном. Я ушел, прежде чем на губах у него закипела пена. Даже бешеные собаки кажутся смирными по сравнению с тем, как кусают агенты ССО и средств массовой информации.

Но меня мучило беспокойство: кажется, никто из них не видел опасности в этом законе, проводимом через ООН. Если Совет Безопасности примет его, Роксентер потеряет все свои термоядерные прибыли. Претензии «Спрута» на уран окажутся ничего не стоящими. Ломбар будет в ярости. И что еще хуже, мисс Симмонс распустит нюни перед Хеллером как перед героем-победителем.

Это меня сильно тревожило.

Я прошелся размеренным шагом.

И тут ко мне пришла вдохновенная идея.

Я навещу мисс Симмонс!