How are you tonight?

Спасибо. Как у вас сейчас дела?

Audience: Fine.

Отлично. Я кого-нибудь превратил в настоящую развалину?

Good. Did I ruin anybody really?

Женский голос: Пока нет, но вы еще успеете.

Audience: No.

О, это точно. [Смех.]

Ah well, I will. (audience laughter)

Сегодня случилось нечто очень, очень хорошее... я так понял, что два или три человека экстериоризировались за час процессинга, да? Не могли бы те люди, которые внезапно вылетели из головы, поднять руки? Один, два, три, четыре, пять... да, несколько человек... шесть, семь. Хорошо. Восемь.

Very, very fine thing today — understand we had two or three exteriorizations on that hour of processing, is that right? Could I see a hand or two if anybody got out of his head all of a sudden? One, two, three, four, five — yeah, there were a few — six, seven. Good. Eight.

Так вот, находиться вне головы вовсе не обязательно. Но тот, кто сидит у себя в голове, просто болван!

Now, it isn't absolutely necessary to be out of your head. But a guy that's in his head is a fool!

Так вот, я хотел сказать вам несколько слов об экстериоризации, поскольку не стоит одитировать вас сразу же после хорошего обеда. Поэтому я просто собираюсь поговорить с вами об экстериоризации... что это такое? И я собираюсь очень быстро рассмотреть с вами составные части бытийности. Вы хотите послушать об этом... о составных частях бытийности?

Now, I wanted to say a few words to you about exteriorization in view of the fact that it'd be very bad to process you immediately on a nice dinner. So I'm merely going to talk to you about exteriorization — what is this thing? And I'm going to give you a very fast rundown on the component parts of beingness. Like to hear that — component parts of beingness?

Что ж, все это как бы начинается с чего-то, что имеет качество и не имеет количества. А после этого появляется количество. Вселенная просто растет, вроде Топси. Мы начинаем с того, что в Дианетике изначально называлось единицей, осознающей осознание. Она не имеет массы, она не имеет длины волны, она не имеет положения в пространстве. Но она обладает способностью создавать постулаты и делать множество других интересных вещей, например пить виски с содовой и льдом и...

Audience: Yeah.

Но как она все это делает? Как она все это делает? Она делает это, просто говоря, что она это делает. Вот и все, что тут можно сказать. И эта поразительная головоломка морочила ей голову на протяжении долгого времени. Как она может делать все эти вещи, просто говоря, что она их делает?

Well, it all sort of begins with something that has quality and no quantity. And after that, we get quantity. Like Topsy, the universe simply grows. We start with what we originally called in Dianetics the awareness of awareness unit. And this has no mass, no wavelength, no location. But it has the capability of making postulates and doing lots of other interesting things such as drinking highballs and . . . (audience laughter)

Что ж, ей бы не хотелось верить, что каждый постулат, который она создает, будет сохраняться в действии. Задумайтесь об этом на мгновение... предположим, что каждый постулат, который вы создали, сохранялся бы в действии. Предположим, что всякий раз, когда вы говорите: «Хочу быть мертвым», – вы оставались бы лежать там. Ну разве это не было бы замечательно? Предположим, что всякий раз, когда вы говорите: «Лучше всего я буду соответствовать этой ситуации, если буду старым и дряблым», – вы становитесь таким. И предположим, вы сказали: «О, детство, детство! Вот это было времечко! Ба-ба-ба».

But how does it do all this? How does it do all this? It does this by saying it does. That's all there is to it. And this tremendous riddle has baffled it for a long time. How could it do all these things simply by saying it does?

Так что одна из самых замечательных вещей, которые делает эта единица, осознающая осознание, – это держит себя на мушке. Она говорит: «Что ж, эти постулаты не будут сохраняться в действии. Я продолжаю быть Джо Джонсом. Но еслибы я мог делать все по-своему, то я был бы Джо Джонсом, Бесси Смит, П. Т. Барнумом, борзой собакой и все это, вероятно, где-то за один час. И это приводило бы в замешательство моих друзей, поэтому я сжалюсь над ними и просто буду Джо Джонсом». Можете представить себе, в каком замешательстве вы были бы, если бы у вас был такой друг. Он создает постулат и предстает перед вами во всей красе. Это бы вас расстраивало.

Well, it would be unwilling to believe that every postulate it made would stick. Think of that for a moment — supposing every postulate you made would stick. Supposing every time you said, "I wish I was dead," there you lay, really. Wouldn't that be wonderful? But supposing every time you said, "I can best serve this situation by being old and feeble," and you were; and supposing you said, "Oh childhood, childhood! Those were the times! Da-da-da."

Поэтому мы делаем всевозможные хитроумные вещи, чтобы не давать себе подчиняться собственным постулатам по собственному желанию... ведь мы знаем, что не можем себе верить; конечно же, это первое, что мы должны знать. И мы делаем всевозможные вещи, чтобы все это срабатывало автоматически и чтобы все это нас удивляло.

So one of the best things this awareness of awareness unit does is hold a gun on itself. It says, "Well, these postulates are not going to stick. I'm going on being Joe Jones. And if I had my way of it, I would be Joe Jones, Bessie Smith, P.T. Barnum, a greyhound dog, probably all in the course of half an hour. And this would be disconcerting to my friends, so I will take mercy on one and all, and just be Joe Jones." You could imagine how disconcerting it would be to have a friend like that. Makes a postulate, and there he is in full mass. That would be upsetting.

Один из излюбленных трюков духовного существа, который только можно придумать... Понимаете, это очень плохо, что дух оказался так основательно монополизирован высокими шпилями, мягчайшими коврами, крестами и так далее. Это очень плохо, поскольку создается впечатление, что в результате он попадает в категорию... понимаете, в особую категорию: нечто чрезвычайно серьезное и мрачное. Это означало бы, что никто никогда бы не смеялся. Если бы духовное существо было чем-то серьезным... если бы оно постоянно было серьезным, если бы его настроение соответствовало настроению, которое создается ладаном и тому подобными вещами... если бы это существо было точно таким же, мы бы все ходили и дымились.

So we do all sorts of devious things to keep from obeying all of our postulates at will — because we know we can't trust ourselves; of course — that's the first thing we have to know. And we do all kinds of things to make it automatic, so that we will become surprised about it.

Так вот, это очень странно, понимаете? Если бы вы захотели, чтобы все люди относились к существованию серьезно, вы бы, конечно же, сказали им, что дух – это очень серьезное существо и мы должны относиться к нему с огромным почтением. И тогда все были бы очень серьезными и никто никогда не смотрел бы комиксы. Никто никогда не читал бы журналы АМА, чтобы посмеяться от души.

One of the favorite tricks of the spirit, we think of . . . You know, it's too bad that the spirit became so thoroughly monopolized by tall spires and very, very soft carpets and crosses and so forth — it's too bad, because it seems to categorize it or put it over here, you see, in a special category as having a great deal of solemnitude. And that would mean nobody'd ever laugh. If the spirit were even a solemn thing — if it were a solemn thing all the time, if it did match this mood of incense pots and all that sort of thing — if it did match that thing, we would all go around smoking.

А между прочим, я должен принести свои извинения... здесь в аудитории сидит два или три врача, а также жены двух или трех врачей, и на самом деле между Саентологией и врачами или между мною и врачами нет никаких противоречий. У меня масса очень, очень хороших друзей-врачей... они мои очень хорошие друзья.

Now, it's a great oddity, you see? If you wanted everyone to be serious about existence, you of course would tell them the spirit was a very sober experience and being, and that we must treat it with great reverence. And you'd have everybody real solemn, and nobody'd ever go to see the comics. Nobody'd ever read the AMA journal for a good laugh.

Однако между мной и АМА, – профсоюзом, – ведется о-го-го какая война. Я просто хотел тихо-мирно сообщить вам об этом.

By the way, I should apologize — there are two or three medical doctors here in the crowd, and there are two or three wives of medical doctors, and actually there is no quarrel between Scientology and the medical doctor, or myself and medical doctors. I have a great many medical doctors who are very, very good friends of mine — very good friends. But there's one hell of a fight between me and the AMA, the trade union. I just wanted to get that in quietly.

Если говорить об АПА, то с ней у нас не ведется никакой войны (это Американская психиатрическая ассоциация). Вообще никакой войны, по одной простой причине: мне однажды предложили купить все акции корпорации, а я этого не сделал. И я думаю, что они с той поры на меня злятся. Однако, АПА – это акционерная корпорация, и чтобы стать ее членом, нужно купить немного акций. Они продаются прямо на улице. И мы могли бы прямо сейчас завладеть АПА, если бы захотели, но зачем она нам? Вы думаете, я шучу, но если вы посмотрите, то поймете, что так оно и есть.

As far as the APA is concerned, there is no fight with the APA (that's the American Psychiatric Association). There's no fight ,whatsoever, for the excellent reason that I was offered all the stock in the corporation once, and I didn't buy it. And I think they've been mad at me since. But the APA is a stock corporation and you get to be a member by buying some stock. And it's for sale down on the street. And we could right now own the APA if we wanted to, but why own it? The . . . You think I'm joking with you, but if you look this up, you'll find this to be the case.

Так вот, тем не менее тут у нас есть идея о том, что дух – это очень серьезное, преисполненное спокойствия... когда мы проходим мимо могил, понимаете, мы должны... мне кажется, какой-нибудь мальчик должен насвистывать, но мы должны говорить: «Да упокой господь их кости», – и проходить дальше и так далее. А когда мы входим в церковь, женщины должны надеть головной убор, а мужчины – снять. Почему, я не знаю. Может быть, у женщин чаще происходит компульсивная экстериоризация в церкви. Но как бы там ни было, вы не должны смеяться на паперти. И я полагаю, что частенько религиозная карьера многих молодых людей была совершенно загублена из-за их неспособности сдержать смешок во время самых торжественных моментов проповеди. И мне кажется, что среди нас присутствует два или три человека, которые время от времени думали: «Моя мама как следует мне врежет, если я снова рассмеюсь во все горло в церкви», поэтому с той поры они всегда оставались серьезными.

Now, here we have, however, this idea of the spirit being a very solemn, solemnified — when we walk past graveyards, you know, we're supposed to — I suppose the boy is supposed to whistle, but we're supposed to say, "God rest their bones," and walk on by and so forth. And when we go into a church, the women are supposed to put their hats on, the men are supposed to take their hats off. Just why this is, I don't know. Maybe women compulsively exteriorize faster in church. But however this is, you're not supposed to laugh in the vestibule, and I suppose many a time the religious career of some young man has been utterly ruined by an inability to repress his giggles during the more sonorous moments of the sermon. And I imagine that there are even two or three people present who have thought to themselves from time to time, "My mother will smack me severely if I laugh out loud in church again," and therefore, have been solemn ever since.

Но если бы мы думали о религиозной торжественности, к которой склонен человек и которая местами чрезвычайно прекрасна... если бы мы думали о духе, как о чем-то всецело относящемся к этой категории, мы допустили бы одну из самых ужасных ошибок, которую только можно допустить и которую человек допустил. Самый свободный дух был бы, скорее всего, ребенком. У него еще нет достаточного опыта, совместного с телом, чтобы быть накрепко привязанным к телу, поэтому он легко экстериоризируется. На самом деле на свете, вероятно, очень мало интериоризированных детей. Они проходят одитинг просто замечательно... с ними работать очень легко. Если одитор знает, как работать с ребенком, он может проделывать с ним самые замечательные вещи. Внимание ребенка может лишь ненадолго удерживаться практически на чем угодно, за исключением хорошего одитинга. И знаете, на хорошего одитора ребенок реагирует весьма примечательным образом. Он будет одитироваться и одитироваться не переставая час за часом, и его внимание не будет рассеиваться. Это просто фантастика.

But if we thought of the religious solemnity to which man is prone and which has, here and there, a great deal of beauty — if we thought of the spirit as totally belonging in that category, we would make one of the wildest errors that we could make, and which man has made. The freest spirit is liable to be a child. They're not yet sharing with the body a sufficient amount of experience in common to be entirely nailed down to the body, so they exteriorize easily. As a matter of fact, there are probably very few children interiorized. They work very well — they work very easily; if an auditor knows how to work them, he can do wonderful and remarkable things with a child. Their span of attention is fairly short on almost everything but good auditing. And you know a child responds to a good auditor in a really remarkable fashion. They will simply go on for hours without breaking their span of attention. This is fantastic.

Понимаете, всем известно, что ребенок не может долго удерживать свое внимание на чем-то одном. Если же одитор хороший, ребенок будет одитироваться у него до тех пор, пока у одитора будет желание его одитировать. Конечно же, в середине сессии он поменяется с вами ролями и начнет одитировать вас. А потом вы поменяетесь с ним ролями и снова начнете одитировать его, все в порядке. Это очень весело. Но при хорошем одитинге внимание ребенка не рассеивается.

You know, everybody knows that a child has a very short span of attention. If the auditor's good, they'll go right on being audited just as long as you're willing to audit them. Of course, they'll turn around in the middle of the session and start auditing you. But then you turn around and start auditing them again, all right, and it's good fun. But — the child's span of attention is — doesn't break up under good auditing.

На самом деле я, вероятно, мог бы оценивать способность одитора одитировать взрослых людей, ориентируясь на тот промежуток времени, в течение которого этот одитор может удерживать внимание ребенка-преклира. Понимаете, я мог бы сказать, насколько хорошо одитор будет работать со взрослыми, если бы мог измерить тот промежуток времени, в течение которого внимание ребенка принадлежит одитору. Что ж, вот ребенок, он не очень-то серьезен, не так ли? Мне очень редко попадались серьезные дети, если только они не хотели получить пять центов. И конечно же, ребенок может быть серьезным... такая вероятность существует. Дети могут кричать и плакать и так далее, и мы просто надеемся, что все не настолько плохо.

I actually could probably grade the ability of an auditor on adults by the span of attention given him by a child preclear. You know, I could tell you how good he was with adults if I could measure the child's span of attention with him. Now, here's this child, and we don't find children very solemn, do we? It's very seldom I have found many solemn children, unless they wanted a nickel. And of course, a child can be solemn — this is a possibility. And they can cry and scream and so forth, and we just hope it isn't quite that bad.

Но перед нами стоит вот такая проблема: самый свободный дух, с которым мы только находимся в тесном контакте, – это дух ребенка. Он очень счастлив, он очень много смеется и очень много двигается. А между тем в западном полушарии к духу относятся как к тому, что славится своей серьезностью, неподвижностью и «недвижимостью». Так вот, не создаст ли это само по себе проблему для человека?

But here we have this problem of the freest spirit with which we have an intimate contact is the spirit of a child. And it is very happy, and there's a great deal of laughter and a great deal of motion. And yet we have the spirit categorized over here in a field which is noted for, in the Western Hemisphere, its solemnity, stillness and "don't-moveness." Now, would that itself sort of impose a problem to an individual?

Да, создаст. Он скажет: «Так, если я дух, мне нужно неподвижно сидеть, быть серьезным, уважать и почитать старших, я должен делать то и се. Если же я тело, я могу быть порочным, я могу грешить». Это поразительно. Это вовсе не является фактом. Это вовсе не факт. Это совершенно ошибочное заключение. Если он свободен, он может грешить. А если он сидит в теле, то он никак не может грешить... его посадят в тюрьму или женят.

Yes it would. He would say, "Now look, if I am a spirit, I have to sit still and be solemn and look up to my betters and do this and do that. If I am a body, I can be wicked. I can sin." It's fascinating. That isn't the facts at all. That isn't the facts of the case. That's a completely erroneous conclusion. If he's free, he can sin; and if he's sitting around in a body, no sin's possible — they put you in jail, they marry you off. (audience laughter)

Так что, когда мы рассматриваем точку зрения западной цивилизации и предмет под названием «дух», мы обнаруживаем множество вещей, которые не очень-то стыкуются между собой. Мы обнаруживаем, что на самом деле свобода человека измеряется не серьезностью, а тем, насколько он счастлив. Я бы не сказал, что нам периодически доводилось сталкиваться с полицейскими методами правления в сфере религии. Я бы не стал заходить настолько далеко. Но я бы сказал, что мы нашли к этой области очень неплохой подход.

So we look over this view of the Western civilization and the subject of the spirit, and we find many things which don't quite jibe. We find that an individual is not as free as he is solemn, but actually is free as he is happy. So I wouldn't say we have experienced here and there a police state in the field of religion. I wouldn't go so far as to say this. But I'd say that we've made an awfully good approach to it here and there.

Так вот, религия использовалась как инструмент контроля слишком часто. Так же как мечи, фотокамеры... даже леденцы на палочке использовались в качестве инструмента контроля. Практически все, что угодно, может использоваться для контроля – чтобы начинать что-то, останавливать и изменять. Практически все, что угодно. Но среди этого многообразия «всего, что угодно» самым примечательным является религия. Когда с человеком говорят о его духовной бытийности, о том, что он должен направлять свою душу по какому-то пути, что он должен спасти себя, сохранить себя, что он не должен быть способным, что кто-то возьмет его и: «Я ложусь спать и молю Господа мою душу принять; если мне суждено умереть во сне, я молю бога взять мою душу себе»... ай! О, нет. Вы хотите сказать... вы что, хотите, чтобы у ребенка началась бессонница, и чтобы потом, когда он вырастет, одитор был вынужден работать с ним часами напролет? Маленькие детишки, подвергшись такого рода контролю, ложатся в кровать и ждут, что к ним спустится какой-нибудь ангел и возьмет «их тэтана», что бы это ни было. Иначе говоря, они приходят в ужасное замешательство. Они не думают о себе, как о духе, они начинают думать о себе как о теле, поскольку им постоянно твердят о том, чтобы они заботились о своей душе. Это интересный механизм контроля. Он срабатывает как переключатель вэйлансов, в результате чего ребенок переходит в вэйланс тела. По меньшей мере, этот механизм делает человека практически шизофреником.

Now, religion has been used as a control device all too often. So have swords, cameras — even lollipops have been used as control devices. Almost anything can be used for control — to start, stop and change something. Almost anything. But notable amongst all these anythings and somethings is religion. When some-body is talked to about his spiritual beingness and how he must send his soul along some course, and how he must save himself and preserve himself and how he mustn't be able and how somebody's going to get him and "Now I lay me down to sleep, I pray the Lord my soul to keep; if I should die before I wake I pray the Lord my soul to take" — ai! Oh, no. You mean this — you're going to give this little kid insomnia and when he gets to be forty he's going to have to have an auditor for just hours and hours and hours? Little kids lie down after this type of control and expect some kind of an angel to swoop down and pick up "their thetan," whatever this is. They get into a terrible confusion, in other words. They don't think of themselves as a spirit, they begin to think of them-selves as a body, because they're told all the time to take care of their soul. It's an interesting control mechanism. It'll do a valence switch over to the body. Or at least make somebody rather schizzy.

Существует невероятное множество подобных механизмов, и все это механизмы контроля. Но именно так один дух держит на мушке других духов; он говорит: «Тут есть барьеры. Помните, давным-давно в 1006 году до нашей эры вы согласились с тем, что тут есть барьер, он по-прежнему здесь». И ребята отвечают:

We have a tremendous number of mechanisms of this character, and they are all control mechanisms. But this is the spirit holding a gun on other spirits; saying, "There are barriers here. Remember back there in 1006 B.C., you agreed there was a barrier here, and it's still here." And the boys say, "Okay. Okay, it's still here. All right. All right. I'll feel a wall."

«Ладно. Ладно, он по-прежнему здесь. Хорошо. Хорошо. Я чувствую стену».

We have an enormous number of agreements which operate to restrain and restrict the actions of one another. But where an individual becomes quite afraid and quite decayed, he is apt to use the most beautiful things he can lay his hands on for control things. Now, these things were never intended for control mechanisms. Happiness is not a good control mechanism, if you used it as a control mechanism; if you said to somebody, in just so many words, "It will be impossible for you to be happy unless you drop $82.65 in the poor box. And we're going to see to it that you're not going to be happy until you do that. As a matter of fact, we have an appointment tonight with a couple of saints that we know very well, and we're going to make sure you get zapped. Now, the happiness of your dear departed father depends once and for all and entirely upon your ability to cough up enough jack to send the old boy through Purgatory. And he's going to stay there, son, until we find the bottom of your bank account." Well, that's one way to remedy havingness.

У нас есть громадное множество соглашений, которые направлены на то, чтобы обуздать других и ограничить их в действиях. Но когда индивидуум становится довольно сильно напуганным и деградировавшим, он, скорее всего, начнет использовать самые замечательные вещи, до которых он только может добраться, в целях контроля. Так вот, эти вещи никогда не предназначались для использования в качестве механизмов контроля. Счастье – это не очень-то хороший механизм контроля, если использовать его в этом качестве... если бы вы сказали кому-нибудь, вот так пространно: «Ты не сможешь быть счастлив, если не кинешь 82 доллара и 65 центов в коробку для бедных. И мы позаботимся, чтобы ты не был счастлив, пока не сделаешь этого. На самом деле сегодня у нас назначена встреча с парочкой святых, которых мы очень хорошо знаем, и мы добьемся, чтобы тебя прижали к ногтю. Так вот, счастье твоего любимого почившего папочки всецело зависит от твоей способности выложить достаточное количество денежек, чтобы твой старик вышел из чистилища. И он будет там оставаться, сынок, пока мы не исчерпаем весь твой счет до самого дна». Что ж, это один из способов исправить обладание.

Now, one of the biggest control factors there is, is mystery. Mystery is a tremendous control factor. The presentation of a mystery can operate to enslave — just as the priests of Chaldea, having made a wreck out of their own country, moved on to Babylon and made a wreck out of it. This mystery they made out of everything was their control over the society. They knew how to plot the eclipses. They knew how to forecast and predict certain heavenly activities. And they knew that this simply depended upon natural law. So how did they use this? Hah! They said, "It's a big mystery, and we're doing it, and you bow down to this mud thing over here, and you're saved. And to prove it, there's going to be an eclipse at 10:32 next Sunday. And if you have not paid all of your dues into the church by that moment, we'll keep the sun covered up." What could people do but dig?

Так вот, один из самых мощных факторов контроля – это тайна. Тайна – это невероятный фактор контроля. Тайна может поработить... как это было в случае со священниками в Халдее: они превратили свою собственную страну в развалины, потом отправились в Вавилон и превратили в развалины его. Они контролировали общество, создавая тайну изо всего подряд. Они знали, как рассчитать время наступления затмения. Они знали, как предсказывать наступление определенных явлений, связанных с движением небесных тел. И они знали, что в основе всего этого лежат просто естественные законы. И как же они это использовали? Ха! Они говорили: «Это огромная тайна, и это делаем мы, а вы кланяйтесь вот этой штуковине из грязи, тогда вы будете спасены. И в подтверждение наших слов в следующее воскресенье в 10:32 произойдет затмение солнца. И если к этому моменту вы не заплатите церкви все, что должны, мы так и не откроем солнце». Что еще оставалось людям, как не изыскивать средства?

Science is looked upon, way back on the track almost in the Dark Ages now, as a sort of a savior. Science at one time was known as a sort of a savior thing — a wonderful thing which freed man. Because it dispelled the mysteries which had been carefully built up around these agreements which we call natural phenomena. Now here was science, and it came along and said, "These eclipses happen. And no set of priests anywhere can control an eclipse."

Далеко позади на траке, почти в средние века, на науку смотрели как на своего рода спасение. Одно время наука считалась своего рода спасением... восхитительной вещью, которая освобождала человека. Ведь она развеяла тайны, которыми так старательно окутывались все эти соглашения, известные как явления природы. И вот появилась наука, она пришла и сказала: «Эти затмения солнца случаются. И никакие священники не могут их контролировать».

And people said, "Hey, what do you know? I don't have to dig up anymore." And they were very thankful that science came along and pointed this fact out to them. Although it's just a little bit confusing to me why a couple of guys down at the crossroads, while sitting there on the store porch, didn't notice that the eclipse always "uneclipsed." That seems a little bit stretching it somewhat. Seems to me like people would have noticed this as time went on, that the exact incantation and prayer had very, very little to do with the eclipse of the sun or the moon. But they evidently didn't. A bunch of men came along as scientists and they made nothing out of these mysteries by demonstrating again that they were natural laws. This was a very; very, very fine thing. But science itself bade fair to go into the depths and darknesses of mystery as time went on.

И люди сказали: «Да неужели? Нам больше не нужно изыскивать средства». И они были очень благодарны, что появилась наука и указала им на этот факт. Хотя меня немного вводит в замешательство вот какой момент: почему парочка ребят в переломный момент, сидя на крылечке магазина, не обратила внимание на то, что эти затмения всегда «раз-затмениваются». Это кажется чуточку невероятным. Мне кажется, с течением времени люди должны были заметить, что точность заклинаний и молитв не имеет никакого отношения к затмению солнца или луны. Но очевидно, что они этого не заметили. Пришла кучка ученых и развенчала все эти тайны, продемонстрировав, что все это – естественные законы. Это было очень, очень и очень хорошо. Но, по всей вероятности, с течением времени даже наука погрузилась в темную пучину тайн.

The first vestige we had of this was the absolute necessity to be specialized before one could be called a scientist. One had to put in — I don't know, what is it now? One has to go to school until he's thirty-two before he can hold down a $200 a month government job? He has to go to school and go to school and go to school and he learns to be a specialist and a specialist and specialist and finally, an engineer is an expert on high-pressure steam. But he'd have to go to school another six years to learn about low-pressure steam.

Первым симптомом этого явилось вот что: для того чтобы называться ученым, совершенно необходимо специализироваться. Человеку нужно... я не знаю, как сейчас обстоят дела? Человеку нужно проучиться до тридцати двух лет, прежде чем он сможет получить государственную работу с окладом в двести долларов в месяц. Ему нужно учиться, учиться и учиться, и он учится быть специалистом, быть специалистом, быть специалистом, и в конце концов из него получается инженер-эксперт по пару высокого давления. Но после этого ему нужно учиться еще шесть лет, чтобы узнать о паре низкого давления.

We take a man who goes to universities and colleges, and studies and works hard — and this is a clever man, a man with an impulse to heal — and for years and years and years he goes on studying the human body. And then he comes out and he's a specialist in a certain type of rheumatic heart. I mean, he goes all this time to learn about this and become a specialist.

Рассмотрим человека, который ходит в университеты и колледжи, упорно учится и работает... это умный человек, человек, который хочет лечить людей... и он изучает тело человека на протяжении многих, многих, многих лет. И вот, завершив обучение, он становится специалистом по какому-то определенному типу ревматизма. Я хочу сказать, он все это время изучал это и стал специалистом.

This is the way you build up a mystery, this: You make highly specialized categories within a science. And when a science goes in that direction, it no longer frees, but starts to enslave. And as time goes on, the biggest, largest of scientific organizations will become more and more and more mysterious until they have no communication lines at all. And then you get a sort of a priesthood of this sort of thing rising up — and back of the magic atom bomb or something of the sort, a little flag waves, and that means the populace is supposed to cough up another five bucks apiece. I mean, this is the way it goes. This is the way a priesthood starts. Natural phenomena is discovered, and then someone makes a mystery of it.

Вот так и создаются тайны: вы дробите науку на чрезвычайно специализированные области. И когда наука начинает развиваться в этом направлении, она уже больше никого не делает свободным, она начинает порабощать. И с течением времени самая большая, самая огромная научная организация будет становится все более, более и более таинственной, пока у нее вообще не останется ни одной коммуникационной линии. А потом она начнет постепенно превращаться в своего рода духовенство... и когда позади магической атомной бомбы появится маленький флажок и начнет развеваться, это будет означать, что люди должны выложить еще по пять баксов. Я хочу сказать, именно так все и происходит. Именно так и появляется духовенство. Обнаруживается какое-нибудь естественное явление, а потом кто-нибудь делает из него тайну.

Right now, they are having, I am told — and I have no personal knowledge of this — that the AEC, for instance, is having a very difficult time administering its own organization. Because its security lines are so solid, its barriers are so great, that it cannot get the proper security classifications for everybody, so therefore, has crooked communication lines all over the place. And one of these fine days, this fellow will have one piece of the formula and that fellow will have another piece, and somebody else will have another part of the workability, and none of them will know where the other fellows' are. (applause) That would be good, yes — I agree with you.

Прямо сейчас, как мне сказали... сам я этого не знал... Комиссии по атомной энергии очень трудно вести дела в своих собственных организациях. Ведь ее линии безопасности настолько надежны, ее барьеры настолько непроницаемы, что она не может надлежащим образом установить для всех доступ по степени секретности, поэтому она повсеместно искривляет свои коммуникационные линии. И в один прекрасный день у одного человека будет одна часть формулы, у второго – вторая, у третьего будет еще какая-нибудь часть, и никто из них не будет знать, где находятся другие. Это будет здорово, да... я с вами согласен.

But what will they — what would they do then? What is the impulse which follows in after this? The impulse, unfortunately, is simply to say, "All right. Now I have the whole bomb" — big lie — "I have the whole bomb, and I've got it right here in my desk drawer. And unless you all pay for certain numbers of candles, or buy a certain number of new test tubes and present them to the laboratory, it's going to go off. And there's nothing I'll be able to do about it. Because it's controlled by a demon. Here he is. You don't believe it — we've made him solid. We call him 'H-bomb.' " This sort of thing. Mystery. Mystery, used for control and to enslave.

Но что они будут... что они будут делать тогда? Каким будет следующий импульс? К сожалению, импульс будет состоять в том, чтобы просто сказать: «Хорошо. У меня есть вся бомба целиком»... огромная ложь... «у меня есть вся бомба целиком и она лежит прямо в ящичке моего стола. И если вы все не заплатите за определенное количество свечек, или не купите определенное количество новых пробирок и не подарите их лаборатории, бомба взорвется. И я ничего с этим не смогу поделать, потому что ее контролирует демон. Вот он. Вы не верите... мы сделали его плотным. Мы зовем его “водородная бомба”». Такого рода вещи. Тайна. Тайна, используемая для контроля и порабощения.

Anytime you start to hide knowledge, or obscure phenomena, or make a highly specialized and limited cult out of some function of life, you can expect that there's going to be more control than is good for our happiness. This is a certainty.

Всякий раз, когда вы начинаете прятать знание, или запутывать явления, или превращать какую-либо функцию жизни в чрезвычайно специализированный и ограниченный культ, вы можете ожидать, что контроля будет больше, чем его нужно для нашего счастья. Это несомненно.

Well now, this is what the spirit has done. Spirit comes along and he says, "You know, I'm able to make ideas. A body converts food into energy and goes through motions, and that is a specialized function." Is it? Well now, how'd that body get there? Well, that body has been on the track an awful long time, as even the Darwinian boys agree that it's been on the track an awful long time. And that a lot of spirits have served this body. They've built it up into various automatic and machine patterns so that it will do those various things. But any one of them could have started from scratch and created a body whole cloth that would be just as visible as any body we have present. This is a great oddity, you see?

Что ж, вот что сделал дух. Он пришел и сказал: «Понимаете, я могу создавать идеи. Тело преобразовывает еду в энергию, выполняет разные действия и все это специализированная функция». Правда? Ну, а как это тело оказалось здесь? Что ж, это тело существовало на траке ужасно долго... даже приверженцы Дарвина согласились с тем, что оно существует на траке ужасно долго... поэтому о нем успело позаботиться очень много духов. Они встроили в него всевозможные автоматические образцы поведения, всевозможные машины, чтобы оно могло выполнять все эти функции. Но любой из них мог начать с нуля и создать готовое тело, которое было бы так же хорошо видно, как и любое существующее сейчас тело. Это весьма странно, понимаете?

Now here is a spirit — an individual who is very happily engaged on occupying a body and thinking that he is dependent upon this body. Because this body knows so much, it knows how to build so well, and yet he could never build anything like this, he feels. So, therefore, he's dependent upon this. And that is not true. He is not a specialist. And that is the first thing you must learn about a thetan. He can pretend to be, but he is not a specialist, and he never will be. And his health, power, strength and ability depend upon his nonspecialization.

Так вот, рассмотрим духа... индивидуума, который радостно занимает тело и думает, что он от этого тела зависит. Ведь это тело знает так много, оно знает, как можно так замечательно себя построить, тогда как сам дух, как он чувствует, ничего подобного построить не может. Следовательно, он зависит от тела. А это неправда. Он не является специалистом. И это первое, что вы должны знать о тэтане. Он может

Now, what is specialization but identity? We say that somebody is a plumber, somebody else a carpenter, somebody else an engineer, somebody else a doctor. These are identities, aren't they? They are an identity of function. But let's go down scale from that and say, "This person's name is Joe and that one's name is Bill and the other one's name is Tom." This is interesting, isn't it? That's a highly specialized affair. You mean this is the one person who has this identity? This is the only person there is who has this identity.

притвориться, что он специалист, но он им не является и никогда не будет являться. И его здоровье, могущество, сила и способности зависят от его неспециализированности.

Tell me, is there anyone going to profit from individuals having only one identity from which they cannot escape? It's very easy to collect taxes. Very easy to find out "who done it." It's very easy to pin people down and locate them, as long as they have finite names.

А что такое специализация, как не идентность? Мы говорим, что такой-то человек водопроводчик, кто-то еще – плотник, кто-то еще – инженер, кто-то еще – врач. Это идентности, не так ли? Это идентности по функции. Но давайте спустимся отсюда ниже по шкале и скажем: «Этого человека зовут Джо, этого – Билл, а этого – Том».

But here's the oddity: You have as much crime as you identify. This is fantastic. That means you'll have as much FBI as you have FBI files. And the better and more complete these files are, and the better they're able to reach out into the world and find anybody in anywhere — there he is! — the more crime you're going to have.

Интересно, не так ли? Это нечто весьма специализированное. Вы хотите сказать, что это человек, который обладает вот такой идентностью? Это единственный человек, который обладает этой идентностью.

Possibly while running this little process in the last hour of somebody saying, "Well, we've got you spotted now," you possibly might have had a little bit of a desperate feeling for an instant, like "I ought to do something, no matter how strange. I really kind of ought to do something." Maybe some little impulse struck you. Great possibility that that happened, not necessarily true at all. But once a criminal is entirely identified, there is no hope for him at all. And there's no slightest advantage in his being a good man. There's no return, no recovery and no change. He is committed to a course. And now it doesn't matter who he robs or kills. In other words, we have made it so that his return to good order and graces cannot be rewarded. There's no possibility, then, of having a rehabilitated criminal, as long as you have him completely spotted, categorized, you know all about him. And anytime anybody robs a hotel in Schenectady, even though he's in San Francisco, somebody picks him up. This fellow after a while learns very well that there's no reason for it at all. There's no reason why he should be honest. Quite the contrary — there's every reason why he should be dishonest.

Скажите мне, есть ли на свете хоть кто-то, кто сможет получить выгоду от того, что индивидуумы будут иметь лишь одну идентность, от которой они не могли бы избавиться? Очень просто собирать налоги. Очень просто выяснить, «кто это сделал». Очень просто фиксировать людей и задавать им местоположение, – все это очень просто делать, если у людей есть вполне определенные имена.

Now, this is a great oddity. Identification. The more positively and the more easily a person can be identified, the more crime will arise. Doesn't sound possible, but it's true. It would seem the reverse, wouldn't it? It'd seem that if everybody was sort of floating around loose and not nailed down, and they could zap anybody they wanted to zap and you could kill anybody you wanted to kill and so forth, it would seem an open-and-shut case of complete and total crime. You couldn't identify people and so forth. Anybody could commit a crime and instantly get lost. You'd never be able to discover him. That would seem to just open the doors wide to a vast vista of stuff that — like you see in the Hearst papers or Time magazine or Real Detective.

Но тут есть такая странность: чем больше вы занимаетесь идентификацией, тем больше совершается преступлений. Это невероятно. Это означает, что размах деятельности ФБР будет пропорционален количеству файлов в ФБР. И чем лучше и полнее будут составлены эти файлы, чем проще ФБР будет добираться до людей и находить кого угодно в мире... «Вот он!»... тем больше преступлений будет совершаться.

Now, the great oddity — the great oddity is it isn't true. It is not true. There is not as much peace as there is police. And anytime you think there's as much peace as you have police, you will continue to see a world — as long as the world believes this, you'll continue to see the world involved in war after war after war. I don't think any of us would disagree on this: that we certainly have enough national police in the world. Russia has millions and millions and millions of men under arms; so do we. They have air forces, they have guided missiles, they have bombs, they have the OGPU and we have the CIA, and — police, police, police. Whole armies and navies. People who are there to shoot and defend and so on — these vast armies of police. If they build them up just about one million men more, you'll have a war. Peace is not proportional to police; it's inversely proportional. Great oddity.

Вероятно, когда мы в предыдущий час проходили этот небольшой процесс: «Что ж, теперь мы тебя нашли», – вы, вероятно, на мгновение испытали такое отчаянное чувство, что-то вроде: «Я должен что-то предпринять, каким бы странным это ни было. Я в самом деле должен что-то предпринять». Быть может вы почувствовали такой маленький импульс. Велика вероятность, что так оно и было, но не обязательно. Но как только преступник оказывается полностью идентифицирован, ему вообще больше не на что надеяться. И если он начнет вести жизнь порядочного человека, это не принесет ему ни малейших преимуществ. Нет никакого возврата, никакого возрождения и никакого изменения. Он обречен следовать тем же курсом. И теперь неважно, кого он грабит или убивает. Иначе говоря, мы обставили все таким образом, что возврат преступника к добру и добродетели невозможно вознаградить. Таким образом, преступника невозможно реабилитировать до тех пор, пока его местоположение оказывается совершенно точно известным, пока к нему приклеен какой-то ярлык, пока вам о нем все известно. И всякий раз, как в городе Скенектади кто-нибудь грабит отель, то хватают этого парня, даже если он находился в Сан-Франциско. Спустя какое-то время этот парень как следует усвоит, что в этом нет никакого смысла, нет никакого смысла в том, чтобы быть честным. Совсем наоборот... существует масса причин не быть честным.

You see, if people had a greater freedom, their want would not be as great. They would not be in a state of desperation about this and about that. They would have enough freedom so they themselves could assume some moral responsibility for the society in which they are operating. Do you know that the child labor laws which sit on the books of Washington right here, are primarily the laws responsible for juvenile delinquency, which we all admit is a pretty bad thing these days — the child labor laws. Of course, there were some capitalists. There are always some fascists around someplace that make things tough for everybody.

Так вот, это ужасно странная штука. Идентификация. Чем с большей уверенностью и легкостью можно идентифицировать человека, тем больше преступлений он будет совершать. Звучит невероятно, но это так. Кажется, что все должно быть как раз наоборот, не так ли? Кажется, что если бы преступники свободно разгуливали на свободе и их местоположение вообще невозможно было бы установить, если бы они могли пришить любого, кого им захочется пришить, если бы они могли убить любого, кого им захочется убить и так далее, тогда, очевидно, в мире процветала бы сплошная преступность. Вы не могли бы идентифицировать людей и так далее. Любой мог бы совершить преступление и тут же скрыться. Вы бы никогда не смогли его найти. Кажется, что за этим последовала бы длинная череда событий вроде тех, о которых вы читаете на страницах журналов Херста или в журнале «Тайм» или «Настоящий детектив».

They put the children to work in the factories, so we were told. And eventually there had to be child labor laws so that you couldn't work any children. You know what those laws do? They simply say to a child, "You cannot participate in this game until you reach a majority and no longer care to play. You can't participate in this game. You can't play in this game. No." And the kid says, "Nyarrh! You mean I cannot demonstrate to my fellow man that I am worth doing something for or with? You mean you have robbed me of the principal method of being of service to my race, my people, my family? You mean you are telling me that I am not necessary in this society? Well, if I am not necessary, then it must follow immediately that I am worthless."

Так вот, чрезвычайно странно... чрезвычайно странно то, что это неправда. Это неправда. Не существует зависимости между тем, насколько мирная обстановка и насколько много вокруг полиции. И пока вы будете верить в то, что обстановка является настолько мирной, насколько много вокруг полиции, вы будете и дальше наблюдать, как мир... пока мир будет в это верить... вы будете наблюдать, как мир втягивается в одну войну за другой, в одну войну за другой, в одну войну за другой. Не думаю, что кто-нибудь из нас не согласится со следующим утверждением: в мире, вне всякого сомнения, достаточно национальной полиции. У России под ружьем ходят миллионы, миллионы и миллионы людей. Так же как и у нас. В России есть военно-воздушные силы, управляемые ракеты, бомбы, ОГПУ, а у нас есть ЦРУ и... полиция, полиция, полиция. Целые армии и флоты. Люди, назначение которых стрелять и защищать и так далее... огромные армии полиции. Если увеличить их численность еще на один миллион, начнется война. Между миром и порядком и численностью полиции не существует прямой зависимости, между ними существует обратная зависимость. Чрезвычайно странно.

And then we have, matching these child labor laws, the most onerous juvenile delinquency laws which you ever cared to inspect. They are marvelous. They are marvelous for their complexity and stupidity. We have young men, for instance, comparable to this, who have a perfect right by law to go out and get killed for their country, but not to get drunk for it.

Понимаете, если у людей больше свободы, их нужды будут не такими большими. Они не будут испытывать отчаяние по поводу того или сего. У них будет достаточно свободы, чтобы они сами могли взять какую-то моральную ответственность за общество, в котором они живут. Известно ли вам, что именно законы о детском труде, которые вписаны в книги Вашингтона, в первую очередь являются причиной детской преступности, которая, как все мы признаем сегодня, является серьезной проблемой. Законы о детском труде. Конечно, есть капиталисты. Где-нибудь поблизости всегда орудуют какие-нибудь фашисты, которые затрудняют всем жизнь.

This is an oddity, isn't it? Well, right along with that are these police laws. They've got to get them off the street at nine o'clock. They've got to do this, they've got to do that, they've got to walk this way and that. They have no legal rights.

Нам говорили, что они заставляют детей работать на фабриках. И в конце концов пришлось издать закон о детском труде, чтобы детей больше не могли эксплуатировать. Знаете, что делают эти законы? Они просто говорят ребенку: «Ты не можешь принимать участие в этой игре, пока не станешь совершеннолетним, и тебе уже больше не захочется играть в эту игру. Ты не можешь принимать участие в этой игре. Ты не можешь играть в эту игру. Нет». И ребенок говорит: «Ньяаа! Вы хотите сказать, я не могу продемонстрировать людям, что я стою того, чтобы для меня или вместе со мной что-то делалось? Вы хотите сказать, что вы лишили меня основного способа приносить пользу моему народу, моей нации, моей семье? Вы хотите мне сказать, что я не нужен в этом обществе? Что ж, если я не нужен, это автоматически означает, что я никчемный человек».

I saw a young man committed to an insane asylum the other day by a judge who merely had to convene a court by sitting down on an old set of steps someplace and saying, "Well, court's now in session. I find this child neglected, so this child is a ward of the court. Asylum."

И затем, прямо под стать этим законам о детском труде, у нас появляются законы о детской преступности, создающие самые невероятные трудности, которые вам только доводилось видеть. Эти законы поразительны. Их сложность и глупость поразительны. К примеру, вот вам сравнение: молодой человек имеет полное право пойти и быть убитым за свою страну, но он не имеет права напиться пьяным, выпивая за свою страну.

The child was not present. No witnesses were present. No competent medical authority was present of any kind. No formal convention of that court was held.

Это странно, не так ли? Что ж, а наряду с этим существуют полицейские законы. В соответствии с ними молодежь должна уходить с улиц после девяти часов. Она должна то, она должна се, она должна идти туда, она должна идти сюда. У нее нет никаких законных прав.

That's child — juvenile delinquency in action. Now maybe that's a very extreme case. But it's a funny thing, it's the only one I happen to have inspected, and I inspected that by accident. I just sent somebody down to look into something like this juvenile delinquency thing — this is the first thing they ran into. So they came back and told me, you know. That was all in the course of an hour or so. I kind of was leery of sending them back to find a second one. What if they're worse than this?

Я видел, как недавно один судья упек какого-то паренька в сумасшедший дом. Для этого он просто созвал заседание суда где-то на старых ступеньках и сказал: «Что ж, теперь идет заседание. Я обнаружил, что за этим ребенком никто не присматривает, этот ребенок теперь находится на попечении суда. Отправить его в сумасшедший дом».

So we have the young men and the young women of the country of an age capable of bearing and rearing children and holding down jobs, sitting around knowing they cannot be of any service to their fellow man.

Ребенка там не было. Никакие свидетельства не были представлены. Никаких компетентных медицинских заключений. Форма собрания суда не была соблюдена.

Do you know how to drive somebody crazy? Just convince him he can't help anybody. Just convince him of this, and he's gone. Now we wonder why we have incidents of psychosis and neurosis and juvenile delinquency and lawbreakers, and why we have to have all these files, files, files. Every bad boy, convinced that he cannot help anybody, who gets on the police rolls is on them from there on out, and we have a real, honest-to-goodness criminal. And we're manufacturing them just as fast as we can turn the wheels of justice — huh!

Это детская преступность в действии. Может быть, это крайность. Но забавно то, что это единственный случай, который я изучил, – я наткнулся на это случайно. Я просто отправил кого-то в суд, чтобы исследовать что-нибудь наподобие детской преступности... и это первое, на что он наткнулся. Потом он пришел и рассказал мне. понимаете? Все это произошло где-то за час или около того. Я как-то побоялся посылать этого человека туда снова, чтобы раздобыть информацию о еще каком-нибудь случае. А что если бы это оказалось еще хуже?

We manufacture them. We spot the kid because he played hooky when he was fourteen, because he stole an apple when he was sixteen, because he stole a car when he was seventeen, because he shot a man and robbed a service station when he was eighteen . . . We're just growing a crop of criminals, of course. That's the first thing that police have to have: criminals.

И получается, что у нас в стране есть парни и девушки, и они в их возрасте уже способны выносить ребенка и вырастить его, они в состоянии работать, но вот они сидят и знают, что они не могут принести никакой пользы обществу.

Did it ever strike you as peculiar — did it ever strike you as peculiar — that a game of cops and robbers requires robbers? And that there aren't anywhere near enough robbers in this very nicely, pleasantly civilized society at this time?

Знаете ли вы, как можно свести человека с ума? Просто убедите его в том, что он никому не может помочь. Просто убедите его в этом, и он пропал. А мы еще недоумеваем, почему у нас так много случаев психозов, неврозов, подросткового хулиганства, нарушений законов, и почему нам нужно иметь все эти файлы, файлы, файлы. Каждый плохой мальчик, убежденный в том, что он никому не может помочь, попав на учет полиции, остается в их списках навсегда, и из него получается настоящий, стопроцентный преступник. И мы производим их с той же скоростью, с какой мы можем крутить колеса машины правосудия... ха!

You know the drawer of Dick Tracy has a most marvelous time trying to find enough villains for Dick Tracy to chase: No-Face and Stone-Face and Hoe-Face and Bow-Face. And they just have a fantastic time trying to get these villains. And it really never occurs to anybody, "Gee, copping would be a lot of fun if there were that many crooks and that much chasing to be done."

Мы их сами производим. Мы берем ребенка на заметку, потому что в четырнадцать лет он прогуливал уроки, потому что он украл яблоко, когда ему было шестнадцать лет, потому что он украл машину, когда ему было семнадцать, потому что он застрелил человека и ограбил станцию обслуживания, когда ему было восемнадцать... Мы, конечно же, просто растим урожай преступников. Это первое, что необходимо иметь полиции: преступников.

But do you know what a cop does? He drives around in a squad car, getting a squad-car spread. He's supposed to be alert, supposed to be on the ball. He's supposed to arrest somebody. He's a cop. They lecture him all the time: "Crime must cease!" Maybe there isn't any!

Вас никогда не поражало... вас никогда не поражало и не казалось странным, что в игре «полицейские и разбойники» необходимо наличие разбойников? И что в наше время в этом прекрасном цивилизованном обществе разбойников совершенно не хватает?

There's nothing sillier than a cop without a crook to chase or an army without a war to fight. And they make themselves look as unsilly as fast as they can.

Вы знаете, что художник, который рисовал «Дика Трэйси», восхитительно проводил время, пытаясь найти достаточное количество злодеев, которых бы мог преследовать Дик Трэйси: Безлицый, Каменнолицый, Головотяпка, Головорепка. Он просто восхитительно проводил время, пытаясь найти таких злодеев. И никому так ни разу и не пришло в голову: «Надо же, работа полицейского была бы чрезвычайно увлекательной, если бы вокруг было так много проходимцев, и если бы приходилось так много за ними гоняться».

Now here we have — here we have this oddity of people falling away from an understanding of themselves to such a degree, because of control — exterior control — and ardures and duress, that they begin to believe that no one can be trusted, and so there have to be that many more barriers.

А известно ли вам, чем занимается полицейский? Он ездит на полицейской машине, набирая вес и постепенно заполняя собой весь салон. Он должен быть бдительным, он должен быть энергичным и расторопным. Он должен кого-нибудь арестовывать. Он полицейский. Ему постоянно читают лекции: «Преступность должна исчезнуть!» А может быть, ее и нет? Нет ничего глупее, чем полицейский без прохвоста, за которым он мог бы гоняться, нет ничего глупее, чем армия без войны, в которой она могла бы сражаться. И эти ребята стараются выйти из этого глупого положения настолько быстро, насколько они способны.

But the barriers themselves demonstrate that nobody can be trusted. So then we conclude that nobody can be trusted so we get some more barriers. So then we conclude that nobody is trustworthy, so we get some more barriers, and we've come back to a lower part of the cycle, and on down it goes.

Так вот, здесь есть такая странность: люди настолько перестают понимать самих себя из-за контроля... внешнего контроля... и из-за тягот и принуждения, что начинают думать, будто никому нельзя доверять, поэтому необходимо установить еще вот столько-то барьеров.

You have to accumulate barriers in order to be safe. If you're having to be safe, then there must be something dangerous around. That's the most obvious conclusion in the world.

Но барьеры сами по себе демонстрируют, что никому нельзя доверять. И мы приходим к выводу, что никому нельзя доверять, а поэтому мы обзаводимся еще некоторым количеством барьеров. И из-за этого мы приходим к выводу, что никто не достоин доверия, и тогда мы обзаводимся еще некоторым количеством барьеров, мы переходим к более низкой части цикла, и так все это и продолжает катиться вниз.

For instance, if you drove up and down the streets all the time with a couple of armed guards sitting in a turret above your head in your car, armed with loaded machine guns, and you yourself were surrounded entirely by bulletproof glass, and if the whole bottom of the car was so fixed so that land mines and bombs couldn't explode under it, just drive around in that car for a few days, and you will begin to believe that people are after you.

Вам необходимо насоздавать определенное количество барьеров, чтобы быть в безопасности. Если вам необходимо быть в безопасности, значит, должно быть, в окружении присутствует что-то опасное. Это самое очевидное заключение.

This is a certainty. "I've got this many barriers." And we get to the primary aberration that man suffers from, and one of the reasons he holds himself up all the time: "There must be a reason." See, he always says, "There must be a reason." I've run into this in some of the most remarkable things. Fellow gets up, makes a speech. He says — tells all the people that he's gotten in there that Scientology is very good. And he starts his speech out by telling them this, and before it's all over, then he says, "It's all very good, except all the people connected with it are crazy and everything."

Например, если бы вы постоянно разъезжали взад-вперед по улице в машине, оборудованной турелью, в которой сидела бы парочка охранников с заряженными автоматами, и сами вы были бы защищены пуленепробиваемыми стеклами, а дно машины было бы таким, что мины и бомбы не могли под ним взорваться... если бы вы просто поездили в этой машине несколько дней, вы бы начали думать, что на вас охотятся.

And the oddity is, is the auditors in the area sit around and say, "Well, there must be some good reason why these people are doing this. Yeah, there must be some reason why they do this. It must be explainable just from the behavior. And it's probably explainable from the fact that well, probably nobody in Scientology is any good. Maybe that means me, too. But there must be some good, valid reason why this is the case. Let me see. Must be, must be a reason."

Точно вам говорю. «У меня так много барьеров». И мы подошли к главной аберрации, от которой страдает человек, и к одной из причин, по которой он все время себя сдерживает: «Должна быть какая-то причина». Понимаете, он все время говорит:

Yeah, there's a reason, undoubtedly a reason, if you can call insanity a reason. Or if you can call an outright desire to knock Dianetics and Scientology flat in California a reason. But they always figure there must be a better reason than that. And that probably is the finest aberration I've ever run across in somebody: "must be a better reason."

«Должна быть какая-то причина». Мне приходилось наблюдать самые примечательные проявления этого. Встает какой-нибудь человек, произносит речь. Он говорит всем людям, которые сидят перед ним, что Саентология – это очень хорошо. Он начинает свою речь с того, что говорит им это, и прежде чем он заканчивает свою речь, он говорит: «Все это очень хорошо, да вот только все люди, связанные с Саентологией, сумасшедшие и все такое».

I've had people sit and be reasonable, and figure out all the reasons why Joe suddenly rushed in and drew his revolver and killed Bill. And there must be all kinds of reasons about this. And they will go on with these reasons just by the hour, and completely miss the fact that it might have been that he just came in, drew his revolver and shot Bill. Get the idea? There might not be any reason to it at all.

И странно в этом то, что сидящие там одиторы говорят: «Ну, должно быть, у этих людей есть веские причины так себя вести. Да, должно быть на это существует какая-то причина. Вероятно, это объясняется просто с точки зрения поведения. И, вероятно, это объясняется тем фактом, что, вероятно, в Саентологии никто ни на что не годится. Может быть, это относится и ко мне. Но должна быть какая-то серьезная, веская причина, почему это так. Посмотрим. Должна быть, должна быть какая-то причина».

Now, if you drive around protected on every side by armor plate, or if you live in a society which has to be buttressed up by Lord knows how many echelons of police or armies, you may eventually get to the feeling, "You know, there must be a reason all these people are here. You know, there' must be a reason why we have cops eight deep on every corner. There just must be a reason, that's all. Somebody's more dangerous than we are, otherwise we wouldn't have to protect ourselves quite this hard."

Да, такая причина есть, вне всякого сомнения, такая причина есть, если безумие можно назвать причиной. Либо это явное желание полностью уничтожить Дианетику и Саентологию, если вам хочется назвать это причиной. Но они всегда думают, что есть какая-то более веская причина. И это, вероятно, самая замечательная аберрация, которую я только наблюдал у кого-либо: «Должно быть, есть более веская причина».

And I have just described the thetan interior: "If I am hiding this hard," he says, "somebody must be after me. If I am trying this hard to protect this body, something must be trying to cave it in. If I have to work with all these difficulties in order to own everything, then there must be somebody trying to take them away from me." And going on up scale, "If I have to hammer and pound to assert responsibility and make other people responsible, it must follow that everybody's irresponsible, including me. And if I have to sweat and strain and groan this hard to get this body up in the morning and to get it to go to bed at night, it must be very difficult to operate bodies. And therefore control is a serious business."

Я встречал людей, которые сидели и логически рассуждали, находя всевозможные причины того, почему Джо внезапно ворвался, выхватил револьвер и убил Билла. И у этого, наверное, было множество причин. И эти люди выискивали эти причины часами напролет и совершенно упускали из виду тот факт, что, может быть, все дело в том, что Джо просто вошел, выхватил револьвер и застрелил Билла. Понимаете? Что, может быть, за этим не стоит вообще никаких причин.

And a little bit higher on the scale is "Everybody talks about dying; therefore, it follows that someday I'm going to die. And look at all these apathetic people; therefore, society must have something to be apathetic about. And if all these people are sitting around crying, it must be a sad world. And if everybody in my vicinity is scared to death — boy, we must be haunted! And if my parents and employer are mad at me all the time, I must be a skunk. And if everybody I know is antagonistic to each other, it must mean people are no damn good. And if everybody in New York is bored, it must be that it's a very boring place."

Так вот, если бы вы ездили, защищенные со всех сторон броней, и если бы вы жили в обществе, в котором порядок поддерживали бы бог знает сколько подразделений полиции или армии, вот что вы в конце концов почувствовали бы:

But fortunately, in some respects — we go in and we see a banker. He's being very conservative, so we figure there must be something there to be doubtful about. And much more happily — much more happily — we see somebody who is tremendously enthusiastic, and if we're in pretty good shape, we say, "You know, there must be something around here to be enthusiastic about." But you know what man says today if he sees somebody very enthusiastic? He says, "He's crazy!"

«Знаете, должно быть, есть какая-то причина, по которой все эти люди здесь. Понимаете, должно быть, есть какая-то причина, по которой на каждом углу стоят полицейские в восемь рядов. Должно быть, на то есть какая-то причина, вот и все. Кто-то еще более опасен, чем мы, иначе нам не нужно было бы так основательно себя защищать».

And if we see somebody sitting there being terribly serene — and it's apparently quite an effort to go on being serene — it must follow that it's awful hard work to be serene.

И я сейчас только что описал интериоризированного тэтана, он говорит: «Если я так старательно прячусь, должно быть, за мной кто-то охотится. Если я так стараюсь защитить это тело, должно быть, кто-то старается его уничтожить. Если мне приходится так напряженно трудится, преодолевая все трудности, чтобы чем-то обладать, должно быть есть кто-то, кто старается все это у меня отнять». И, если подняться немного выше по шкале: «Если мне приходится так вкалывать, чтобы доказать свою ответственность и сделать других людей ответственными, должно быть все люди безответственны, включая меня. И если мне приходится так потеть, кряхтеть и мучиться, чтобы поднять это тело утром и уложить его в кровать вечером, должно быть, телами управлять очень сложно. Значит, контроль – это серьезная штука».

In other words, as we look at this Tone Scale from the bottom up to the top, every time we add "There must be a reason," we get some unjustified generality which leads us then to conclusions which are not always to our own best interests.

Еще немного выше на шкале мы обнаруживаем следующее: «Все говорят о смерти. Значит, из этого вытекает, что в один злосчастный день я умру. Вы только посмотрите на всех этих апатичных людей. Должно быть, в обществе есть что-то такое, из-за чего оно находится в апатии. А если все эти люди сидят и плачут, значит, мир, должно быть, печален. И если все вокруг меня напуганы до смерти, боже мой, должно быть, здесь повсюду привидения! И если мои родители и мой босс постоянно на меня злятся, значит я, должно быть, дрянь. И если все, кого я знаю, относятся друг к другу антагонистично, это должно означать, что люди вообще ни на что не годятся. И если все в Нью-Йорке изнывают от скуки, значит, это, должно быть, очень скучное место».

I have had this odd experience: I have been on a ship which was having a very hard time struggling in high seas and high winds, which had its engines disabled. And I had a rescue party drop aboard. All the sailors were convinced that the ship was going to pound itself to pieces and go down.

Но к счастью, в некоторых отношениях... мы входим и видим банкира. Он чрезвычайно консервативен, поэтому мы приходим к выводу, что есть что-то, к чему следует относиться с сомнением. И еще более отрадно... еще более отрадно то... что мы видим кого-то, кто преисполнен невероятного энтузиазма, и если мы находимся в довольно хорошей форме, мы говорим: «Знаете, должно быть, есть что-то, из-за чего можно прийти в такой энтузиазм». Но знаете ли вы, что сегодня говорит человек, когда видит кого-то в сильном энтузиазме? Он говорит: «Чокнутый!» А если мы видим, как кто-нибудь сидит, пребывая в потрясающей безмятежности... и очевидно, что для того, чтобы оставаться безмятежным, необходимо прилагать массу усилий... мы делаем вывод, что быть безмятежным чрезвычайно трудно.

This was really not a justified conclusion, it was just that the sea was so violent that it appeared to be likely. But they had all come to the conclusion that they were going through their last days right there in those last minutes — each minute about twelve years long. And the rescue party dropped down on the deck of the ship and didn't share this conclusion. And three men in a rescue party did work which twenty-eight men on the derelict had been unable to accomplish. And the three men in the rescue party did it in about ten minutes, where the others had failed for almost ten hours.

Иначе говоря, когда мы просматриваем Шкалу тонов снизу вверх, то всякий раз, когда мы добавляем к ней «Должна быть какая-то причина», мы привносим туда какое-нибудь необоснованное обобщение, которое приводит нас к выводам, не всегда соответствующим нашим интересам.

Different set of conclusions. Same situation, same ship. Of course, you could say, "Well, the crew that was already aboard were tired." So was the rescue party. They had to row across three miles of open sea to get there. They were twice as tired as the boys who were still aboard.

Со мной был один странный случай. Я был на корабле, и нам приходилось очень трудно: мы боролись с бурным морем и буйными ветрами, причем двигатели вышли из строя. И к нам на борт высадилась спасательная команда. Все были убеждены в том, что корабль вот-вот развалится на куски и пойдет ко дну.

So we conclude there that you must be able to have an independent attitude toward existence, regardless of the circumstances of existence. It is obviously possible to have an independent attitude toward existence, independent of an existing attitude toward existence. And it is not necessarily certain that the independent attitude of existence is going to succumb to the general attitude of existence. This is not an absolute certainty.

На самом деле этот вывод не был обоснованным. Просто море бушевало так сильно, что это казалось возможным. Но все они пришли к выводу, что в течение этих последних минут они доживают свои последние дни, – каждая минута длилась примерно двенадцать лет. И на палубу высадилась спасательная команда, которая так не считала. И трое человек из этой спасательной команды сделали то, что не смогли сделать двадцать восемь человек экипажа. И эти трое сделали все это в течение десяти минут, в то время как другие не могли справиться с этим в течение десяти часов.

Well, we started out talking about postulates. A person can have an independent attitude toward existence, regardless of what is going on, and make things better or worse at will, to the degree that he retains his confidence and faith in himself and his ability to make postulates.

Разные выводы. Одна и та же ситуация, один и тот же корабль. Конечно, вы могли бы сказать: «Ну, команда на корабле уже была усталой». Что ж, спасательная команда тоже была усталой. Им пришлось идти на веслах через открытое море три мили, чтобы добраться до нас. Они устали в два раза больше, чем ребята на борту корабля.

He can say he feels this way, and he feels this way. But he has to be able to trust himself, to say that. He should be able to say, "I can persevere; I can succeed," and then succeed. He should also be able to say, "Well, I guess I'll fail this time," and simply fail. He would have to be alike unimpressed by winning or losing. He would have to be somewhat unimpressed. But he would be able to do that.

Поэтому мы приходим к выводу, что вы должны быть способны иметь независимый подход к существованию – неважно, каково положение дел. Очевидно, что вы можете иметь независимый подход к существованию, не зависящий от уже существующего подхода. И вовсе не обязательно, что независимый подход к существованию не устоит перед общим подходом к существованию. Это не является неоспоримым фактом.

He could then take command of the existing situation or better any situation without being tremendously influenced by the circumstances which surround him.

Так вот, в начале мы заговорили о постулатах. Человек может иметь независимый подход к существованию невзирая на происходящее, он может ухудшать и улучшать что-то по собственному желанию, и это напрямую зависит от его способности сохранять свою уверенность, веру в себя и в свою способность создавать постулаты.

What do we call this? We call this self-determinism. An individual, then, is as capable of happiness or livingness — I would rather call it livingness — he is as capable of living as he is capable of determining the actions of himself and others by a simple postulate.

Он может сказать, что он чувствует то-то, и вот он уже чувствует это. Но он должен быть в состоянии верить самому себе, чтобы сказать это. Он должен быть в состоянии сказать: «Я могу проявлять настойчивость; я могу добиться успеха», – а потом добиться успеха. Он также должен быть в состоянии сказать: «Что ж, думаю, на этот раз я проиграю», – и просто проиграть. Его в равной степени не должны впечатлять ни победы, ни поражения. Он должен быть до какой-то степени не впечатлительным. Но он будет в состоянии как побеждать, так и проигрывать. Он сможет взять контроль над сложившейся ситуацией в свои руки либо улучшить любую ситуацию, не подвергнувшись огромному влиянию окружающих обстоятельств.

And an individual who can do this is a giant amongst his fellows. And an individual who can't, has been, is, and always will be a slave.

И как мы это называем? Мы называем это «селф-детерминизм». Таким образом, способность человека быть счастливым и вести жизнедеятельность... я бы предпочел называть это «жизнедеятельность»... способность человека жить зависит от его способности детерминировать свои действия и действия других людей просто с помощью постулата.

Thank you.

И тот, кто может это делать, возвышается среди других подобно гиганту. А тот, кто не может этого делать, был, есть и всегда будет рабом.

Спасибо.