What’s the date?

Какое сегодня число?

Audience: 13th of August AD 14.

Аудитория: 13 августа 14 года Эры Дианетики.

Thirteen Aug. AD 14, Saint Hill Special Briefing Course. We’ve got another lecture here on study and education.

13 августа, 14 год Эры Дианетики, Инструктивный курс Сент Хилл, и у нас еще одна лекция об обучении и образовании.

You probably have realized, going down the line, that we’ve got this pretty well wrapped up. But we didn’t expect some of the bonuses that we got. This was actually quite an astonishing and adventurous thing to do as I’ve already mentioned and so forth, is all of a sudden pick up an analogous field of practice and study, in order to study that, in order to find something about study, so that you’re not interiorized on your own subject, don’t you see? So get an exterior view and study this as a lowly neophyte that is tyroing his way up the line. Both of those mean „beginners.“ And then carry this subject of study out through, not on a dilettante, but on a professional, hammer and tongs basis, you see? There’s a great deal of difference between these two types of study.

Вы, вероятно, осознаете, продвигаясь по курсу, что мы уже достаточно углубились в это ; но мы сами не ожидали тех выгод, которые получили. На самом деле это было весьма удивительной и рискованной вещью, как я уже упоминал, совершенно внезапно взяться за аналогичную сферу практики и обучения и изучить ее для того, чтобы узнать что-то об обучении и чтобы не быть интериоризированым в собственном предмете изучения. Так что давайте посмотрим на все это извне и изучим это, как самый скромный неофит, только-только инициировавшийся на этом поприще (оба слова – «неофит» и «инициировавшийся» означают «начинающий»), и затем пройдем этот предмет изучения до конца, не с дилетантским, но с профессиональным рвением. Есть огромная разница между этими двумя типами обучения.

And what remains undone of that now, of course, is the professional practice of what one has learned. And that will have to be added into it to help you out in that particular field and sphere. That doesn’t seem to be too much but here is – the whole subject of education has as its end product the accomplishment of certain doingnesses, the accomplishment of certain ends or aims, and education which doesn’t lead toward this, of course, is just sort of doodle-daddle, monkey business, you know, sort of stuff. It’s pure dilettantism, by which could be best defined as „one doesn’t intend to do anything about it except annoy his friends.“

Что остается не сделанным, – это профессиональная практика того, чему вы научились, и она будет добавлена к этому, чтобы помочь вам в затруднении, в какой-либо конкретной области. Я не думаю, что этого будет слишком много, дело в том, что – весь предмет образования имеет своим конечным продуктом выполнение определенных деланий, достижение известных итогов и целей; и образование, которое не ведет к этому, конечно, есть что-то вроде занятия для механических обезьянок, своего рода вздор. Это чистый дилетантизм, который может быть лучше всего определен как «он не собирается ничего делать, кроме того, что надоедать своим друзьям». И разница между этими двумя областями – между деятельностью механических обезьянок и другой – в том, что первую из них я, фактически, назвал бы образованием. Я бы не удостоил это чести называться этой областью. Я бы сказал, это знакомство, шапочное знакомство с какой-то информацией, или сферой, – знакомство настолько, чтобы узнать, что там находится. Другими словами, это значит познакомиться понаслышке и слегка коснуться краешков, и по моему мнению это не может быть образованием.

The difference in these two fields of the doodle-daddle type of monkey business sort of and so on – I really wouldn’t call it education. I wouldn’t dignify it with that particular field. I would say it’s acquaintance – it’s acquaintancy. It’s getting a nodding acquaintance with some data or a field to find out what is in it. In other words, it’s just becoming acquainted with it slightly and doing a light skim around its edges and that would not, in my estimation, be education.

Education would be in the direction of accomplishing certain actions professionally. Now, that is my own word introduced into there, „professionally,“ but if one is educated in a subject, one expects him to be able to accomplish certain things with that subject. I don’t care if this is merely a theoretical line of education, one is still expected to come out the other end being a good theoretician.

Так образование – образование я бы определил как что-то, что стоит нам крови, и я бы сказал, что многие вещи проходят под заголовком «образование», не относясь к нему на самом деле. Это хорошее английское словарное определение. Образование подразумевает изучение или познание, или достижение совершенства в знании *Знание: 2. Способность к правде, это не сведения. (КФД 47). 3. Знание можно определить как самоопределенная осведомленность (5405 К 20). (Осведомленность – это целая группа или подгруппа данных, а также расчетов и выводов на основании этих данных или методы получения данных (Сн. 0-8) определенного предмета. Хорошо, давайте возьмем это как рабочее определение. Если кто-то получил образование по какому-то предмету, значит он знает этот предмет. С восклицательным знаком – он знает этот предмет! Он способен выполнить действия, которые научился получать по этому предмету, он способен получить результаты, которые научился получать по этому предмету, не так ли? Вот это – образование.

So education – education I would define as something that is for blood and I would say that many things pass under the heading of education which aren’t. I’m not talking if – this is a good English dictionary Definition, you see? Education means learning or knowing or accomplishing the knowingness of a certain subject, you see? Well, let’s take that as a flat-out Definition. If one is educated in a subject, then he knows that subject, you see? See, you know, exclamation point, he knows the subject. He’s able to accomplish the actions which are taught in that subject, he’s able to accomplish the results which are taught in that subject, don’t you see? That’s education.

И называть современную школьную систему «образованием» просто смеху достойно, потому что бедный малыш поступает туда, а у него просто занимают время. Давайте проследим это. Мне не кажется, что это имеет какое-то отношение к образованию – занимать время детей. И даже поверхностный обзор этой области демонстрирует, что главный повод для формального образования детей – это дать отдохнуть их матерям. Это факт. Под таким углом, рассматривается вся эта сфера деятельности.

Now, to call the modern school system „education,“ then, is quite laughable, because this poor little kid gets in there and they – they keep the kid’s time occupied. Let’s go down to that. Well now, that doesn’t seem to me to have to have anything to do with education whatsoever, to keep the child’s time occupied. And yet a survey of this field demonstrates that the best reason for formal education of youth and so on is to give their mothers a break. That’s the fact. That’s the way they look in that direction.

Но что этого ребенка научили делать? И вы сразу поймете конфликт молодых с современным обучением. Их не учат делать что-либо. Значит, это не образование. Видите, если вы возьмете слово в его чистом определении, с восклицательным знаком, образованный! – значение, этого выражения стало уже чем-то эзотерическим – витающим в облаках, что ли. Вы говорите: «Этот парень – образованный». Вы говорите: «Он получил образование в Оксфорде *Оксфордский университет - один из старейших и наиболее престижных университетов мира.». Ну, что это? Он получил образование в Оксфорде; отлично, он – «Оксфордский». Мы ждем известных штампов и социальных реакций, и так далее. Если он получил образование джентльмена – хорошо! Значит, он профессиональный джентльмен. Видите? Отлично.

Well, what is this kid being taught to do? And right away, then, you see what your quarrel with young schooling is. He’s not being taught to do anything, see? Voilà! So it isn’t education. You see, if you just took the word in its pure Definition, with an exclamation point, you know, „educated!“ well, this has come to mean a sort of an esoteric fly-around that he – well, what? So you say, „This fellow was educated.“ You say, „He was educated at Oxford.“ Well, what is it? All right, good, he was educated at Oxford, fine, he’s an Oxford man. Good. We expect certain stamps and social reactions and so forth. All right. If he was educated to be a gentleman – good! So he’s a pro Gentleman. See? Fine. Fine.

Вы не можете в действительности отделить образование от активного делания, от роли, от профессионализма. Невозможно разъединить это, так, чтобы можно было сказать: «Ну, мы хотели дать ему просто хорошее образование, а не то, чтобы он мог делать что-то, но...» Ну, здесь немедленно возникает противоречие. Это звучит, как будто мы должны собрать с земли все белые фасолины, так чтобы при этом оставить их на земле. Это невозможною Вы не можете просто «образовывать» кого-либо, не имея ввиду какой-то результат, потому что иначе человек не будет образован.

But you can’t really disassociate education from an active doingness and a role and a professionalism, you see? It’s not possible to disassociate this, to take this over, so we say, „Well, we wanted to give him a good education, not so that he could do anything, but…“ Well, that is immediately a contradiction. That’s saying, „We must pick up all the white peas by leaving all the white peas on the ground.“ You can’t do that, you see? You can’t just „educate“ somebody without any end in view. It – because then he wouldn’t be educated, don’t you see?

Таков современный конфликт. У нас – величайший бюджет, в мире, близкий к расходам на вооружение, идет на детское образование. Это большой бюджет. Я не касаюсь сейчас того, что учителя говорят, что им мало платят и все такое (а им действительно мало платят), в любом случае это баснословный объем денег, который расходуется в этом конкретном направлении. Когда вы рассмотрите весь процесс с начала до конца, и когда вы включите сюда стоимость всего обучения, все действия по образованию, которые совершаются в этом мире, вы увидите, что это грандиозные капиталовложения.

And that is the modern quarrel. We have the largest budget, next to armaments, in the world, is child education. That’s a big budget. And I don’t care if the teachers all say they’re underpaid and everything – which they are. It is, nevertheless, a fabulous piece of money which is spent in this particular direction. When you look at it all the way up the line and when you include under that heading of expense all the training, all the educational actions that are done in this world, you see that there’s a terrific investment.

Сейчас практически на каждого в Западном мире приходится значительная сумма, которую вкладывают в человека, чтобы он получил образование. Это значительная сумма. Она доходит до тысяч фунтов стерлингов, как бы вы на это не смотрели, она доходит до многих, многих тысяч долларов. К тому времени, когда молодой человек выходит из колледжа, например, он стоит примерно порядка 10 000 долларов, или стоил десять лет назад – это старые цифры – и вероятно, сейчас он стоит дороже. В человека вкладывается много денег, а результата может не быть.

Now, practically everyone in the Western world has had a considerable sum invested in them to become educated. That’s a considerable sum. It runs into the thousands of pounds; whichever way you want to look at it. It runs into the many, many thousands of dollars. By the time a young man has gotten through college, for instance, he stands, educationally, at something on the order of the ten-thousand dollar mark, or did ten years ago; that’s an old figure. And he probably stands at a higher figure today. That’s a lot of money to invest in a man – for maybe no result.

Много было истрачено на его образование, но стал ли он образованным?

All right, so a lot has been spent upon his education but has he become educated?

Аудитория: Нет.

Male voice: No.

Да-а, и в этом конфликт. Смотрите, было истрачено много денег на его образование, но он не стал образованным.

Yeah, and that’s the quarrel. See, there was – a lot is spent on his education but he didn’t get educated.

Я был просто в шоке однажды, когда мои маленькие сыновья не смогли написать свои имена. Их «образовывали» (в кавычках) с необыкновенной скоростью, но они не могли написать собственные имена. Я бы не сказал, что их учили писать. Они не были образованы насчет того, как писать. Неважно, чем они занимались, неважно, сколько «бегущих овалов» они изобразили, если это не завершилось конечным продуктом – способностью писать свои имена – я думал, что это первое, о чем должен думать любой учитель. Говорят: «Ну, знаете, малыш должен уметь поставить подпись», потому что, честно говоря, это почти основной тест на грамотность.

I was rather shocked to find, the other day, that my young’uns couldn’t write their name. They’re being „educated“ (quote) (unquote) at a remarkable rate of speed, but they couldn’t sign their name. I wouldn’t say that then they were being taught to write. They were not ed – being educated in how to write. No matter what they were doing, no matter how many „traveling ovals“ they were making, if it didn’t wind up with the end product of being able to sign their names – well, I should think that would be one of the first things that some teacher would think about. They’d say, „Well, you know, a kid should be able to sign his name.“ Because, frankly, that is almost the basic test of literacy.

Малый ступает на борт корабля, выходит в жизнь, и ему приходится ставить крест на своих вещах, и его немедленно и сразу же начинают считать неграмотным. Может быть, он шутя умеет писать каллиграфическим почерком где-нибудь еще, но если он не способен расписаться, ему будет очень трудно убедить людей в том, что он грамотен.

The fellow that stumps aboard ship and has to make an ‘X’ on the articles is instantly and immediately considered to be illiterate. Well, maybe he could write in a flowing, copperplate hand everything else, but if he couldn’t sign his name he’d have a hard time convincing people he wasn’t illiterate.

Мне кажется, что это следует учесть в первую очередь и когда я понял это, я устроил настоящую бурю, настаивая, чтобы детей научили писать их имена. Даже дети были очень огорчены. До них не доходило, что если они знают, как писать, они должны быть способны написать собственные имена. Они не могли сделать этого.

So it would seem to me to be first things first, and when I found this out I caused quite a storm by insisting that they learn how to sign their names. They – even the children got quite upset. It hadn’t occurred to them that if they knew how to write they should be able to sign their names. They couldn’t do it. So there’s a lot of holes left along the line.

Итак, есть множество дыр, оставленных вдоль всей нашей линии. Возьмите арифметику. Она всегда преподавалась как повседневный, насущно необходимый предмет ,нужный, чтобы вас не обсчитали в магазине. Я считаю, что это один из самых поверхностных взглядов на предмет, с которым я когда-либо имел дело, и тем не менее, я уверен, что это основная причина, почему его преподают так как дети объяснили мне очень терпеливо этот единственный пункт. То есть, им было сказано, что причина, по которой они изучают арифметику – это просто чтобы их не обсчитывали. Никто даже не говорил им, что есть другой способ не беспокоиться по этому поводу, например, заработать достаточно много денег. Если у вас будет достаточно много денег, вы можете не знать арифметики, потому что вас не будет беспокоить то, что вам недодадут сдачу . Видите, есть другие способы обойти это. Я имею в виду – есть другие пути в этом деле, в деле, когда вас обсчитывают, и хотя то, что я предложил – это смешной способ, тем не менее он вполне действенный. Мидас *Мидас: по греческой легенде, царь, наделенный силой превращать в золото все, к чему бы он не прикоснулся. Ему было позволено смыть свое волшебное прикосновение, когда он уже возненавидел его, превратив в золото всю свою пищу и свою дочь. никогда не боялся, что его обсчитают.

Now, you take arithmetic. Well, this is sort of taught as a handy, handy thing that is – you need so that you won’t get shortchanged. I think that’s just about the wildest short look at any subject I ever had anything to do with. And yet I’m sure that that is the basic reason why it is taught, because I’ve had children explain to me, patiently, this one point. So this has been taught to them as the reason they were learning arithmetic is so they wouldn’t be shortchanged. Nobody ever tells them that there’s another way not to have to worry about that, is also make enough money. Well, look at it. If you – if you made enough money, you wouldn’t have to know arithmetic, because it wouldn’t worry you if you were shortchanged. See, there are other ways to get around this. I mean – so therefore, there is some other route on this business of being shortchanged, although I offer that one as simply a ridiculous one, it’s nevertheless quite a factual one. Midas never worried about being shortchanged.

Итак, что мы имеем в области арифметического образования? Пусть множество учителей, которые преподают арифметику, попробуют сказать нам что-нибудь о конечном продукте знания арифметики. Они бы сказали: «Ну, уух-ух-ух-ух-м, ну, конечно, это надо знать, потому что это основание для многих других предметов».

So, what have we got here in terms of arithmetical education? Well, I defy the bulk of the teachers who are teaching arithmetic to give you much of an end product for knowing arithmetic. They’d say, „Well, uh-uh-uh-un – well, of course, he has to have it because it’s a fundamental in so many other subjects.“

Ну, вот мы заговорили об обучении другим предметам. Но нам не интересны другие предметы, мы говорим об арифметике. Вот как насчет того что, называется арифметикой? Нас интересует, почему люди не знают арифметики. Ей нельзя обучиться, потому что в ней не существует конечного продукта. Парень говорит: «Я не собираюсь быть счетоводом. Я не собираюсь быть бухгалтером. Я могу научиться считать на пальцах, и меня не обсчитают. Элементарно! Зачем учить арифметику?»

Well, all right. Now we’re talking about teaching other subjects. Well, we’re not interested in other subjects, we are talking about arithmetic. How about this thing called arithmetic? Well, we wonder why people don’t know arithmetic. Well, he can’t be educated in it because it has no end product. The fellow says, „I don’t want to be an accountant. I don’t want to be a bookkeeper. I can learn to count on my fingers so I don’t get shortchanged.“ Elementary. Why learn arithmetic?

«Ну,» – вы скажете, – «ну, тебе надо выучить ее чтобы учить другие нау...»

„Well,“ you say, „well, you have to have it to learn other su..

«Нет, нет, нет, нет. Давайте говорить об образовании в области арифметики. Давайте не будем волноваться по поводу других предметов».

„No, no, no, no. Let’s talk about education and arithmetic. Let’s not go worrying about other subjects.“

«Ну, если ограничить спор именно таким образом» – сказали бы они – «конечно, никто с тобой спорить не сможет».

„Yeah, well, if you put a restriction like that on the argument,“ they would say, „of course nobody can argue with you.“

И вы скажете: « В этом и дело. Кому хочется, чтобы с ним спорили?»

And you say, „That’s the point. Who wants to be argued with?“

Пункт, который я хочу здесь подчеркнуть, в том, что арифметика, не имеющая законченного завершения в самой себе, – конечно, оно есть, есть законченное завершение, и оно может быть описано – но если оно не описано, то арифметике почти невозможно обучить. И почти все, кто изучает в начальных школах арифметику, знают ее очень плохо, потому что сам по себе это не предмет, и следовательно, никто не может быть ему обучен.

The point I’m making here is that arithmetic, having no finite end in itself – of course, it has – it has finite ends, and it could be described – but having no described, finite end in itself is therefore almost impossible to teach. And you have nearly everybody doing very badly in their grammar schools on arithmetic because it itself is not a subject, so therefore no one can become educated.

И это идет дальше и дальше – во всей полноте проявится в университете. Я не говорю какие-то непостижимые вещи. Это что-то такое, что очень, очень явно! Это совершенно очевидно. Вы поступаете в университет, и у вас постоянные проблемы, потому что в инженерных школах вы тычетесь носом в то, что предполагается решать при помощи алгебры, вы без конца тычетесь носом то, что предполагается решать при помощи вычислений, и причем любая из этих проблем разрешима при помощи чистой арифметики. Здесь есть о чем подумать.

It’s become more and more – this is very manifest in the university – I’m not talking over your heads here, this is something that’s very, very bang! It’s very obvious. You get into a university, you’re all the time having problems being shoved under your nose in engineering schools that you’re supposed to do by algebra; you’re always having problems shoved under your nose that you’re supposed to do with calculus, any one of which is solvable by sight arithmetic. That’s something to think about.

Что здесь случилось? Арифметика, не будучи предметом сама по себе и будучи чем-то пренебрегаемым и униженным, постепенно сократилась и перестала быть предметом. Это просто вспомогательный предмет, который ведет к высшей математике. И если вы не знаете арифметики, вы не сможете заниматься высшей математикой. Вот таким примерно образом это преподается инженерам.

Now, what has happened here? Well, arithmetic, not being a subject in itself, and being a somewhat degraced and degraded subject, has gradually shrunk and is ceasing to be a subject, but is simply an auxiliary subject which moves up into higher mathematics. And if you don’t know arithmetic, you can’t do higher mathematics. That’s the way it’s represented, more or less, to the engineer.

Мне было очень интересно найти однажды, в старом Мак-Гаффис Ридерс *McGuffey’s Eclectic Readers – книга «обо всем на свете», впервые изданная в 1830 г. и названная именем американского издателя и просветителя Уильяма Холмса МакГаффи (1800 – 1873)., насколько сведущими в арифметике предполагались люди в 1888 году. Проблемы, которые предполагалось решать при помощи арифметики, были проблемами алгебры. А от них ждали, что их решат при помощи арифметики. И что вы делаете? Это было откровением для меня, но оказалось возможным решить эти алгебраические проблемы с их иксами и игреками при помощи простой, обычной общедоступной арифметики. И в этом было больше смысла; это было намного разумнее. Я посмотрел на все это, поговорил с бывалыми людьми, которые могли считать колонками шириной в пять цифр и порядка десяти цифр в длину, и складывать их особенным образом, который для меня был очень особенным, своего рода сложением крест-накрест, который мне наверняка не удастся объяснить вам, но который приводил к почти молниеносному ответу. Вы говорите: «Как они это делали?»

Well, I was quite interested in old McGuffeys Readers at one time to find out how adept at arithmetic somebody was expected to be in 1888. The problems which they were expected to solve in arithmetic were the problems, of algebra. And they were expected to solve these with arithmetic. And what do you know? It was a great revelation to me that it was very possible to solve these algebraic problems with their „X’s“ and „Ys“ and all that sort of thing by common, ordinary, garden-variety arithmetic. And it made a lot better sense – made a lot better sense. I looked at this and I’ve run into some old-timers who could take a column of figures about five figures wide and about ten figures tall and add them up in a peculiar way, which was very peculiar to me, of some kind of a crisscross addition that I would be quite at a loss to explain to you how it was done, but arrive with almost an immediate answer. And you say, „How did they do that?“

«Ну», – говорят они, – «это очень просто. Видите, девятка, прибавленная к чему-нибудь, дает девятку, и все это идет до конца колонки , и вы находите все комбинации, которые дают девятку, а остальное забываете, прибавляете остаток и получаете результат.»

„Well,“ they say, „it’s very simple. You see, nine added to something gives you itself, so all you do is go down the column and find all the combinations which make nine and forget those, and you add the remainder and you get the total.“

Знаете, что? Конечно, все это только приемы. Трюки, но все это когда-то было неотъемлемой частью арифметики, а теперь в арифметике этого нет. Куда это ушло? Должно быть, мы имеем дело с умирающим предметом. Почему он умирает? Никто не очерчивает его назначения для изучающих предмет. Неважно, что какое-то назначение в нем существует, мы сейчас говорим не об этом. Да, можно выискать множество назначений для нее. Но все, что вам нужно знать, это то, что никто не ограничил, не отметил, не показал назначение этого предмета ученику, и он не считает, что получает образование по арифметике. Арифметика – всего лишь вспомогательный предмет, который поможет вам не дать себя обсчитать.

What do you know, you know? Well, of course, that’s just tricky stuff, but all this at one time was part and parcel to arithmetic and it’s not here anymore in arithmetic. Where did it go? Well, you must have a dying subject. Why is it dying. Nobody is delineating its purpose to the student of it. No matter if some – no matter if some purpose does exist in it, that’s beside the point. Yes, you could figure out lots of purposes of it, but all you have to know is, is nobody is delineating, marking out, showing the purpose of that subject to the student so one doesn’t consider that he becomes educated in arithmetic. Arithmetic is just some auxiliary subject that keeps you from being shortchanged.

И поскольку испорчено преподнесение и толкование цели предмета, то и сам предмет также гибнет. Это кажется очень странным положением; но когда назначение предмета исчезает, точно так же исчезает и сам предмет из кругозора человека.

So that as the purpose of a subject deteriorates in its advertisement or rendition – as the purpose of a subject deteriorates – the subject itself also falls away. Sounds like a very – a very strange sort of a thing to give you, but as the purpose of a subject falls away, why, so does the subject disappear from the ken of man. Manufacture of buggy whips? Go around and try to find somebody today who knows all about the manufacture of buggy whips. There’s probably a couple of boys sitting around in England who know the subject backwards and forwards and who make all the circus whips. See, there are practically no more whips made. Dying, because it has no purpose. Nobody’s got any horses to flip buggy whips over, see? So becoming educated in how to manufacture whips today would sort of be an end – a dead end. It would not be a very productive career.

Производство кучерских кнутов? Пойдите, попробуйте найти кого-нибудь, кто знает все о производстве кучерских кнутов. Возможно вы найдете пару ребят, которые сидят где-нибудь в Англии и знают этот предмет сзади-наперед и спереди-назад, и которые делают все кнуты для цирка. Кнутов практически больше не делают. Это умирает, потому что не имеет назначения. Ни у кого нет лошадей, над которыми можно было бы щелкать кнутом. Значит, сегодня стать образованным в предмете «как делать кучерские кнуты» было бы чем-то вроде тупика. Это не стало бы слишком продуктивной карьерой.

Now, that doesn’t sound very amplified, but let’s take it in reverse and at once it will make a great deal of sense. Then, a subject for which the purpose is not delineated will die away, not only in the society but in the individual. Both of those two – those statements are true. The first one is so true that it’s almost nonsense. But the other one is not nonsense and it’s not been detected. If the individual to whom you are teaching this subject has not got the purpose of this subject, then that subject will die away in that individual. It might have a tremendous purpose, but if the purpose of the subject is not being taught to the individual, he’s had it. Do you see?

Сейчас это звучит не слишком глубоко, но давайте рассмотрим обратную сторону – и это обнаружит бездну смысла. Следовательно предмет, цель которого не определена – умирает, не только в обществе, но и для индивидуума. Оба эти положения верны. Первое из них настолько верно, что это почти чепуха. А вот другое не чепуха и до сих пор не открыто. Если индивидуум, которого вы обучаете какому-то предмету, не узнал назначения этого предмета, значит, этот предмет умрет в этом индивидууме. Он может иметь чрезвычайно важное назначение, но если назначение предмета не преподается индивидууму, это произойдет.

So you can get the difference between a live study and a dead study. A live study is one which has purpose, has a use; and a dead study is one that hasn’t any use. And the way you make a live study into a dead study is dual: Its use dies away as in buggy whips or one simply omits it as part of the educational process. And it will make the subject die away, not only in the individual but the society; not only in the society but the individual. Do you see that?

Так вы можете понять разницу между мертвым обучением и живым обучением. Живое обучение – это то, которое имеет назначение, использование; а мертвое – это то, которое не имеет никакого использования. И способ, которым можно превратить живое обучение в мертвое, двоякий: или его использование умирает, как в случае кучерских кнутов, или просто кто-то опускает его, как часть образовательного процесса. И это может заставить предмет умереть, не только для индивидуума, но и для общества, не только для общества, но и для индивидуума. Это понятно?

And we have to assume that a person cannot become educated, just by the definition of the word „education“ as I have been stressing it here, in a dead subject because it has no end product.

И мы должны признать, что человек не может стать образованным – просто по определению слова образование, как я уже подчеркивал здесь – образованным по мертвому предмету, потому что у него нет конечного продукта.

So you find these things become obsessive. Somebody starts to study „miniatures painted in Holland by blind painters.“ Well now, miniatures painted in Holland, we’ve got some use for that. But „miniatures painted in Holland by blind painters,“ well, we would sort of look around for quite a while before we found any use for this particular subject. Oh, you could find uses for it, but don’t get yourself all cluttered up on – on introducing your ingenuity to supply the lack in an educational system that – because by being reasonable, you cripple yourself It’s a question of „What is there?“ not a question of „What could we dream up to put there?“

Итак, вы обнаруживаете, что эти вещи становятся навязчивыми. Некто начинает изучать миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками. Миниатюры, написанные в Голландии, мы еще можем к чему-нибудь приспособить. Но миниатюры, написанные в Голландии слепыми художниками; ну, долго-долго придется искать, пока мы найдем применение этому частному предмету. О, вы можете найти ему применение, но не стоит загромождать себе мозги, проявляя чудеса изобретательности, чтобы восполнить пробел в системе образования, поскольку, стараясь быть разумным, вы только изуродуете себя. Это вопрос: «что это»? – но не вопрос: «что мы могли бы себе вообразить на месте этого»?

Oh, we could dream up some subjects, but let’s just say this boy is studying this esoteric study – strange, weird, useless, nowhere. Do you know that he can easily become obsessed with it? He has no purpose for it, no use for it and so, of course, it’s impossible for him to become educated in it because he can never display his virtuosity. He can never display its use. Who would listen? He can’t even tell his friends. They’d say, „This, guy is a ruddy crank! He goes around talking all the time…“ Somewhat like your families and so forth have occasionally regarded you on the subject of Scientology. You’re over their heads, you see? But much worse than that – much worse than that, we would get it on this sort of a basis, see. Nobody knows what he is talking about and nobody knows why he is studying it and it isn’t of any use and it’s not of much interest anyway. Well, this poor bloke can never communicate it. He can never communicate it for the best reason that communication becomes difficult: Nobody will listen.

О, мы можем придумать какие-то предметы, но пусть, скажем, парень изучает эти эзотерические предметы – странные, чудные, бесполезные, никуда не ведущие. Вы знаете, как легко это может стать навязчивым? Он не знает назначения этого, использования этого, и следовательно, конечно, для него невозможно стать образованным по этим предметам, потому что он никогда не покажет своего виртуозного мастерства, никогда не покажет их использования. Кто будет слушать? Он даже друзьям не скажет. Они говорят: «Этот малый – полный чудак! Он без конца твердит все время» – что-то вроде того, что в ваших семьях говорят при случае скажет, имея в виду предмет Саентологии. Вы недоступны их пониманию. Но много хуже, чем это, будет, если мы получим что-то вот в таком духе: «Никто не знает, о чем он говорит, и никто не знает, зачем он это изучал, и это не имеет никакого использования, и это вообще не особенно интересно». Ну, этот несчастный малый никогда не сможет поговорить об этом. Он никогда не сможет никому сообщить это по той простой причине, что общение становится трудным. Никто не станет слушать.

Did you ever think about communication being difficult because nobody listens? Well, just run this into the field of education. If the subject doesn’t exist and has no use and has no application and has no this and has no that, well, to that degree their listening ceases because it isn’t of any use to them, either. He’s studying miniatures painted by blind painters in Holland. People sort of say, „Well, I could understand his studying miniatures painted in Holland… I think he’s nuts!“ That would be the immediate conclusion, don’t you see?

Думали вы когда-нибудь об общении, которое затруднено потому, что никто не слушает? Ну, давайте перенесем это в сферу образования. Если предмет не существует и не имеет использования, и не имеет применения, и не имеет того, и не имеет сего, – что ж, на такой стадии его перестают слушать, потому что он не имеет никакой пользы ни для кого. Он изучает миниатюры, написанные слепыми художниками в Голландии. Люди говорят что-то вроде: «Ну, я могу понять его изучение голландских миниатюр – я думаю, он дурачок!» Это может быть непосредственным выводом.

Well, your families look at you sometimes, where you have run into this and collided with this head-on, and people wouldn’t listen to you on the subject of Scientology or were impatient with you for studying it, and that was because you weren’t talking to them about the purpose of Scientology. And you didn’t talk to them about the purpose of Scientology within the framework of what it could do for them personally.

Ваши семьи смотрят на вас иногда, когда вы ввязываетесь в это и сталкиваетесь с этим лоб в лоб, и люди не хотят слушать вас по предмету Саентологии, или раздражаются из-за ваших занятий, и это потому, что вы не говорили с ними о назначении Саентологии. А вы не говорили с ними о назначении Саентологии в пределах того, что это может сделать лично для них.

Now you are coming right on close to home. Your mother might have been interested if she heard what it had done for you personally because she’s interested in you. But even your mother would conceive it to be a subject only when a purpose was delineated. Now we’ll go a bit – a little bit further: when the purpose that was delineated could be executed to any degree. You know, the purpose you’ve given it could be executed to any degree. Now, your next stage is, is they don’t believe it. See, you could give them the purpose but they don’t believe it. In other words, the purpose isn’t real to them. So you not only have delineated the purpose but you have delineated it to them in such a way that it is – seems to be an attainable purpose. An attainable or doable purpose.

Сейчас мы приближаемся к концу, вы едете домой. Ваша мать может заинтересоваться, если она услышит о том, что это сделало для вас лично, поскольку она заинтересована в вас, но даже ваша мать сможет постичь это как науку только тогда, когда будет определено ее назначение. Пойдем чуть-чуть дальше: когда очерченное вами назначение, можно будет исполнить до какой-нибудь степени. Вот вам ваша следующая стадия, она в том, что в это не верят. Вы можете объяснить назначение, но в это не верят. Другими словами, цель для них нереальна. Поэтому вы должны не только обрисовать назначение, – вы должны обрисовать его для них, чтобы оно казалось им достижимым, или исполнимым, назначением.

So we walk up to this bird and we say – we say to this bird, „Your – your interest in this subject should be very great because this subject will make you a Clear.“

Итак, мы подходим к этой пташке и говорим: «Твой интерес к этому предмету должен быть очень велик, потому что этот предмет сделает тебя Клиром.»

He immediately says, „What wall?“ because it’s not an understandable purpose, see? The purpose ceases to be understandable when the goal does not seem to him to be attainable or valuable. And it can cease to be attainable or valuable merely because it isn’t understood.

Он сразу спросит: «Проломом *Обыгрывается одно из значений слова clear в английском языке – «пролом», «просвет». в какой стене?», потому что это назначение ему не понятно. Назначение становится непонятным, когда цель не кажется доступной или стоящей. И она может перестать быть достижимой или стоящей просто потому, что не понята.

So for an educational subject to exist and continue to be a subject in which one can become educated, or if you ever expect anybody to ever be educated in the subject – let me put it that way – for it to continue to exist, for it to survive, it has to have a purpose which can be seen to be an attainable action. It has to be attainable. The purpose must be attainable.

Итак, для того, чтобы образовательный предмет существовал и продолжал быть предметом, в котором можно стать образованным, или если вы ждете, что кто-то будет получать образование по этому предмету, – позвольте мне высказать это таким образом – чтобы он продолжал существовать, чтобы он сохранился, он должен иметь назначение, которое можно увидеть как достижимое действие. Это должно быть достижимо. Назначение обязательно должно быть достижимо.

Now, the value of a subject – the value of a subject depends, simply and utterly, upon the value of attaining that stated purpose. How valuable is it to attain that particular stated purpose? Is it valuable to be able to accomplish this or is it not valuable to be able to accomplish this? And to that degree a subject appears to be a fringe subject or a vital subject.

Теперь – ценность предмета – целиком и полностью – зависит от ценности достижения этого указанного назначения. Насколько это ценно – достичь этого оговоренного назначения. Ценно быть способным совершить это, или не ценно быть способным совершить это? И именно до такой степени предмет представляется второстепенным – или жизненно важным.

So the woof and warp of the culture is made up of educations which are subdivisible – that’s the woof and warp of a culture… (Woof and warp: rug term. Try not to put too many words on the line, here. The woof goes that way and the warp goes that way, see?) It’s – the make-up of a culture is subdivisible into two general types of education. A culture is held together solely and only by education. Whether that education is accomplished by experience or by teaching, a culture, as a whole, is the summation of its education. And those are two divisions to the educations of a culture, and one of those are the vital ones and the other one is the „nice“ ones.

Итак, уток и основа культуры созданы из образований – которые подразделяются – это уток и основа культуры (уток и основа, термины ковроткачества; постарайтесь не собирать в кучу слишком много слов: уток идет вот так, а основа идет вот так, видите?), итак, в строении культуры, выделены два основных типа образования. Передача культуры обеспечивается единственно и только образованием. Независимо от того, приобретается ли образование практикой или обучением, культура в целом есть сумма своих образований. Есть два подразделения образований в культуре, и один из них – жизненно важные, а другой – приятные.

Now, an education achieved is remunerated to the degree that its service is understood to be valuable. An education is remunerated to the degree that its service is understood to be valuable. And it frankly is not remunerated one penny more. Sometimes they falsely remunerate, but not often. And that tells you that there must be some mighty funny, funny things, because there are some things in the society – because this rule I’ve just given you is true and the society at large then must be misunderstood to some degree because there’s several educations in the subject at large which are remunerated to an enormous extent which are not held by certain educational authorities to be valuable.

Полученное образование возмещается до такой степени, до которой его служение человеку понимается как ценное. Образование вознаграждается до той степени, до которой его служение понимается как ценное. И возмещается оно, честно говоря, ни одним пенсом не больше. Иногда бывают ложные возмещения, но не часто, и это говорит вам, что здесь должно быть что-то очень забавное. Потому, что есть такие вещи в обществе – потому, что это правило, что я только что дал вам, верно, а общество в большинстве своем, следовательно, должно быть непостижимо до какой-то степени, потому что есть несколько видов образования по некоторым предметам, которые вознаграждаются до сверхъестественной степени, хотя авторитеты в области образования не считают их столь уж ценными.

Public must like to be fooled. They’re always paying con men of some kind or another. There must be some real value in having hope shot up to the moon in the stock market because those birds are very often paid off heavily. You could reevaluate the society on the basis of what I’ve given you. Yes, you could say, „Well, the society makes mistakes in this direction. Yes, the society is lied to.“ Well, I don’t think the society makes mistakes in this direction. That’s a new thought, isn’t it? Do you know that the most valuable prof – single technical profession in the United States is burying people? Hm very highly paid! They’ve managed to convince everybody that the loved one should be in sealed bronze caskets and in concrete and steel vaults outside the caskets so that seepage won’t trouble your loved ones. And they had the whole country absolutely convinced that this was Congressional law, that it was local law. And a recent Congressional investigation disclosed this fact and they found out that there isn’t any statutes in the United States that compels anybody in the United States to be buried even in a board coffin. There are statutes that require them to be buried, but there is not even a statute that requires them to be embalmed. So you roll Aunt Agnes up in a blanket and dump her in a hole. As long as you’ve got a death certificate, man, that’s all you need.

Должно быть, народ любит, когда его дурят. Он все время платит жуликам того или иного рода. Должно быть, действительно ценно иметь надежду взлететь до луны на биржевом рынке, потому что этим ребятам часто платят очень много. Вы можете совершить переоценку общества на основе того, что я вам дал. «Да,» – можете вы сказать, – «да, общество совершает ошибки в данной области. Да, обществу лгут.» Ну, я не думаю, что в этой области общество делает ошибки. Это новая мысль, не так ли?

So, this particular profession – this particular profession was selling what? They were sort of selling some weird life after death, weren’t they? They were akin to some religious cult or something like that. And it was obvious that people did buy life after death. And we find out that one of the most expensive things you could do in Egypt was to die. That was a very expensive thing and that’s gotten that way in the United States today. It’s very costly to die. By the time they get through with you, man, well, you’ve got no estate left.

Знаете ли вы, что наиболее ценная техническая профессия в Соединенных Штатах – это хоронить людей? Им очень много платят! Они должны ухитриться убедить каждого, что любимый покойник должен быть запечатан в бронзовом гробу, а бетонные и стальные своды за пределами гробов «должны быть такими, чтобы просачивающаяся влага не беспокоила ваших возлюбленных». И они совершено убедили всю страну, что таков закон, принятый Конгрессом, что таков местный закон, и недавнее расследование Конгресса выявило этот факт, и открылось, что нет никакого законоположения в Соединенных Штатах, которое бы заставляло кого-либо в Соединенных Штатах хоронить покойника хотя бы в деревянном гробу. Есть законоположения, которые требуют, чтобы покойников хоронили, но нет никаких требований, чтобы покойников бальзамировали. Значит, заворачиваете тетушку Агнессу в одеяло и бросаете ее в яму. С того времени, как вы получили свидетельство о смерти, ребята, это все, что нужно.

But this is very peculiar. The society remunerates this and rewards it. Well, it’s just about the most educated art you ever had anything to do with in your life. Undertaking is a supereducated art and the society of undertakers themselves – „morticians,“ they like to refer to themselves – these birds run their own schools and their own technology and that sort of thing and they really hammer – pound it in. And the final end product is very visible. But these guys are quite sharpies. I know, because back in the days when I was having a ball around New York as a writer, why, the medical examiner – that’s what they’ve begun to call the coroner around New York now – they changed their names, too – the medical examiner of New York was a particular pal of mine. He was the coroner of the city of New York and one of the nicest blokes you ever had anything to do with. He’d embalmed personally, with his own paws, 15,000 corpses.

И вот эта частная профессия – эта частная профессия была торговля чем? Они торговали чем-то вроде жизни после смерти, не так ли? Это было вроде какого-то то религиозного культа, или чего-то такого, и было очевидно, что люди здорово покупают жизнь после смерти. Мы обнаружили, что самое дорогое, что можно было сделать в Египте – это умереть. Это было очень дорого, и стало таким же в сегодняшних Соединенных Штатах. Умирать очень дорого. Если они возьмутся за вас, ребята, вы не оставите потомкам никакого имущества.

I got interested in this particular field by being sent in his direction to do a series of stories about undetectable crime and of course I wound up in the lap of the medical examiner of the city of New York and he started my crime education on the subject. And of course, this was in the field of what they call forensic or legal medicine. And this boy, he had it all at his finger tips and so forth. But the casualness with which he could roll off all of these various things showed a great familiarity with the subject.

Но это очень специфичная вещь. Общество это оплачивает и вознаграждает. Это чуть ли не самое высокоразвитое ремесло из всех, с которым вы можете столкнуться в своей жизни. Похоронное дело – это ремесло требующее сверхобразованние, и общество гробовщиков (из бюро ритуальных услуг, как они любят себя называть), эти парни проходят свою школу и осваивают свою технологию, и они действительно в этом очень здорово натасканы, и финальный конечный продукт виден очень ясно. Но эти ребята – настоящие мошенники. Я знаю, потому что в прошлом, в те дни, когда я болтался в окрестностях Нью-Йорка как писатель, ну, медицинский эксперт (вот так они начали называть коронеров *Коронер – в Англии и США специальный чиновник, исследующий каждый факт смерти, выдающий соответствующие документы, и т.д. «Медицинским экспертом» назван здесь человек, функцию которого в России выполнят врач-патологоанатом. теперь в окрестностях Нью-Йорка; они тоже изменили имена) – медицинский эксперт Нью-Йорка был моим добрым приятелем. Он был коронером города Нью-Йорка, и одним из самых приятных парней, с которыми можно столкнуться. Он лично набальзамировал, своими собственными руками, 15000 трупов.

This was not an esoteric subject. This had to do with lots of dead bodies which had been strewn all over the place in various states of dishabille, various states of knocked-about. They were untidy at times. This was quite a boy. And oddly enough, he conceived that he was not acceptable socially. And I was very acceptable socially, so he and I formed a very good partnership, because he always liked to – if I was going anyplace and asked him if he’d like to come along and so forth, he was there on a rocket plane, you see? Right away, quick! But there wasn’t anything – there wasn’t anything that was wrong with this bird. He had perfect manners, he was a perfect gentleman and so forth. But part of his education was that his subject was looked down on and therefore he felt he was socially unacceptable and so forth.

Я заинтересовался этой специфической областью, когда меня направили к нему, чтобы сделать серию рассказов о нераскрытых преступлениях, и, конечно, меня занесло в царство медицинского эксперта города Нью-Йорка; и он начал мое образование по этому предмету, и конечно, это была область так называемой судебной, или юридической, медицины. И этот парень, у него там все было схвачено. Легкость, с которой он раскручивал все эти разнообразные дела, показывала отличное знакомство с предметом.

Well, I don’t know. A lot of people – lot of people look down on – street sweepers think they’re looked down on and so forth, but street sweepers keep the streets swept clean, don’t they? Hm? Well, this guy obviously was keeping the streets of New York from being littered with decomposing corpses. And oh, I used to see him every once in a while. When I was president of one of the writing societies there and so forth, why, he used to come over there quite regularly and he’d give detective writers talks if I’d ask him to and so forth. And they would go away from the luncheon or something like that the weirdest shades of green.

Это не был эзотерический предмет. Приходилось иметь дело со множеством мертвых тел, которые были разбросаны здесь и там, часто в самом растрепанном виде, с самыми разными причинами смерти. Иногда они были неопрятны. Вот это был парень. И что довольно странно, он считал себя социально неприемлемым. А я был очень приемлем социально, так что мы с ним образовали очень хорошее партнерство, потому что ему всегда нравилось – если я собирался куда-нибудь и спрашивал его, пойдет ли он со мной, он мчался, как на ракете. Бежим, скорее! Но не было ничего такого, что было бы не в порядке с этим парнишкой. У него были безукоризненные манеры, он был настоящий джентльмен и так далее; но частью его образования было то, что его предмет считается низким, следовательно он чувствовал себя социально неприемлемым.

But man, here was – here was data. Here was data. And it had a very definite end product, if only in the field of detection. A guy like that could take one look at a corpse and he’d say „Carbon monoxide, been dead about three hours…… Cyanide.“ „Arsenic.“ This, that, the other thing. Brrrrrr, boom! „Oh, I’d say that was botulinus poisoning, Joe. Yeah, yeah. Well, put him on the slab and we’ll run a – we’ll run a test on it, do an autopsy. Well, I’m pretty sure that’s just botulinus, you know some – eating green beans in the wrong time of the year that had been in the icebox too long. That’s – looks like that’s what that is to me.“ Almost always just dead on the button, you see?

Ну, я не знаю – множество людей считаются низкими – дворники думают, что их считают низкими, но дворники содержат улицы в чистоте, не так ли? Ну, очевидно, что этот малый сохранял улицы Нью-Йорка от того, чтобы они были завалены разложившимися трупами. И – о, я привык время от времени видеться с ним, а я тогда был президентом одного из писательских обществ, и вот он приходил туда довольно регулярно, и беседовал с авторами детективов, если я просил его, и так далее. И бывало, они уходили с завтрака или чего-нибудь такого с лицами самых разных оттенков зеленого цвета.

This was art, the art of observation, the world of death. But even in the days of Egypt this art was not accorded any social status. The boys who embalmed the bodies down in the deadhouse and so forth were actually never even permitted to leave the deadhouse. They were held in. But here’s this terrific, terrific amount of art, terrific amount of detail, terrific amount of technicality, terrific amount of stuff and it’s come right straight down through these cultures from the days of ancient Egypt, and it is totally uninterrupted. It’s interesting that such a bird as this could sit down and discuss the relative preservation qualities of modern embalming and Egyptian embalming. And he was certain he was doing better these days than the Egyptians were. It’s the first time I’d ever heard that, because we’ve seen these Egyptian mummies in univer – in university museums and that sort of thing, and we’ve seen these things around and they’re still there, all wrapped up and so forth. But his attitude toward it was the attitude of a true professional: „Well, their features hadn’t been preserved and their coloring was bad.“ That’s what he said to me one day, so forth. „Yeah, the next time you’re down in the museum, Ron,“ he said, „if you don’t believe it, if you don’t believe that we’re way ahead of them these days, you just take a look at one of those mummies. Features haven’t been preserved and coloring is bad.“ And I said, „But man! Those guys – those guys have been dead for thousands of years!“

Но ребята, это была информация. Это была информация, имевшая очень определенный конечный продукт, хотя и в области расследований. Малый вроде него мог только глянуть на труп и сказать: «Угарный газ, мертв примерно часа три»; «Цианид», «Мышьяк», это, то, всякое другое. Бр-р-р-р, фу! «О, я бы сказал, это ботулиновое отравление, Джой. Да, да. Ну-ка, положите его на ровное место, мы проверим это, сделаем вскрытие. Я более чем уверен, что это просто ботулизм *Ботулизм: отравление ядовитым микробом, иногда содержащимся в пище, которая была приготовлена или хранилась с нарушением технологии. (От лат. Botulus -колбаса)., поел зеленых бобов не по сезону – они лежали в холодильнике слишком долго. Вот как мне это представляется». Почти всегда он безошибочно угадывал причину смерти.

And he said, „Well, in a few thousand years one of mine will have been, too.“ And he said, „His features won’t be bad, and his coloring will be good.“

Это было искусство, искусство наблюдательности, применительно к миру мертвых. Но даже во времена Египта это искусство не считалось обладающим каким-то социальным статусом. Ребятам, которые бальзамировали тела в Доме Мертвых *Имеются в виду изготовители мумий в Древнем Египте., и так далее, никогда не разрешалось даже выходить из этого дома. Их закрывали там.

He said, „We can do a better job than“ – almost – „we used to do.“

Но здесь есть огромный, огромный объем искусства, огромный объем деланий, огромный объем техничности, огромный объем материала, и все это прошло через все культуры, начиная с Древнего Египта, и совершенно не прерывалось. Интересно, что такой парень как он, мог сидеть и обсуждать относительные сохраняющие качества современного бальзамирования в сравнении с египетским. И он был уверен, что делал лучше, чем египтяне в свое время. Я это слышал впервые, потому что мы видели все эти египетские мумии в университетских музеях и все такое, мы их видели, и они и сейчас там, забинтованные и так далее. Но его отношение к этому было отношением настоящего профессионала. Ну, черты их лиц не сохранились, и цвет плохой. Вот что он сказал мне однажды: «Да-а, в следующий раз, когда пойдешь в музей, Рон,», – сказал он, – если не веришь, если не веришь, что мы далеко ушли от них в свое время, просто глянь на одну из этих мумий. Черты лица не сохранились, и цвет плохой».

Well now, here’s a steady – I’m talking to you about a relatively debased profession, but a highly remunerated one. And keeping the bodies off the streets and prettying up the loved ones and so forth is very highly paid. Preservation of memory and so forth is a very highly paid profession. And it has been continuous – it has been continuous for a very long time without its know-how dying away. Wherever there’s been a civilization, they seem to have known the data of the last civilization on this, no matter how many wars have swept across the top of it and they deal it off the cuff and so forth. Why, even the ancient tribal rites, they would go find a dry cave that would automatically embalm the corpses of their loved ones.

И я сказал: «Но дорогой! Те ребята – те ребята были мертвы тысячи лет!»

So here’s this – here’s this very interesting technical line. That’s a technical line, man. What you have to do in order to keep a corpse from going bad and what you have to do to and know about what killed this person and what he died of, so that you won’t get all mixed up in your embalming activities and what you have to do in order to straighten all this out, or so forth. And how you’re supposed to bury them and exactly how you’re supposed to handle the grieving family and exactly how you were supposed to sell them the most for the – for the most, you know? These are technologies, no matter which way you look at it. They are very broad and they are very prec – exact and boy, do they wind up with a finite result! You know? You’ve got the body, you embalm it, you bury it, you collect your money. Thud! Very easily understood.

А он сказал: «Что ж, через тысячи лет кто-нибудь из моих тоже будет там». И он сказал: «Черты лица у него не будут такими плохими, и цвет будет хороший». Он сказал, что мы можем делать эту работу лучше в наши дни (почти «мы обычно делаем лучше»).

So that we would say that the subject is – a subject is not only remunerated to the degree of its need but also to the degree that it is understood by the public at large. It’s remunerated to the degree that it is understood.

И вот надежная профессия – я говорю об относительно низкой профессии, но дающей очень высокое вознаграждение: сохранение мертвых тел не на улице, и украшение тех из них, у кого есть любящие родственники, – все это очень высоко оплачивается. Консервация памяти, и так далее – очень высокооплачиваемая профессия. И она продолжается. Она продолжается в течении очень долгого времени и при этом ее ноу-хау не умирает. Где бы ни существовала какая-то цивилизация, кажется о ней можно узнать именно по этому предмету, и не важно, сколько войн пронеслось над этим, и насколько неподготовленными им приходилось это делать. Даже по обрядам древних племен, нужно было пойти и найти сухую пещеру для того, чтобы автоматически бальзамировались тела людей, которых они любили. Итак, здесь есть очень интересная техническая линия. Вот такая техническая линия, ребята: что нужно сделать для того, чтобы сохранить труп от порчи, и что вам нужно делать, чтобы знать также, что убило этого человека, и от чего он умер, значит, вы не можете быть заняты только бальзамированием и все перепутать делать для того, чтобы привести все это в порядок, и какое погребение предполагается, и как вы предполагаете обращаться со скорбящей семьей, и как именно предполагаете вы продать им все, что нужно, по самой высокой цене. Это технологии, неважно, как вы на это смотрите. Они очень широки, и они очень точны, и, ребята, у этих действий есть конечный результат! Вы берете тело, бальзамируете его, хороните его, получаете ваши деньги. Бум! Очень легко понять.

All right now. How about this longevity’? How about this longevity? The continuing need of a purpose can then preserve a subject. The continuing need of the subject can preserve the subject. If the subject continues to be needed, it will be preserved; that’s a corollary of what I just gave you a few minutes ago. But the length of time that it gets preserved is entirely dependent upon the need of and the relay of its technology. You see, you must have the technology continue to be needed and the technology must also be relayed. If it continues to be needed it will be also relayed, which is all very – very fascinating; rather obvious.

Так что мы можем сказать, что предмет, не только вознаграждается до той степени, до какой он требует, но и до той степени, которой он осознается публикой в ее большинстве. Он вознаграждается до той степени, до которой понимается.

But where you get a subject coming on down the line – where you get a subject coming on down the line across the millennia and so forth, it is only because its purpose is carried with it. Its purpose has gone along with it and its purpose is understood. Now, one could destroy that subject by destroying its purpose – no longer needed, you see – or by destroying the relay of its technology in some fashion or another or in being too insistent or too – too forceful in relaying its technology and tacking lots of other things to its technology which didn’t belong on it. In other words, „Before you can study engineering, you must have had a grammar school education, a high school education, gone to finishing school and learned how to knit.“ I can expect that will be about the next one, see?

Отлично. Теперь, о продолжительности существования. Продолжающаяся потребность в назначении может, таким образом, сохранить предмет. Продолжающаяся потребность в предмете может сохранить предмет. Если предмет продолжает быть нужным, он сохранится; это вывод из того, что я рассказывал вам несколько минут назад. Но длительность времени, в течении которого он сохраняется, зависит от потребности в нем и от смены технологий. Видите, у вас должна быть технология, продолжающая быть нужной, и при этом технология должна передаваться. Если она продолжает быть нужной, она обязательно также будет передаваться; что просто очень очаровательно; это совершенно очевидно.

You’re not going to have any engineers after a while; all the bridges will start to fall down. Well, one of the reasons why you won’t have any engineers after a while is very elementary, and it’s contained in our own technology, but only in our own technology, the reason for this. And that is, you’ve given him too much takeoff. He’s had too much of a run on takeoff and – and the longer in an – in education – let’s get back on education now – the longer it takes to approach the education, the more opportunity there is for tacks on the runway. We could probably state that in a much more easily expressed way, but that’s about the way it is. If this character is taking off, taking off, taking off, taking off, he’s running on the runway, he’s trying to get up speed, everybody is saying, „Well, you mustn’t pull back on the stick yet. You must stay there on the runway and keep running on the runway, ready to take off, ready to take off, ready to take off, ready to take off.” Well, by the time he’s done this for about forty-five years and finds out he isn’t off the ground, he doesn’t take off.

Когда вы имеете дело с предметом, который пришел из глубины веков, который проходит через тысячелетия, то это только потому, что вместе с ним пронесено и его назначение. Его назначение идет вместе с ним, и его назначение понятно. Теперь, можно разрушить этот предмет – путем разрушения его назначения – более не нужного, видите – или путем смены технологий, или иным образом, или тем, что смена технологий слишком настойчива или принудительна, когда в технологию привносится множество других вещей, которые ей не принадлежат. Другими словами, когда прежде чем вы сможете учиться инженерному делу, вам нужно кончить начальную школу, закончить среднюю школу, закончить Институт благородных девиц и научиться вязать. Я думаю, что следующим, наверное, будет это.

The reason for that is, is the number of opportunities to fail are directly proportional to the length of the approach. That’s a law: Number of opportunities to fail are directly proportional to the length of approach, or length of time that it is going to take to get up to where you’re going to study this thing.

Вскорости не останется ни одного инженера, все мосты начнут разваливаться. И одна из причин того, что инженеров скоро не останется – элементарна и содержится в нашей собственной технологии, и только в нашей собственной технологии, и эта причина в том, что вы заставили его слишком долго разгоняться. Ему приходится слишком долго бежать по взлетной полосе, и чем дольше – давайте сейчас вернемся к образованию – чем больше требуется для того, чтобы получить образование, тем больше вероятность, что он наступит на камень на дороге. Вы, быть может, отметите, что это могло бы быть выражено гораздо мягче, но это именно так. Если этот персонаж разбегается, разбегается, разбегается, он бежит по взлетной полосе, и все бежит по взлетной полосе, готовый взлететь, готовый взлететь, готовый взлететь, он бежит по взлетной полосе, он пытается набрать скорость, а все ему говорят: «Эй, тебе нельзя еще брать рукоятку на себя *Двигая рукоятку управления на себя, пилот поднимает самолет вверх.. Ты должен оставаться здесь на взлетной полосе, и продолжать бежать по взлетной полосе, готовым оторваться, готовым взлететь, взлететь, взлететь»; ну, к нужному времени, он уже делает это около 45 лет, и обнаруживает, что он не оторвался от земли, он не взлетел.

Now, that law is balanced by the fact that if you don’t study something by gradients, a person can get into a mess by going into too high a gradient as I was talking about the other day. He went too steep, too quick. So there’s – somewhere there is a proper length runway for any subject. It’s a runway of the right length for the subject.

Причина всего этого заключается в том, что количество возможностей потерпеть неудачу прямо пропорционально длительности процесса достижения.

A runway of the right length for the subject, then, would not be so long that it needlessly multiplies the opportunities for failure and it had better not be so short that a person jumps a gradient and gets himself into a confusion. And what is the right length of a runway for any given subject? How much preparatory action should there be or how long should a course of study be and all of those things, those questions, are answered in this: Well, it should not be so long that it needlessly oppor – multiplies opportunities for failure and it should not be so short that it takes a person up too steep.

Это закон. Количество возможностей потерпеть неудачу прямо пропорционально длительности достижения, или протяженности времени, которое требуется на то, чтобы овладеть предметом, если вы собираетесь его изучать.

He’ll fall off on his nose, like we used to do when I was in flying clubs in college. There’s many a sad young man would pull back on the stick too quick. The evolution there was a „whipstall.“ Called a „whipstall“ – technical term, aviation – you come up the line and you – there isn’t enough forward speed to sustain the vacuum on the top of the wings, and you have just never seen an aircraft do anything quite as sickeningly funny as it does in a whipstall. It’s flying along very, very nicely, and all of a sudden it’s flying too slow, there’s no longer any vacuum above the wing and it goes „Whooof!“ It is fast! It’s not for nothing it was called a whipstall. And of course, when you’re only about 100 feet above the runway or something like that, and the edge of the field and so on, why, it – you don’t develop enough speed in the process of falling to then be able to pull back on the stick and pull out of it. What they do is send a notice to your folks and get in touch with my old friend the medical examiner of New York.

Теперь, этот закон уравновешен тем фактом, что, если вы изучаете что-то не по принципу постепенности, человек может запутаться, попав на слишком высокую ступень, как я говорил вам в другой лекции. Он шел слишком круто, слишком быстро. Где-то существует настоящая длина взлетной полосы для каждого предмета. Это взлетная полоса правильной длины для этого предмета. Взлетная полоса правильной длины для этого предмета, таким образом, не должна быть слишком длинной, чтобы не увеличивать возможности неудачи без необходимости, и еще важнее, чтобы она не была слишком короткой, такой, чтобы человек перескочил через ступеньку и очутился в замешательстве. И какова правильная длина разбега для любого конкретного предмета? Как много подготовительных действий должно здесь быть, или как долго должен продолжаться курс обучения? И на все эти вещи, на все эти вопросы ответ таков: Да, он не должен быть таким долгим, чтобы без нужды умножать возможность неудачи, и не должен быть таким коротким, чтобы заставлять человека двигаться слишком круто вверх.

Anyway, that’s what happens to a student, see? He gets himself into a state of overconfidence or something like this and he pulls back on the stick and he hasn’t had a long enough runway, he hasn’t developed his speed, don’t you see? In other words, he goes into too steep a gradient.

Он зароется носом, как зарывались мы , когда я состоял в аэроклубах в колледже. Там было много грустных молодых людей, готовых рвануть ручку на себя слишком торопливо. Такая эволюция *Эволюция – здесь в букв. смысле – движение, совершаемое самолетом, воинским строем, всадником и т.п. называется колокол, *Колокол – движение, совершаемое самолетом в том случае, когда атмосфера над несущими плоскостями разрежена, а ниже последних существует избыточная подъемная сила: самолет резко задирает нос вверх, двигаясь по кривой, напоминающей профиль колокола, и затем может свалиться в штопор. называется колокол – технический термин, авиация. Вы двигаетесь по восходящей, и у вас не хватает скорости, чтобы поддерживать достаточное разрежение на верхней поверхности крыльев; и вы никогда не видели самолет, который находится в столь жалком и смешном положении, как самолет, попавший в колокол. Он летит очень, очень мило, и совершенно внезапно теряет скорость, и нет разрежения над крыльями, и он делает фу-у-уф! Это очень быстро. Это не просто так назвали колоколом. И конечно, когда вы всего на 100 футах высоты над взлетной полосой, или что-то в этом роде, над кромкой поля, вы не наберете достаточной скорости в процессе падения, чтобы быть в состоянии взять ручку на себя и выбраться из этого положения. Остается послать записочку своей родне и вступить в контакт с моим старым другом, медицинским экспертом из Нью-Йорка.

Now, Mary Sue did it the other night. She’s studying typewriting, of all things. She typewrites pretty well, but she’s decided – started to do touch-typing. And she’s going to make the grade on the subject of touch-typing, hammer-pound – bang! And it’s quite interesting. I ran an educational process on her for a very, very short period of time on this subject and busted the dam on this. I don’t know that she’s noticed it and – she isn’t here just now; she wound up with lawyers, so – but she probably hadn’t noticed that there is a coordination between her sudden interest in learning to touch-type and breaking the barrier on one of the old „too long a runway“ propositions and „too short a gradient,“ too. I broke that with a process and now she’s very interested in learning touch-typing and she’s spending about an hour a night, with everything else she’s got to do, sitting there hammer-pounding on a machine on a touch-typing basis. This is very difficult, because at the same time she uses the typewriter during the remaining hours to hunt and punch out notes, you see? So on the one hand she’s busy touch-typing, you see, and the next, why, she’s hunting and punching it out, you see, doing her work. And then she’ll get back and she’ll be touch-typing away.

В любом случае, вот что случается со студентом. Он приводит себя в состояние сверх самонадеянности, или чего-то вроде этого, и тянет ручку на себя, но у него не было достаточно разбега по взлетной полосе, он не набрал скорость. Другими словами, он пошел в слишком крутой подъем.

I threw her. I gave her a metronome the other night and she suddenly conceived that her rhythm was off, which it was, and so forth. And she couldn’t do anything with that metronome running. She said she had to shut that off right now. It was too high a gradient.

Вот что сделала Мэри Сью однажды ночью. Она изучала машинопись. Она печатает машинке очень хорошо, но начала работать скольжением. И она собирается взять новую ступень в предмете машинописи, бьет – колотит – трах! И это очень интересно. Я провел ей процесс для обучения по этому предмету за очень, очень короткий отрезок времени, и пробил в этом плотину. Я не знаю, она заметила ли это, здесь ее сейчас нет; но она, вероятно не заметила, что есть связь между ее внезапным интересом к изучению печати скольжением, и разрушением барьера из одного старого предположения насчет слишком-долгой-взлетной-полосы, а также слишком крутой ступенькой. Я разрушил это процессом и сейчас она очень заинтересована изучением машинописи скольжением, и тратит час времени каждую ночь, при том, что делает все, что должна, сидит и бьет-колотит по машинке на основе скольжения. Это очень трудно, потому что в то же самое время она использует машинку в остальное время, чтобы гнать и выколачивать записи. Таким образом с одной стороны она занята машинописью скольжением, а с другой, что ж, гонит и колотит все это, делает свою работу. А затем она вернется назад и опять займется машинописью скольжением.

But she went onto the gradient of two rows of keys before she had licked one row of keys. Now, you see what I mean by too tight a gradient? This was too tough, see? And boy, did she whipstall! She whipstalled right now. And she just went into a total Confusion. But knowing, now – yesteryear she simply would have quit; that would have been that – but knowing, now, the technology that we – that I’ve managed to get together here on the subject of education, she sits back and says, „Now, let’s see, now, what did I do? Oh, yeah. Well, this is just too tough a gradient. I just went up on too high a gradient.“ She went back to one row, patter, ta-patter, ta-patter, ta-patter and then went over onto two rows and she had it, see? See, she – in other words, she moved up over that gradient smoothly.

Я ее положил на обе лопатки. Я дал ей метроном на следующую ночь, и она внезапно поняла, что ее ритм далек от того, что было, и так далее. И она ничего не могла сделать, пока метроном работал. Она сказала, что нужно его выключить прямо сразу. Слишком высокой была ступенька.

So a person knowing this can actually guide his own traffic through very nicely. Nobody had to tell her that, don’t you see?

Но она продолжала на этой ступеньке с двумя рядами клавиш, прежде чем усвоила один ряд клавиш *Машинопись «скольжением» предусматривает установку пальцев сразу на два ряда клавиш, в отличие от установки пальцев на один «исходный» ряд при машинописи «ударом».. Теперь, вы видите, что я имею в виду под слишком крутой ступенькой? Это было слишком круто. И ребята, ну и сделала же она колокол! Дала колокол прямо сразу! И тут же пришла в абсолютное замешательство. В прежние годы ей следовало бы просто бросить. Так и пришлось бы сделать. Но зная теперь о технологии, которую я как раз разработал по предмету “образование”, она села и говорит: «Ну давай теперь посмотрим, что я делала? О, да-а. Хорошо, это слишком крутая ступень. Я просто пошла на слишком высокую ступень». Она вернулась к одному ряду, тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук, а затем перешла на два ряда, и сейчас она это может. Другими словами, она гладко прошла эту ступень.

All right. Then an educational subject is simply that something that winds up in a doingness and is approached by the process of getting educated in it. Now, that’s a hell of a thing to have to say! But you know, hardly anybody really knows this. They don’t really know it. They give it lip service all the time, but they’re always engaging in activities which they do very badly and fail at like crazy and it never occurs to them they’ve never been educated in the subject.

Так человек, знающий это, может действительно рулить своим собственным путем вполне спокойно. Никому не пришлось ей указывать, что делать, не так ли?

I’ll tell you something used to drive me stark, staring mad, down in Hollywood. Every director, every supervisor and as far as that’s concerned, every actor on the set, they all knew how to be a writer. They knew – knew how to – they knew writing. They could all write stories. The place was just lousy with writers. You want to know why Hollywood never got out of kindergarten on stories; that’s just because of it. They never recognized that it’s a technology; it’s a professional technology which is studied like crazy. It has more ins and outs and ramifications; actually it has quite a terminology. But all these birds knew they knew how to write. It wasn’t anything you ever had to study, so of course if they did get a pro in their midst – and Hollywood developed very few professional writers, in fact it developed no professional writers. They come in from elsewhere and go to pieces. Well, the process is done by everybody there knowing the profession of the fellow who just arrived. See, he’s a writer, he’s a professional, he arrives, everybody else knows his profession.

Хорошо. Таким образом, образовательный предмет есть нечто, что имеет результатом делание и достигается процессе получения образования по этому предмету. Вот что, черт возьми, нужно сказать! Но знаете, почти никто этого не знает. На самом деле этого не знают. Они постоянно болтают об этом, но сами заняты деятельностью, которую выполняют очень плохо, и терпят неудачи как ненормальные, и им никогда не приходит в голову, что они не были образованы по этому предмету.

Well, now, he won’t give the movies the beingness necessary to realize that maybe movie writing has a few tricks of the trade too, so of course he looks a little bit stupid to these people, whereas he’s not stupid at all. He just hasn’t learned that particular specialty of his own subject, which he could learn rather rapidly. And Hollywood, not realizing this, never bothers to teach him how to write for Hollywood. And they have never found out that it’s necessary to be educated to know how to write.

Я расскажу вам кое о чем, что всегда заставляло меня вытаращивать глаза, словно сумасшедшего, в Голливуде. Каждый директор, каждый супервайзор, и, если уж не то пошло, каждый актер в съемочной группе – все они знали, как быть писателем. Они знали, что такое писать. Все они могли писать рассказы. Это место просто кишело писателями. Вы хотите знать, почему Голливуд так никогда и не вышел из детского сада в своих рассказах; это именно поэтому. Они так никогда так и не узнали, что это технология. Это профессиональная технология, которую человеку надо изучать, как чокнутому. Там есть собственные ходы и выходы, и собственные разветвления – на самом деле собственная терминология. Но все эти парни знали, что знают, как надо писать. В этом не было ничего, что надо было бы изучить. Так, разумеется, они стали профи в своей среде – и в Голливуде стало очень мало профессиональных писателей, фактически там вообще не появилось профессиональных писателей. Они приходили туда отовсюду, и там пропадали. Этот процесс совершается там из-за того, что всем знакома профессия малого, который только что туда прибыл. Смотрите, он писатель, он профессионал, он приехал, но все остальные знают его профессию.

So here’s this wild profession which is sometimes remunerated to a fantastic degree and in which you can very easily starve to death and in which people grant you fantastic quantities of beingness and in which people ignore you utterly. So it is through all kinds of contradictions. What is a professional writer? Well, by test he’s somebody who is successful and is getting his stuff published or at least read or viewed. But of all the subjects of the arts, this is the wildest one to have anything to do with because nobody grants it the beingness of having any technology.

Ну и затем, он не даст кино бытия, необходимого для того, чтобы понять, что, может быть, писать для кино – значит, знать несколько секретов этого ремесла, и, конечно, он выглядит слегка глуповатым для этих людей, в то время как совсем не глуп. Он просто не выучил эту особенную специальность внутри своего собственного предмета, которую надо было выучить довольно быстро. И Голливуд, не отдавая себе отчета в этом, никогда не был обеспокоен тем, чтобы научить его писать для Голливуда. И им никогда не приходило в голову, что это необходимо – образование в области знания того, как писать.

And yet the boy who succeeds – you would be very interested – the boy who succeeds is not just somebody who wandered in with an idea. You go up to the Screen Writers Guild and you for – you find out that the reason education in writing has gotten a bad name is because it’s taught in American universities. They have gone out and hired a bunch of failed writers. And failed writers either become editors or professors. And they dramatize their failure, by the way, and they try to make a writer fail. And I’ve never seen one do anything else. I beg your pardon, there have been a few that worked like mad, they were tremendously successful, whatever they had to do with succeeded and that sort of thing. But they weren’t under the idea that they were writers. All these other birds still had this wild idea that they were kind of writers, but here they were, editing, see? They weren’t trained in it or if they had been trained in it, they’d failed at it.

И вот есть эта странная профессия, которая иногда вознаграждается до фантастической степени, и в которой вы можете легко умереть от голода, и в которой люди дарят вам фантастическое количество бытия, и в которой люди вас почти полностью игнорируют. Таким образом, здесь самые разные противоречия.

Here’s a chance subject. The whole society seems to run, to some degree, on the romances and imaginations and so forth of the writer. But you talk about a hidden piece of technical training. Well, the technical training of this field doesn’t exist. If a professional writer wants a good laugh, if he wants just to lie right down in the aisle and laugh and laugh and laugh until his sides are sore, all he needs to do is read the curriculum of the professional writing classes of Princeton, for instance. You just double up in a ball. I mean, you – you can’t help it. And I took the – a professional writing class at Harvard one time, and put them into paralysis. And I was told by the professor later, they never did recover.

Что такое профессиональный писатель? Из практики мы знаем, что тот, кто успешен, и чьи тексты издаются или, самое меньшее, по крайней мере, читаются или просматриваются. Но изо всех предметов искусства, с этим труднее всего иметь дело, потому что никто не предоставляет ему права обладать какой бы то ни было технологией. И, однако, любой мальчишка, который унаследует все это – вам это было бы очень интересно – мальчишка, который будет преемником – это не тот, кто просто случайно набредет на какую-нибудь идею.

I made the mistake – I was very young and very brash and of course when you’re invited to lecture on your own subject, you see, at some very esoteric institution of this particular character, it rather goes to your head, and you chuck your weight around, you know? Particularly if you’re very young and brash and me. And so I stood up in front of this writing class, and I said to them, „I noticed your current subject here is style. Now, no writer really knows whether he has a style or not until he has sat down,“ and I was being very reasonable, „until he’s sat down and written a couple of hundred thousand words. And by the time he’s done that, he can probably detect in his work whether or not he has a style.“ From the professional writer’s viewpoint this is the most reasonable statement ever made by anybody, because a pro, even – even Dickens would just think nothing of getting out a hundred thousand words in a month, see? Nothing!

Вы идете в самую Гильдию Сценаристов, вы обнаруживаете, что причина, из-за которой у образования по писательскому делу такая скверная репутация, в том, что так обучают в американских университетах. И они вышли и наняли кучу неудавшихся писателей, и неудавшиеся писатели стали либо редакторами, либо профессорами. И они, между прочим, драматизируют свою неудачу, и они пытаются заставить писателя потерпеть неудачу, и я никогда не видел, чтобы кто-то делал что-нибудь еще. Я прошу прощения, ведь были же несколько, которые работали как сумасшедшие, и они были чрезвычайно успешны во всем, что бы им не приходилось делать с будущими преемниками. Но они не находились во власти идеи, что они были писателями. А вот эти другие пташки по-прежнему сохраняют это странное представление, что они – что-то вроде писателей, но на самом деле у них вот оно – редакторство, видите? Писательству они не обучены, а если их и обучали этой деятельности, то они ее провалили.

I don’t know where all this idea came from that they all write painfully with their blood while twisted in agony, see? They don’t. They don’t at all. If it took somebody seven years to write a great work, it’s because he was drunk six and a half. They write well, they write easily, and they write facilely. For instance, most of Dickens’ stuff was written at the rate of 5,000 words a day. At one time I worked it out and handed it over to the press and it got national press. You saw that story kicking around and so forth. They thought less of his work then, of course, I suppose. But a writer can write. What better Definition do you have for it, see? He can write easily, facilely and rapidly.

Это вопрос удачи. Кажется, что все общество болтает без умолку о приключениях и фантазиях писателя. Но вы говорите о скрытой части технической подготовки. Техническая подготовка в этой области не существует. Если профессиональный писатель хочет хорошо посмеяться, если он хочет прямо упасть со стула и смеяться, смеяться, смеяться пока бока не заболят, тогда все, что ему нужно сделать – это прочесть учебный план профессиональных писательских классов в Принстоне *Принстонский университет – в г.Принстон, штат Нью-Джерси., например. Вас просто скрючит в три погибели. Я имею в виду, вы не удержите от хохота.

Well, all right, I said this to those poor blokes sitting there in their classroom and I noticed there was a sort of a shock went through the classroom. And it was very shortly after that, that I concluded my lecture and I didn’t get hardly any applause. They were all sitting there sort of like statues, stunned. They didn’t even bother to get up at the end of the bell. And finally one or two of them turned around to one or two of them, they muttered something or other. And the professor, who was a pretty good bloke, he came back and got me off the rostrum and walking out with me and so forth, and he said, „Well, you sure raised hell with that.“

И я прошел однажды профессиональный писательский класс в Гарварде *Гарвардский университет – в г.Кембридж, США, близ г.Бостона. и довел их до паралича. И позже профессор мне сказал, что они так и не оправились. Я совершил ошибку – я был очень молодым и очень нахальным, и конечно, когда вас пригласили на лекцию по вашему собственному предмету, в какое-то весьма элементарное учреждение такого специфического характера, это сильно бьет в голову, и вы держитесь надменно. Особенно, если вы молоды и самоуверенны, каким был я. И – так я стоял перед всем этим писательским классом и говорил им: «Я вижу, что предмет, который вы здесь изучаете – стиль. Так вот, ни один писатель не знает, есть у него стиль или нет, пока он не сядет», – и я рассуждал очень разумно, – «пока он не сядет и не напишет пару сотен тысяч слов. И к тому времени, когда он это сделает, он , вероятно, узнает по своей работе, есть у него стиль или нет». С точки зрения профессионального писателя, это самое разумное утверждение, которое когда-либо кем-либо было сделано, потому что для профи, даже для Диккенса *Диккенс, Чарльз (1812 – 1870) – великий английский писатель, оставивший после себя обширное литературное наследие., всегда было сущим пустяком выдать 100 000 слов в месяц. Сущим пустяком!

And I said, „Why? For pity’s sakes, why? What is this all about?“

Я не знаю, откуда пришла эта идея, что писать надо кровью и корчась в агонии. Так не делают. Так вовсе не делают. Если кому-то надо семь лет, чтобы написать великую вещь, так это потому, что шесть с половиной лет он был пьян. Пишут хорошо, пишут легко и пишут, пишут играючи. Например, большинство произведений Диккенса ерунды в темпе 5000 слов в день. Однажды, я обнаружил это и сообщил это в прессу, и это попало в национальную печать. Вы видели, как об этом болтали повсюду. Конечно, я полагаю, они меньше всего представляли себе, как он работал. Но писатель может писать. Какое лучшее определение вы для него найдете. Он может писать легко, играючи и быстро.

„Oh,“ he said, „they – they write 1500 words a semester.“

Ну, хорошо. Я сказал все это несчастным малым, сидящим в классе, и заметил, что в классе возникло что-то вроде шока, и очень вскоре после этого я завершил свою лекцию, и почти не получил аплодисментов. Они все сидели в классе словно статуи, ошеломленные. Они даже не потрудились встать в конце, после звонка. И наконец один или два из них повернулись к одному или двум другим и стали что-то шептать друг другу. И профессор, который был очень хороший малый, подошел и свел меня с кафедры, и вышел со мной, и сказал, «Ну, поднял ты чертовщину всем этим».

And those people were upset, man! I was back there again, and that whole class, nobody even would speak to me. They were upset! They had thrown me overboard. I couldn’t possibly be a pro, you see? But yet my stuff was on the newsstands. But this must be a fluke. Something was wrong, because the data I’d given them must be wrong.

Я сказал: «Почему? Будь милостив, почему? О чем это ты?»

These birds had never been told that they should have to write! They were all being taught to be writers, but nobody had ever said to them: „Brother, write!“ You understand? And I was the first one to announce to that class that were going into their fourth year that a writer should write. I don’t know what a writer was supposed to do. He was supposed to discuss or he was supposed to do this or supposed to do that, but they – commercialism has a dirty word connected with it to such people and so forth. Why? It means hard work!

«О», – говорит он. «Парень», – говорит он, – «они пишут 1500 слов за семестр».

They don’t disdain money. Never get those people wrong. They don’t disdain anything that goes with it. They don’t disdain being commercial or being anything else. It isn’t their art they’re holding on to. It’s hard work to produce, to them. This is just too tough. So they had studied for four years and had not covered their first gradient, which is that you do it!

Все эти люди были оскорблены, ребята! Потом я приходил туда еще раз и изо всего этого класса никто не стал со мной говорить. Они были оскорблены! Они выбросили меня за борт. Я просто не мог быть профи. Но тем не менее мои тексты были в газетных киосках. Но это должно быть счастливой случайностью. Что-то было не так, потому что данные, которые я дал им, просто не могли быть правдой.

„We are now teaching you about ceramics. In the field of ceramics you make pottery and glass and other such objects. By the end of this course it will be expected that you will facilely and easily be able to make bits and pieces of pottery and tell things that are wrong with pieces of pottery that are not well made and so forth and you will know the technology of making pottery.“

Этим друзьям никогда не говорили, что они должны писать! Всех их учили быть писателями, но никто даже не сказал им: «Брат, пиши!» Понимаете? И я был первым, кто объявил этому классу, а это был их четвертый курс, что писатель должен писать. Не знаю, что может считаться писательской деятельностью. Может быть, полагают, что он должен обсуждать, может быть , полагают, что он должен делать то или это, но они думают, что для таких людей коммерциализм – слишком грязное слово, чтобы связывать его с такими людьми. Почему? Это значит много работать!

Somebody comes along and says, „Well, you’re – you’re really teaching a polytechnic subject,“ or something. No, no, man. Writing is simply cutting down trees, running Bulldozers, there’s many a man out there digging a ditch that hasn’t got the physical energy it takes to write. That’s right. It’s just another job. And when approached in that fashion, becomes reasonable and comprehensible and understandable, and you – then you sit down.

Они не презирают деньги. Никогда не заблуждайтесь насчет этих людей. Они не презирают ничего, что связано с деньгами. Для них не низко быть коммерсантом или быть чем-нибудь еще. Это не их ремесло – то, за что они держатся. Производить – это тяжкая работа для них. Это слишком трудно. Поэтому они учатся четыре года и не осиливают своей первой ступеньки, состоящей в том, что вы делаете!

A writer isn’t somebody who wears a red fez hat and blue slippers and smokes a pipe and gazes out the window. A writer is somebody who sits down to a desk with a pencil and a piece of paper or with a typewriter with some paper in it and he writes. What does he write? He writes what will be published and what will sell and what people will look at, because by Definition a subject has to be accepted by the society in which it exists for it to be a professional subject.

«Сейчас мы учим вас керамике. В области керамики вы делаете глиняную и стеклянную посуду, и другие подобные предметы. К концу этого курса от вас ожидается, что вы будете способны легко делать небольшие произведения керамики и разбираться в том, какие ошибки допущены в плохо сделанных произведениях керамики, и так далее, и вы будете знать технологию изготовления керамических изделий».

Now, this is awful cold-blooded, hard-eyed looking. That’s right down to earth. Now, I don’t exaggerate when I say in a university they don’t say this. The best professors will stand around and say, „Well now, when you’re out in the field some day, and you’re looking down that transit, don’t blame me if you haven’t got it level.“ No, they don’t teach that way. They hand them a transit after class and tell them to go survey something and don’t even give them a lecture on what the transit is, because it’s some nasty object.

Приходит кто-нибудь и говорит: «Ну, вы на самом деле учите политехническому предмету». Нет, нет, парень. Писать это значит просто рубить лес, гонять бульдозеры. Есть множество людей, которые копают пруды, потому что у них нет физической энергии, необходимой на то, чтобы писать. Это правильно. Это просто другая работа, и если к ней подходить таким образом, она делается разумной, внятной и понятной, а вы садитесь.

No, the tools of the trade are transits. Engineering: the tools of the trade are levels; the tools of the trade are big pieces of drawing paper and blueprints and bricks and pieces of steel and machines and bulldozers and tough foremen and shady contractors. These are the tools of the trade. They don’t teach any course in „How to Keep Your Own Ethics While Working for the Bide-a-Wee Construction Company.“ They’re not real, in other words. They’ve gone into some other never – never land.

Писатель – это не кто-то в красной феске и синих шлепанцах, курящий трубку и глазеющий в окно. Писатель – это кто-то, кто сидит за письменным столом с карандашом и листом бумаги, или с пишущей машинкой, в которую вставлен лист, и пишет. Что он пишет? Он пишет то, что будет опубликовано и продано и на что люди посмотрят, потому что по определению, предмет изучения должен быть принят обществом, в котором он существует, для того, чтобы быть профессиональным предметом.

So that was how I shocked the short story course at Harvard. And I never could figure out exactly why and how I had shocked them. It wasn’t that I had told them too many words. That I assumed for a long time, but I know now, in studying education, what I had done. What I had done is simply told them that, „If you’re studying writing, you write. You’re expected to write. You’re expected to turn out wordage.“ And it probably wasn’t even in the phrase, „You won’t know a style,“ because my whole talk was devoted to this single idea.

Это ужасно хладнокровный, беспристрастный взгляд. Это так в реальном мире. Я не преувеличиваю, когда говорю в университете, что они не говорят этого. Лучшие профессора станут вокруг и скажут: «Ну и теперь, если вы однажды вышли в поле и смотрите в теодолит, не вините меня, если не можете взять уровня». Нет, так они не учат. Теодолит им вручают после занятий, и говорят им пойти провести съемку чего-нибудь, и даже не прочтут им лекцию о том, что такое теодолит, потому что это какой-то низкий предмет.

But it was when I finally gave them a quantity, right after what I meant by „words on a piece of paper.“ I remember standing up there on the rostrum calculating it rather rapidly. I said, „Well, I’ll get some low figure that anybody in his right mind would be able to do in a few weeks, you know, and it won’t buffalo anybody.“ So I said: „A couple of hundred thousand words,“ you know? „Gaaargh!“ see? Well, that was what they went: „Gaargh!“ But that isn’t what the shock was contained in. The shock was contained in the fact that my whole address to the subject of writing is that you wrote and that a writer writes. And that was what the shock was in.

Нет, инструментами ремесла являются теодолиты – в инженерном деле; инструменты ремесла – это уровни, инструменты ремесла – большие куски чертежной бумаги, и распечатки, и кирпичи, и куски стали, и машины, и бульдозеры, и грубые прорабы, и жуликоватые подрядчики. Таковы инструменты этого ремесла. Они не преподают какого-нибудь курса типа «Как Сохранить Ваши Собственные Этические Принципы Во Время Работы На фирму «Пи-пи Констракшн Компани *Комическое вымышленное название строительной компании.». Они не реальны, другими словами. Они исчезли куда-то за тридевять земель.

If you’re going to be educated in a subject, you should be able to do it. Now, it’s not a dirty word to do things. Now, you don’t have to go on obsessively doing this the rest of your life. It is very confusing in this course that I’ve just taught. I’ve just been taught. The very best of these teachers have been thoroughly grounded in theory, and have worked like madmen with lots of doingness and lots of ramifications of it in their own field. Now, when you’ve got that combination, you’ve got a fellow, when he said something is so, there was something very believable about it because it was very right. It was very recognizable – he might not even know how to write well, but he could express this because it was his own subject and he knew what he was talking about.

Ну, вот так я привел в шок курс короткого рассказа в Гарварде, и я никогда не смогу точно вычислить, почему и как я потряс их. Не то что бы я сказал им слишком много слов. Долгое время я так думал, но сейчас, изучая образование, я знаю, что сделал. Вот что я сделал – просто сказал им, что «Если вы изучаете писательство, – пишите. От вас ждут текстов. От вас ждут, что вы выдадите множество слов». И, вероятно, дело было даже не во фразе «вы не знаете стиля», потому что вся моя речь была посвящена этой единственной идее. Но это было тогда, когда я наконец дал им количество, под чем я подразумевал слова на листе бумаги.

Now you’ve got somebody who couldn’t do it and that would show up – gahhh! Huge lights going up in all directions; the impracticalities of it, don’t you see this? This bird – it’s not the right emphasis. He doesn’t tell you about the right things in the subject. He tells you about something that he thinks might be interesting, but he himself, through experience, doesn’t know whether it would ever be useful or not, see? Makes a big thing out of some little thing, don’t you see?

Я помню, как я стоял на кафедре, высчитывая это довольно быстро. Я сказал : «Я дам вам скромных небольших цифр, которые любой при здравом рассудке способен выполнить в течении нескольких недель, знаете ли, и никого это не свалит с ног», и я сказал «пара сотен тысяч слов». Га-а-а-а! Да, вот почему они заорали Га-а-а-а! , но это не то, в чем содержался шок. Шок содержался в том факте, что все мое обращение к предмету писательства – в том, что надо писать, и что писатель – пишет. И это то, в чем был шок. Если вы хотите быть образованными по предмету, вы должны быть способны это делать.

I had one the other day – it slips my mind right now, on – in this course. It had something to do with the fact the guy was just tearing – oh, yes! Yes! It was projection. It was the projection of transparencies. And if you had a screen six feet away, why – and a screen twelve feet away, then your light and density of the transparency – your light was, of course, much less on the screen twelve feet away for – not only because the footage was increased, but because it was more distant and therefore the density of the transparency was very important for projection. And transparencies had to be very, very carefully developed and printed and so forth, in their positive form, in order to overcome these differences of – I was – it was one of these boys. He was a little more esoteric than the others. Well boy, he was talking right up a – and Reg, did we have any trouble projecting any old kind of a transparency over there at the circus in the dead black of an open room at an unthinkable distance, up to a size of twelve by twelve?

Затем, делать что-то – не может быть грязным словом. И вы не должны продолжать навязчиво делать это весь остаток вашей жизни. Сильно запутывало в этом курсе то, что я уже был обучен. Самые лучшие из тех учителей были хорошо подкованы в теории, и работали как сумасшедшие, со множеством делания и ответвлений от него, в своей собственной области. И когда вы получаете такую комбинацию, вы получаете парня, когда он сказал что что-то таково, в этом есть что-то очень вероятное, потому что это очень справедливо. Это очень узнаваемо... Может быть, он даже не знал, как хорошо писать, но мог выразить это, так как это был его собственный предмет, и он знал , о чем говорит.

Well, if you’d listened to this guy very carefully you would have gotten the impression through – he, of course, didn’t have the experience; he never had probably given a lantern slide in his life. You know, it’s an old technology, lantern slide shows. It is the immediate grandpappy of the cinema, see? But this boy had probably never given one, so he gives this terrific stress of how careful you’ve got to be to get this point at which – it doesn’t matter. It doesn’t matter how thick a transparency is, as long as it’s a viewable transparency. It doesn’t matter how dense it is or how thick it is or how hard it is to look through, if it’s too far away, get a brighter light. And the thing has a solution. That’s all. Put another lamp in it.

А сейчас у вас тот, кто не может этого сделать, и это будет разоблачено – га-а-а-ах! Огромные прожектора шарят во всех направлениях: отсутствие практики, не видите вы? Этот парень – у него не те акценты. Он не сказал вам правильных вещей об этом предмете. Он сказал вам о чем-то, что, как он думает, может быть интересно, но он сам, через опыт, не знает, будет это когда-нибудь полезно или нет? Он делает большое дело из каких-то мелочей, видите?

You don’t do it in the darkroom, in other words. You do it while you’re projecting it, but he didn’t know this fact so he makes this big, labored halfpage that you have to sweat through about printing transparencies and making sure that you know beforehand at what distance they’re going to be projected, because it makes so much difference between the – oh, no! You get the idea? Now, if this bird had been – had ever done this or had had much to do with this, he wouldn’t make a mistake like that. So you – what you do is get wrong emphasis.

Был такой у меня в другой раз – это только что проскочило у меня в сознании – на моем курсе. Это было связано с тем фактом, что малый просто мчался вперед – о, да! Да! Это была проекция. Это была проекция транспарантов *Транспаранты: пленки или слайды с фотографиями или рисунками, которые становятся видны, когда через них направлен свет и которые можно проецировать на экран.. Если у вас есть экран в шести футах от вас и есть экран в двенадцати футах от вас – ваш свет, конечно, будет гораздо слабее на экране, который в двенадцати футах от вас, не только потому, что число футов увеличено, но и потому, что это дальше, и следовательно, плотность транспаранта очень важна для проекции. И транспаранты должны быть очень, очень тщательно увеличены, и отпечатаны, в своей позитивной форме, для того, чтобы преодолеть эти несоответствия – это был один из этих мальчиков. Он был чуть больше эзотеричен, чем другие. Ну, он говорил прямо – и Рэг , были у нас когда-нибудь проблемы в проецировании старых, добрых транспарантов там в цирке, в кромешной темноте открытого помещения и на немыслимом расстоянии, при размере экрана двенадцать на двенадцать?

So true knowledge will give a correct emphasis and only a theoretical knowledge will give wrong emphasis. And I imagine the universities by this time are absolutely strewn with wrong emphasis. And you can keep moving something farther and further afield with wrong emphasis, up to a point of where the technology practically gets lost. Wrong emphasis, wrong emphasis, wrong emphasis! Maddening!

Ну, если мы будем слушать – если вы будете слушать этого малого очень внимательно, мы получим впечатление, что – он, конечно, не имеет опыта. У него, вероятно, во всю его жизнь не было проекционного фонаря. Вы знаете, это старая технология, показы проекционных слайдов. Это непосредственный прадедушка кинематографа. Но этому мальчику, видимо, никогда его не давали, поэтому он ставит такой огромный акцент на том, с какой тщательностью вы выберете эту точку, на которой будете проецировать – это не важно! Это неважно, какова плотна транспаранта, коль на этом транспаранте можно что-то разглядеть. И неважно, насколько она плотна, или как она толста, или насколько трудно через нее смотреть. Если это слишком далеко, дайте более яркий свет! И проблема решена. Вот и все. Вставьте другую лампу.

In other words, „Be very careful, now, about the varnish on your E-Meter. Now, E-Meters are varnished and we’re going to go through, now, the next three weeks of study on the manufacture of varnishes for E-Meters.“

Вы делаете это не в фотолаборатории, другими словами. Вы это делаете, когда проецируете, но он не знал этого факта. Поэтому он сделал это важным и дал полстраницы разработок, с которыми вы пропотеете насквозь, о том, как печатать транспаранты и быть уверенным в том, что вы знаете заранее, на каком расстоянии они должны быть показаны, поскольку существует такая огромная разница между – о, нет! Вы поняли идею? Если бы этот друг когда-либо делал это, или если бы ему приходилось много с этим работать, то он не сделал бы такой ошибки. Что вы делаете – вы неверно расставляете акценты.

Well, it’s a matter of how unreal can you get? It doesn’t have anything to do with the subject matter at all. Just because there is some varnish in a session – it probably never occurred to you till this moment there was any varnish in a session. Somebody makes a big deal out of this, you see? He says – he figures out, because varnish is shiny, he figures out that light falling on this might possibly influence the preclear into being distracted by the meter. He’s read someplace that something or other, you see? He’s figured out that this must be true, but actually an experienced auditor would tell you that he has never had this complaint from any pc every place, so it’s not a problem, so why solve it?

Подлинное знание даст правильные акценты, но только теоретическое знание даст неверные акценты. И мне представляется, что университеты в настоящее время абсолютно усеяны неверными акцентами; и там можно продолжать дальше и дальше в области усеянной неверными акцентами, вплоть до точки, в которой практически теряется технология. Не тот акцент, не тот акцент, не тот акцент! Сумасшествие!

So these unrealities simply consist of this, and this is a very precise Definition Unrealities enter when an educational activity teaches solutions to problems which don’t exist or fails to solve problems that do exist. And the mean between those is what should be taken up. And the one thing that gives this is experience.

Другими словами: «Будьте теперь очень осторожны по поводу лака на вашем Э-метре. Э-метр покрыт лаком и мы должны пройти через это, и, теперь, в течении трех недель мы будем заниматься производством лаков для Э-метров».

Some bird has the – he has the activity of carving stone heads out of the mountain: Gutzon Borglum. He – this is it. I imagine you could go up and you could learn more confounded things from a bird like that. I imagine he’s got it down. But he’d expect you to have a whole grounding in the field of the world of arts and sculpting before you even got there. But nevertheless, there’s probably a lot of specialized doodle-daddle that he would tell you all about, like, „You can tell whether that particular piece of rock that you’re going to go into has a crack in it by the fact that there’s discoloration of the pattern of it,“ and so forth, and this would all be very good, you see? Well, he’s solving something real. You start to carve a cracked rock and it goes „crack.“ And this is very disastrous, particularly when you’ve only got one mountain to cut up. You can’t order another mountain.

Это о том, насколько можно оторваться от реальности. С содержанием предмета это никак не связано. Просто потому, что есть немного лака в сессии (вероятно, вам никогда не приходило в голову до этого момента, что в сессии присутствует какой-то лак!) кто-то делает из этого большое дело, видите? Он говорит – он вычисляет, что поскольку лак блестит, он вычисляет, что блик от падающего на него света, может, возможно, повлиять на преклира, и тот будет отвлекаться на Э-метр. Он прочитал где-то что-то такое или другое. Он обнаружил, что это должно быть правдой, но на самом деле опытный одитор сказал бы вам, что никогда не слышал такой жалобы от какого-либо преклира в каком-либо месте, поэтому это не проблема, поэтому зачем ее решать?

So this is probably a very important problem. And you go out there again and you look it over and he’s got a new assistant who has been taught all about how to fix up faces and heads in mountains by somebody who never did. And now, Gutzon Borglum is faced with the fact that he’s got to train this – first he’s got to untrain this assistant and he’s got to train him again, so he’s just got about twice the job on his hands, you see?

Такого рода нереальности просто состоят из этого, и это очень точное определение: Нереальности появляются, когда образовательная деятельность учит разрешению несуществующих проблем, иди не в силах разрешить существующие проблемы. И среднее между ними – это то, что и следует выбирать, и единственная вещь, которая позволяет ее найти – это опыт.

This bird’s been taught that it’s very, very bad to smoke at heights because it destroys your aesthetic sense. Has nothing to do with carving faces out of a mountain, see? Carving faces out of a mountain doesn’t require very much aesthetic sense. It requires a lot of leaning on these great big „widow maker“ pneumatic drills and blasting powder and it’s a very violent activity. There’s lots of motion and mass and doingness connected with it, you see?

Какой-то друг занимается деятельностью по вырезанию каменных голов из гор – Гатсон Борглум *Борглум, Гатсон (1867 – 1941) – американский скульптор, автор гигантских скульптурных портретов президентов США Вашингтона, Линкольна, Джефферсона и Теодора Рузвельта на скале Маунт Рашмор в Южной Дакоте, США.. Я представляю, что вы могли бы пойти и узнать больше всяких дьявольских штучек от такого парня, как он. Я представляю, как он этим займется. Но он будет ожидать, что у вас есть полная базовая подготовка в мире искусства и скульптуры, прежде чем вы даже попадете туда. Но тем не менее, вероятно много специализированной болтовни, которую он вам выскажет, типа «Вы должны уметь определить, есть ли трещина в этом куске скалы, которым вы собираетесь заняться, по факту наличия обесцвеченных пятен на ней», и так далее, и все это могло бы быть очень здорово. Ну, он решает что-то реальное. Вы начинаете резать треснувшую скалу – и она раскалывается! И это катастрофа, особенно если у вас только одна гора для резьбы. Вы не можете заказать другую гору. Значит, это, вероятно, очень важная проблема.

But somebody that would never do it, he’d teach, „Well, you have to be very careful of your aesthetic sense,“ and so forth, and blyehhh! see? He’d try to extrapolate a subject with which he had no acquaintance and that would be a very difficult thing to try to do, to teach a subject with which you had no acquaintance. And yet, apparently it is not – it is very difficult to do, but it is always being done. And it’s given higher education a bad name today in many areas – it’s given it a very bad name, because they’re always being taught by people who haven’t done it.

И вы опять выходите, и разглядываете ее, а он берет новых помощников, которые были обучены всему насчет того, как изображать головы и лица на горах, тем, кто этого никогда не делал. И затем Гатсон Борглум сталкивается с фактом, что сначала ему нужно разучить этого помощника, и обучить его по новой, и у него оказывается почти вдвое больше работы.

And I have really learned my lesson in this photography course. Boy, I can see one of these birds coming up in the textbook a mile away now, and I-ahhhh! I say, „Ronnie, here we gooooo! Wharooom! We are now going to solve all sorts of problems that don’t exist, and we’re going to not have any solutions for the problems that do exist, but all of this will be stated in such a way that it’s impossible to extract any meaning out of it anyway. But you will have to extract the meaning out of it unless you want to get barriered or blocked on this particular subject.“ Now, isn’t that an interesting problem?

Этого парня научили, что очень-очень дурно курить на высоте, потому что это разрушает ваше эстетическое чувство. Ничего общего с вырезыванием лиц из гор. Высеченные из гор лица не требуют большого эстетического чувства. Требуют они подолгу наваливаться на эти громадные пневматические дрели – «овдовители *«Овдовители» – жаргонное название инструмента, подразумевающее, что работать им будто бы так тяжело, что жены рабочих становятся вдовами.», и губительная пыль, и все это – очень жестокая деятельность. С этим связано множество движения, массы и делания.

So it makes about seven times the amount of study, just easily seven times the amount of study that should be there. He doesn’t know what he’s talking about, but you have to know what he’s talking about, so you have to read his subject and then sort of dream up one and figure it out for yourself against your practical applications. It’s a bum show.

Но кто никогда не будет заниматься этой деятельностью, он бы учил: «Да, вам надо очень бережно хранить ваше эстетическое чувство», и так далее, и – дзз-з-з ! видите? Он пытается изложить предмет, с которым не знаком, а сделать это очень трудно, учить предмету, с которым ты сам не знаком; и еще, очевидно, хотя это трудно сделать, но это всегда делается; и это дает высшему образованию дурную славу во многих областях. Дурную славу – потому, что учат те люди, которые не делали этого.

So all subjects, regardless of whether people call them „pure mathematics“ or „pure art“ or something like that, all subjects wind up in a finite doingness, a very specific doingness; all subjects wind up in a specific doingness if they are educational subjects in which a person can get educated. And if they do not wind up with a specific doingness, a person, no matter how long he studied them, couldn’t become educated in them.

И я действительно получил урок на этих курсах фотографии. Я теперь за милю чую в своем учебнике, когда появится такой парень, и я – ах-х-х-х! Я говорю: «Ронни, мы пошли! Ау-у-у-у! Нам придется сейчас решить все виды несуществующих проблем и мы идем к тому, чтобы не было никаких решений проблем, которые существуют, и при этом все это будет подано в таком еще виде, что невозможно будет извлечь из этого какой-либо смысл. Но вам придется извлекать из этого смысл, если вы не хотите застрять на препятствии в этом вопросе.». Это интересная проблема, не правда ли?

Now, this isn’t just for the Definition of the word education. I haven’t given it that meaning. I mean, you could go on and on and on, and feel more and more baffled and more and more baffled by this particular subject and so forth. Well, it is not a subject in which somebody could become educated. Do you follow that? Well, that’s your bafflement. You’re trying to become educated and it’s impossible, because it doesn’t wind up in a finite doingness.

Так объем изучения увеличивается раз в семь. Запросто получается в семь раз больше изучения, чем должно быть. Он не знает, о чем говорит, но вам нужно знать, о чем он говорит, так как вы должны прочесть его рассуждения, и затем как бы представлять и выяснять его себе, опираясь на свой практический опыт. Это бардак.

So, anything that winds up in a finite, specific doingness – that’s a measurable, you know? It has limits and actions. Anything that winds up in a finite doingness is susceptible to being educated. In other words, you can educate it. But if it doesn’t wind up that way, a person cannot become educated in it, no matter how hard he studies it because there isn’t any way he can ever check out if he ever learned anything. So it becomes a total significance for which the mass is absent; and education in the absence of the mass in which the technology will be involved is hard on people. Education attempted in the absence of the mass is hard on the student. It’s very tough on the student.

Итак все предметы, независимо от того, называют ли их люди «чистой математикой» или «чистым искусством», или чем-нибудь таким, все предметы завершаются в законченном делании, в очень конкретном делании, все предметы завершаются в конкретном делании, если это образовательные предметы, по которым люди получают образование. И если они не завершаются в конкретном делании, невозможно стать образованным по этим предметам, как бы долго их ни изучали.

It makes him feel – physiologically, it makes him feel squashed; actually, actually makes him feel squashed, makes him feel bent, makes him sort of spinny. It – these are all physiological and mental reactions; makes him feel sort of dead, makes him feel bored, exasperated, makes him feel a lot of different ways. This isn’t the only way a person can become those, by a long ways, but that is the result of studying the doingness of something in which the mass is absent. The mass of it is absent. Do you understand? You could understand that you were studying nothing, and therefore you would not expect any mass, so that probably wouldn’t upset you; but you’re studying tractors and you ain’t got no tractors; no tractors and you’re studying tractors.

Это не только из-за определения слова образование. Я не давал ему такого значения. Я имею в виду, вы можете продолжать все дальше, и дальше, и дальше, и чувствовать себя все более, и более, и более сбитым с толку этим частным предметом. Это не тот предмет, в котором кто-нибудь может стать образованным. Вы проследили это? Вот что сбивает столку. Вы пытаетесь стать образованными, но это невозможно, потому что он не завершается законченным деланием.

Photographs help. Motion pictures would help. They would do pretty good, because they’re something of the mass. They’re a sort of a promise or a hope of the mass. But the printed page and the spoken word are not a substitute for a tractor! Remember that.

То, что завершается законченным, конкретном деланием – измеримо. Оно имеет пределы и действия – что-то, что завершается в законченном делании, позволяет получить образование. Другими словами, вы можете получить образование в этом предмете. Но если это не завершается таким образом, человек не может получить образование по этому предмету, как он усердно не занимайся, потому что нет даже способа, которым он мог бы проверить, научился он чему-нибудь или нет. Так это становится тотальной значимостью, для которой масса отсутствует; а образование в отсутствии массы, в которую должна быть вовлечена технология, тяжело для людей. Попытка образования в отсутствии массы трудна для студента. Это очень тяжко для студента.

And this isn’t the old argument, „Of course, we know that a person has to have something of the stuff they’re studying around them.“ No, no it isn’t – it isn’t even into the area of your – your practical, and so forth. Don’t look for a further explanation for this datum, because you have to understand this datum in its purity. And that is simply that educating a person ii., a mass which they don’t have and which isn’t available produces physiological reactions. That is what I’m trying to teach you. I’m not even saying it should be done or shouldn’t be done. I’m just saying it produces physiological reactions. That’s just a fact. You understand?

Это заставляет его чувствовать себя – физиологически – раздавленным, действительно заставляет его чувствовать себя раздавленным, чувствовать себя пригнутым, своего рода головокружение – это все физиологические и ментальные реакции – заставляет его чувствовать как бы полумертвым, раздраженным, рассерженным, заставляет его чувствовать себя самым разным образом. Это далеко не единственное, почему человек может так себя чувствовать, но это результат изучения делания того, в чем масса отсутствует. Масса этого отсутствует. Одно дело, если вы понимаете, что изучаете ничто, и следовательно, вам не следует ожидать никакой массы. Тогда, вы , наверное, не будете расстраиваться. Но вы изучаете трактора, а тракторов у вас нет. Нет тракторов, а вы изучаете трактора.

You’re trying to teach this fellow all about tractors and you’re not giving him any tractors. Well, he’s going to wind up with a face that feels, squashed, he’s going to wind up with headaches, he’s going to wind up with his stomach feeling funny, he’s going to feel dizzy from time to time, his eyes are very often going to hurt and so forth.

Фотография может помочь, кино может помочь. Они хорошо помогают, потому что как-то связаны с массой. В них есть сколько-то обещания массы или надежды, что масса есть. Но отпечатанная страница или сказанное слово – недостаточная замена трактору ! Запомните это.

Now, have I got this datum across? It’s a physiological datum. It has to do with processing and the field of the mind.

Здесь нет старого спора. «Конечно, мы знаем, что этому человеку надо дать что-то из того материала, который он изучает». Нет, нет, это даже не из области его практики. Не ищите дальнейшего объяснения этой информации, потому что вам придется понять эту информацию в ее чистоте; и это просто то, что обучение человека в области массы, которой нет или которая недоступна, физиологические реакции. Это и есть то, чему я пытаюсь вас научить. Я даже не говорю, что это надо делать, или этого не надо делать. Я говорю только, что это производит физиологические реакции. Это просто факт. Вы понимаете?

So therefore you could expect that you would get the greatest incidence of suicide or illness in that field of education most devoted to studying absent masses. Clever, huh? And therefore I can tell you, knowing that datum, exactly what the French educational system consists of. I don’t even believe they would be permitted to have a desk in the room if they were studying desks. I think the teacher’s first action would be to have all desks removed from the room and then he would teach them the theory of desks.

Вы пытаетесь научить этого малого всему о тракторах, и не даете ему никакого трактора. Ну, он закончит с перекошенным лицом. Он хочет завершить это с головной болью. Он закончит болезненным ощущением в желудке. Время от времени ему будет казаться, что все плывет у него перед глазами. Его глаза часто будут болеть.

Now, one of the ways you get away with it, I talk to you, for instance, in these lectures. You are looking at somebody who does have a mind and you’re looking at a body and it’s very live, so you’ve got more mass actually, in a lecture, than you have in a bulletin. You’d probably much rather be lectured to, live, don’t you see, than you would be to a bulletin. All right, your second best is you’ve got the mass of the tape and the sound and that probably isn’t so bad, but it starts reducing on down to a silence and a nowhereness, and a – so forth, and about that time you’d start to feel bad. And then if you were studying somebody without ever having them there – have you ever read a bulletin, for instance, and suddenly recognized something about the pc you were auditing? You actually have an impulse to go find him or her. Well, to the degree that you don’t do that, you get upset. You’ve got an applied mass now, but you haven’t got the thing there that it directly and immediately applies to, so your tendency is to go find it.

Передал я вам эту информацию? Это данные о физиологии. Онаи связаны с процессами, которые происходят в области разума.

All right, one must understand that this phenomenon exists, because there is another series of phenomena that exists which are physiological, which are based on the fact of too steep a gradient. That’s another source of physical or physiological study reaction, because too steep a gradient. And this is a sort of a confusion or a reelingness, goes on this and it’s probably – a distinct physiological reaction, distinct from the other. Now, I confess to you, I haven’t bothered to make a table of which gives which, but I’m just telling you that there is a distinction which could be drawn between these two things.

Далее, вы можете ожидать, что вы получите наибольшую частотность самоубийств или болезней, в той области образования, которая посвящена изучению в отсутствие массы. Умно, ха? И далее я точно скажу вам, располагая этой информацией, из чего состоит существующая образовательная система Франции. Я даже не верю, что им позволили бы иметь письменный стол в комнате, если бы они изучали письменные столы. Я думаю, что первое действие их учителя было бы – убрать все письменные столы из комнаты, и затем он преподавал бы им теорию письменных столов.

And then there is the third one of the physiological reaction brought about through – an entirely different one now; an entirely different set of physiological reactions are predicted to exist in this field – a bypassed definition. And the bypassed definition gives you distinctly a blank feeling, a washed-out feeling, a not-there feeling and a sort of a nervous sort of an hysteria will follow in, in back of that. Those are some, of the physiological-mental reactions that follow this definition.

Один из способов избежать этого я сообщу вам, например, в этой лекции. Вы смотрите на того, кто обладает разумом, и смотрите на тело, которое вполне живо. Следовательно, у вас больше массы на лекции, чем в бюллетене. Вам, вероятно, гораздо легче, когда вам читает лекцию кто-то живой, чем когда у вас только бюллетень. Ваше второе преимущество в том, что у вас есть масса магнитной ленты и звука. Вероятно, это совсем неплохо, но вот это начинает ослабевать до безмолвия, до чувства «нигде-нету», и так далее, и сразу вслед за этим, вы начинаете чувствовать себя плохо. И если вы изучали кого-то в то время, как они отсутствовали перед вами, например, вы читали бюллетень, и вдруг поняли что-то о преклире, которого вы одитируете? У вас может вдруг появится импульс пойти и найти его или ее. Ну, до той степени, до какой вы этого не сделаете, вы и будете обижены. Сейчас у вас есть масса применения, но нет вещи, к которой ее можно прямо и непосредственно применить. Поэтому вы стремитесь пойти и найти его.

In other words, I’m talking now about the fact that you’d know whether somebody was jamming you in the arm with a pin, or hitting you on the toe with a hammer. Well, these are two different physical reactions, two different physiological reactions, see? Well, I’ve just given you three sources of physiological reaction to aspects of study and they are three different areas of study and they are three different sets of symptoms. And I haven’t bothered to bring it out in a table form, but – I haven’t read it or studied it enough to bring it out in a table form, but I recognize the differences which exist.

Вы должны понять, что это явление существует, потому что есть серия других явлений, которые существуют и которые происходят от слишком крутого подъема. Это другой источник физических и физиологических реакций на обучение, слишком крутая ступень. И при этом бывает своего рода замешательства, или замороченность, и это отчетливая отличная от других физиологическая реакция. Признаюсь вам, я не потружусь об изготовить таблицу, из которой будет следовать, что от чего происходит, но я просто говорю вам, что есть различие, которое можно заметить между этими двумя вещами.

There might be a fourth and fifth, you understand? I’m not giving you this as the total grouping. These are the three I know, and know exist, and know that are important.

И затем, вот третья из физиологических реакций, совершено отличная на сей раз; совершенно иной набор реакций, которые можно предсказать в этой области – пропущенное определение. И пропущенное определение дает вам отчетливое чувство пустоты – ощущение выжатости, ощущение что «вы не здесь»; за всем этим следует своего рода невротическое или истерическое ощущение. Таковы некоторые из физиологических и ментальных реакций, следующие за пропуском определения.

You’ve got the one, where – this is the least upset, ones of the thing but it produces the most distinctly recognizable actions, and you’ll wonder in vain at what is producing this if you didn’t know it, and that is, it’s just studying something without its mass ever being around or its space ever being around or something. Let’s say you’re studying a sky and nobody ever lets you look at a sky. You’ve never got a sky to look at, don’t you see? Something like that. You can study a mind because you know that the mind has an invisibility and contains certain amount of masses and that sort of thing but you understand that and you do have minds around and it’s quite obvious that you have a mind in front of you when you’re auditing the pc, don’t you see? But if you were studying this all off in some ivory tower in Austria or in Bellevue Hospital or someplace else where they don’t have any minds, you would very soon find yourself experiencing these reactions, see? They’d be „zuuuu!“ and so forth.

Другими словами, вы получаете – я говорю сейчас о том факте, что вы различаете колит ли вас кто-то булавкой в руку, или бьет по пальцам ног молотком. Это две разные физиологические реакции. Ну, я только что дал вам три источника физиологических реакций, связанных с обучением, и это три разных аспекта обучения и три разных набора симптомов, и я не озаботился привести их в форму таблицы. Да, я не прочел и не изучил их как следует, для того, чтобы придать им вид таблицы, но я узнал существующие различия.

The manifestation of „blow“ stems from the third one of the misunderstood definition, or the not comprehended definition, the undefined word and so forth. That’s what produces „blow.“ A person doesn’t necessarily blow on these other two. They’re not pronouncedly blow phenomena. They’re simply physiological phenomena.

Возможны четвертый и пятый источники, понимаете? Я не даю вам это как абсолютную группу. Это три, которые я знаю, знаю, что они существуют, и знаю, что они важны.

Well, you could therefore make a child feel sick or well in the field of study. Now, that gives you a whole table of what you could do. Little Johnny is having an awful time in school with his arithmetic. Well, obviously, let’s get him some apples and give each one of them a number and he’s got a number of apples in front of him and there are no longer a theoretical number of apples. Let’s give him the mass of what he is studying, see? See? We find out, suddenly, that he had a problem that involved apples and by golly, he never had any apples on his desk to count. You understand? You know, we’ll trace it back to an absence of mass, see? Or we could supply the mass, which is – I’m trying to give you the positive remedy – we could supply mass, we could supply an object or a reasonable substitute and we’d find out that first one I gave you there would cure up.

Итак, возьмем один из них, – наименее расстраивающий, но он производит наиболее узнаваемые действия, и вы тщетно будете искать, чем они вызваны, если вы этого не знаете, а это просто изучение чего-то в отсутствии поблизости его массы, или его пространства. Скажем, вы изучаете небо, но никто не позволяет вам даже глянуть на небо. Ну не дают вам увидеть небо. Что-то в этом духе. Вы можете изучать разум, потому что вы знаете, что он невидим, и что он содержит некоторое количество масс, и все такое, но вы понимаете это и вокруг вас есть какие-то разумы. И совершенно очевидно, что перед вами есть разум, когда вы одитируете преклира. Но если вы изучаете все это в Австрии, в башне из слоновой кости *Башня из слоновой кости: отношение отстраненности, отрешенности ото мира. Намек на Австрийского исследователя и фидософа З. Фрейда. Имеется в виду венская школа классического психоанализа З.Фрейда., или в больнице Бельвю *Больница Бельвю – большая больница в Нью-Йорке, имеющая психиатрическое отделение и клинику ментальной гигиены. , или где-то еще, где разума нет, вы очень скоро обнаружите, что сами испытываете эти реакции Это будет зу-у-у! – и так далее.

The remedy for the second one is cutting back. Find out when he was not confused on the gradient: what new action he undertook to do. Now, that’s a – that’s a doingness level, that gradient. Or what action he understood well and let’s find the missing point right in what he understood well. Just before he was all confused, what did he understand well? And then we find out that he didn’t understand it well. See, it’s really – it’s really at the tail end of what he understood well, and after that he went over the gradient, see?

Явление срыва происходит из третьего источника, то есть от непонятого определения, или неясного определения, не определенного слова. Это то, что производит срыв. Человек необязательно сорвется от двух других причин. В тех нет ярко выраженного явления срыва. Там чисто физиологические явления.

All right, but that is most recognizable and most applicable in the field of doingness. The individual is suddenly asked to learn handling his sensitivity control and he has been getting along just dandy watching the needle of the E-Meter swing to the left and right and now he’s all confused about the sensitivity control. Well, there is something wrong with the E-Meter’s needle swinging back and forth. Don’t go over and try to explain the sensitivity control. Because he doesn’t misunderstand the sensitivity control. You have hit too steep a gradient. It was too much of a jump, because he didn’t understand what he was doing and he jumped to something next and that was too steep and it went too fast and he will assign all of his difficulty to this new thing. So that’s true in this gradient, see? That’s true of gradients.

Ну, вы можете, следовательно, заставить ребенка чувствовать себя больным, или, напротив, здоровым – в области обучения. Это дает вам полный набор действий, которые вы можете предпринять.

Now differentiate, because gradients, here, sounds terribly like definitions. But remember that they are quite distinctly different. Gradients are more pronounced in the field of doingness, but they still hang off in the field of understandingness. But it is the action that we are interested in, in gradients, where we have a plotted course of forward motion. See, we’ve got a plotted course, he should go through this, he should go through that and then he’s supposed to go through that. And we find out that he was terribly confused on the second one he went through. Well, we must assume that he never got out of the first one. That’s the gradient approach. And that is one whole set of phenomena accompanies that and it looks awfully like this other one.

У маленького Джона в школе очень плохо обстоят дела по арифметике. Что ж, очевидно, надо дать ему несколько яблок с номерами на каждом, и пусть он, положит эти яблоки перед собой, повернув их к себе номерами. Число яблок перестанет быть теоретическим. Давайте дадим ему массу того, что он изучает. Мы обнаружим вдруг, что у него была проблема, связанная с яблоками, ей-Богу, ему никогда не приходилось считать яблоки перед собой на парте! Понимаете? Вы знаете, вы проследите это, как это началось с отсутствия массы. Или вы обеспечите эту массу. Я пытаюсь дать вам позитивное средство: можно обеспечить массой. Можно предоставить объект или разумное замещение объекта, и вы обнаружите, что первое, что я назвал вам, будет излечено.

But this other one is so much more important than the gradient approach – which you only run into the intimacies of actually training somebody – this other one is so much more important, the last one, than gradients, that it’s the woof and warp and the make-up of human relations, the mind, subjects. It establishes talent, it establishes aptitude, lack of aptitude, it’s what the psychologists have been testing for years and it’s all of this balderdash. And that’s just the definitions of words: the misunderstood word. That’s about all it goes back to: the misunderstood word. And that produces such a vast panorama of mental effects, that it itself is the prime factor involved with stupidity, the prime factor involved with many other things. If a person weren’t this way, his talent might or might not be present, but his doingness would be present. See, he might not paint a great picture, but he’d be painting pictures.

Средство от второго – вернуть его назад. Найти, на какой ступеньке он еще не путался в сложности, какое следующее действие он предпринял – это уровень делания, та ступентка – или то действие, которое он хорошо понял, и давайте найдем пропущенный момент именно в том месте, в котором ему было все понятно. Как раз перед тем, как запутаться, что он понимал хорошо? И когда мы обнаружим, что он не понял этого как следует, это как раз самый-самый кончик того, что было понятно. И после этого он пошел через ступеньку.

So, his aptitude in being able to do it would have something to do with his sensitivity, have something to do with a little bit more, you see? You know? We’re – we can’t say that Joe would paint as well as Bill if both of them were unaberrated on the field of art, see? That’s an unreasonable assumption. But we can say that the inability of Joe to paint compared to the ability of Joe to make the motions of painting, is dependent exclusively and only upon definitions. I’ll go over that again; exclusively, only upon definitions. There is some word in the world of art that the person who is inept didn’t define or understand. And that was followed by an inability to act in the field of arts.

Но это наиболее узнаваемо или наиболее применимо в области делания. Человека неожиданно попросили научиться управлять ручкой чувствительности *Регулятор чувствительности – ручка на Э-метре, поворот которой увеличивает размах стрелки на шкале Э-метра., а он до сих пор только разглядывал стрелку Э-метра, качающуюся влево-вправо, и вот он совершенно запутывается с этим регулятором чувствительности. Значит, что-то не так со стрелкой Э-метра, и с тем, как она качается вперед-назад. Не перескакивайте и не пытайтесь объяснить регулировку чувствительности, потому что он не понял не регулировку чувствительности. Должно быть, вы взяли слишком крутую ступень. Это был слишком большой рывок, потому что он не понял, что делает, и прыгнул к чему-то следующему, и это было слишком круто, а он двигался слишком быстро, и он приписывает все свои трудности этой новой вещи. Это точно на той ступени. Вот истина о принципе постепенности.

That’s very important, because it tells you what happens to doingness. And the restoration of doingness depends only upon the restoration of the misunderstood word; the misunderstood definition.

Различайте их, потому что принципы постепенности ужасно похожи на пропуск определения. Помните, что есть вполне отчетливая разница между ними. Нарушение постепенности произнесены скорее на поле делания, но они все еще болтаются возле понимания. Но это то самое действие, в котором мы заинтересованы, в градиентах, в которых у нас есть размеченный курс, которым он должен пойти, он должен пойти им, и которым, как предполагается, он пойдет. И мы находим, что он ужасно запутался во втором, когда проходил его. Ну, мы должны допустить, что он никогда не был в первом. Это градиентный подход. И это целый набор феноменов, сопровождающий это, совершенно похожий на тот другой.

This is very fast processing, it’s a very swift, wide, big result is obtainable in this. It has a technology which is a very simple technology. It enters in at the lower levels, because it has to. It’ll probably be discussed at Level I, and it will be memorized and done at Level II. And it will be followed on up the line, but because it is low grade does not mean it is unimportant. It means it has to be at the entrance gates of Scientology, that’s all it means. But it is a sweepingly fantastic discovery in the field of education. And don’t neglect it.

Но тот другой настолько более важен, чем подход по принципу постепенности, с которым вы сталкиваетесь только будучи близко связанным с обучением кого-нибудь. Этот другой последний настолько более важен, чем, принцип постепенности, что это – уток, и основа, и строение человеческих отношений, разума, наук. Он определяет талант, способности или отсутствие способностей, то, что психологи исследуют годами, всю эту галиматью, и это просто определения слов: непонятые слова. Вот к чему это все сводится к непонятому слову. Это оно производит такую широкую панораму ментальных эффектов, это главный фактор, связанный с глупостью, главный фактор, связанный со многими другими вещами. Если бы с человеком этого не произошло, его талант мог бы существовать или не существовать, но его делание все равно существовало бы. Он мог бы не написать великой картины, но он бы писал картины.

You can trace back the subject he is dumb in or any allied subject he’s got mixed up with it and you’ll find out why the psychologist cannot understand Scientology. There is nothing wrong with Scientology, there was everything wrong with psychology. He never understood a word in psychology, so he doesn’t ever move over into Scientology.

Итак, его способность в том, чтобы мочь сделать что-то, связаны с его восприимчивостью, – но и кое с чем еще. Мы не можем сказать, что Джо мог бы писать картины также хорошо, как Билл, если оба они не аберрированы в области искусства. Это неразумное допущение. Но мы можем сказать, что неспособность Джо писать картины в сравнении со способностью Джо выполнять необходимые для писания картин движения, зависит только и исключительно от определений. Повторим это еще раз: исключительно от определений. Есть какое-то слово в мире искусства, которое неспособный человек не определил или не понял, и за этим последовала неспособность действовать в области искусства.

Got the idea?

Это очень важно, поскольку это говорит нам, что происходит с деланием. И восстановление делания зависит только от восстановления непонятого слова, непонятого определения.

Audience: Yes.

Это очень быстрый процессинг, стремительный, разносторонний, в нем возможно достижение большого результата. Для него есть технология – очень простая технология. Она вступает в действие на нижних уровнях, потому что это не обходимо. Вероятно, ее будут обсуждатьть на Уровне I, а запомнят и выполнят на Уровне II, и затем, ее будут постоянно придерживаться; но то, что она дается на низком уровне не означает, что она не важна. Это означает, что она должна быть у входных ворот Саентологиии, вот все, что она означает. Но это фантастическое, радикальное открытие в области образования. Не пренебрегайте им.

Well, that opens the gate to education, so although I’ve given it last along that line, that is the most important one.

Вы можете проследить этот предмет, в котором человек туп, или любой связанный с ним предмет, который человек с ним путает, и вы обнаружите, почему психолог не может понять Саентологии. С Саентологией все благополучно, но все неблагополучно с психологией. Он никогда не понимал ни слова в психологии, поэтому никогда не перейдет к Саентологии. Поняли идею?

Okay?

Это открывает врата к образованию, так что, хотя я назвал его последним в этом ряду, оно самое важное. Хорошо?

Audience: Yes.

Спасибо.

Thank you.