Итак, вы на конгрессе?

Что ж, ваши аплодисменты радуют меня. Я вижу, что мне по-прежнему рады в Великобритании. Спасибо. Большое спасибо.

Аудитория: Да!

Я бы хотел рассказать вам немного об истории Дианетики и Саентологии. О том, о чем я никогда и ни с кем не делился. Хотите послушать?

Без шуток. Вы действительно на конгрессе?

Что ж, все началось, вероятно, очень, очень давно. Но мы не оскорбим убеждения тех из вас, кто не верит в прошлые жизни, поскольку мы не будем заглядывать так далеко в прошлое. Мы будем говорить лишь об этой жизни.

Аудитория: Да!

На самом деле все началось тогда, когда мне было лет двенадцать и когда я познакомился с одним из великих последователей фрейдовского психоанализа – с коммандером Томпсоном. Это был по-настоящему великий человек, исследователь. И совершенно естественно, что мы упоминаем его имя именно в этом зале, поскольку, в конце концов, здесь воздавали почести чуть ли не всем великим исследователям Великобритании.

Вы здесь?

Этот человек сделал очень много открытий в разных концах света. Помимо этого он интересовался человеческим разумом, и, как я уже сказал, его звали Томпсон. Он был коммандером в военно-морских силах США, и враги называли его Чокнутый Томпсон, а друзья – Змей Томпсон.

Аудитория: Да!

Он был очень неаккуратен. Бывало, засыпал за чтением книги, а когда вставал, ему и в голову не приходило погладить свою форму или переодеться, понимаете. Он пользовался дурной репутацией в министерстве по делам военно-морских сил. К нему относились с некоторым презрением. Но он был личным другом Зигмунда Фрейда. У него не было собственных сыновей, и когда он увидел меня – беззащитного пацана... и поскольку на этом большом транспорте, который совершал очень долгое плавание, делать было нечего, он начал меня обрабатывать.

Что ж, сейчас я мог бы начать одитировать вас, но я не буду.

Что меня потрясло, так это его кот по кличке Псих. У этого кота был кривой хвост, и этого было достаточно, чтобы произвести впечатление на любого юнца. К тому же этот кот умел выполнять разные трюки. И первое, что Томпсон сделал, – это обучил меня тому, как дрессировать кошек. Но для этого требуется так много времени и необходимо такое гигантское терпение, что я до сих пор не выдрессировал ни одной кошки.

Так вот. В данный момент мы снова оказались в безвыходном положении, поскольку у меня нет ни малейшего представления, о чем с вами говорить. Я просто... одна из таких ситуаций, знаете. Я просто засиживаюсь допоздна каждую ночь и готовлю заметки, готовлю заметки, готовлю заметки.

Вам просто необходимо дождаться, пока кошка сделает что-нибудь, и тогда вы выражаете восторг. Но дожидаться, пока что-то сделает кот по кличке Псих...

Однако мне в голову приходит одна мысль; мне в голову приходит мысль о том, что вам, возможно, хотелось бы послушать о технике клирования 1947 года. Вы хотели бы послушать об этом?

Как бы там ни было, но в Библиотеке конгресса в Вашингтоне, где собраны все книги обо всем на свете, коммандер Томпсон начал давать мне первые уроки в области знаний о разуме. Так вот, это очень необычный поступок – взять двенадцатилетнего мальчика и начать вместе с ним заниматься чем-то, что имеет отношение к разуму. Но он действительно заинтересовал меня этим... до такой степени, что я в конце концов пришел к убеждению, что Фрейд не знал, о чем говорит.Но на самом деле у коммандера Томпсона был очень открытый подход ко всему этому, и он, бывало, говорил мне: «Что ж, если что-то не является правдой для тебя, то это не правда». И я выяснил, что он позаимствовал это у одного человека по имени Гаутама Сиддхартха. Так вот, на самом деле вы не знаете Гаутаму Сиддхартху как человека (хотя он был именно человеком), поскольку более двух третей населения земного шара в настоящее время считают его богом. Но первое, что сказал Гаутама Сиддхартха о своей работе, так это то, что сам он просто человек. Он постарался, чтобы это было совершенно ясно. А еще один урок, который он преподал всем примерно в шестисотом году до пашей эры, заключался в том, что если что-то не является правдой для вас, то это не правда. И это было, вероятно, первый раз, когда подобное утверждение прозвучало в этой вселенной, где довольно-таки любят поучать. Я считаю, что это очень хорошее утверждение. Оно очень хорошо согласуется с моей личной философией, поскольку если в мире и есть кто-то, кто сконструирован с таким расчетом, чтобы верить в то, во что он хочет верить, и отвергать то, во что он не хочет верить, так это я.

Аудитория: Да.

Но в те времена, когда я впитывал все как губка, я, по крайней мере, понял, что есть кто-то, кто надеется на то, что в области человеческого разума можно что-то сделать. И я думаю, что это был значительный вклад Фрейда – мысль о том, что с разумом можно что-то сделать. Так вот, это не означает... это, конечно, не означает, что что-то безусловно будет сделано с разумом. Просто есть надежда на то, что что-то может быть сделано, и, я думаю, Фрейда по праву можно считать выдающейся личностью в истории уже только за одно это. Независимо от того, что, по его мнению, можно сделать с разумом или как он рассчитывал это сделать, он был на самом деле первым, кто заявил, что есть надежда на то, что с разумом можно что-то сделать, не прибегая к хлыстам, дубинкам, смирительным рубашкам и прочим аксессуарам, с помощью которых представители определенных кругов этой вселенной пытаются «лечить» (в кавычках) душевные заболевания.

Уверяю вас, кто-нибудь обязательно попытается сделать это, но если такое произойдет, что ж... и вы будете преклиром... что ж, отправьте его в МАСХ, и мы еще раз воспроизведем для него запись первой и второй лекций этого конгресса, они будут у нас на пленке, понимаете?

Так что это был великий гуманист. А то, что он так много внимания уделял сексу, я полагаю, было просто знаком его эпохи. Я полагаю, что в викторианскую эпоху, которая как раз тогда заканчивалась, все усвоили, что секс – это основное, что скрывают люди. В другое время, если бы это была, скажем, еда, то вы бы обнаружили, что кто-то разработал подобную философию, построенную вокруг еды. Понимаете, есть

Но отправьте одитора к нам, чтобы он прослушал первые две лекции, в которых рассказывается о том, какими навыками должен обладать одитор, ведь, когда мы используем эту технику, о которой я вам сейчас рассказываю... я не знаю, как я сам проводил все это. Как мне удавалось это делать, я не знаю. Я оглядываюсь назад, вспоминаю все это с благоговением и думаю: «Бог ты мой, насколько же плохо я стал одитировать».

• это очень плохо, это очень тщательно скрывают, и, следовательно, это всех аберрирует. Понимаете, как такое может произойти?

Кстати, примерно год назад или около того я проводил несколько сессий, применяя ТУ в точности так, как это должно быть, не изменяя их ни на толику. Я безупречно выполнял каждую часть сессии, все было идеально. ТУ были полностью в действии, понимаете. Преклир почувствовал себя в два раза лучше. Ну как бы то ни было...

А в каком-то другом обществе, в котором ни у кого ничего нет и в котором тайна

Что требовалось... что требовалось для использования этой техники, так это, безусловно, понимание, и эта идея захватила даже меня. Так что давайте займемся делом и посмотрим, что же все это такое. Сегодня мы дадим этому название, и вы еще не раз услышите его сегодня. Эта вещь называется конфронтированием. Вы еще очень много услышите об этом предмете. На самом деле всю теорию одитинга можно вывести из этого предмета под названием конфронтирование, на нем можно построить всю теорию одитинга.Это очень интересный... очень интересный предмет. Это ТУ 0. Это первое, что вы просите сделать студента, который учится быть одитором. И это первое действие, которое вы просите его сделать, является ключом практически ко всему остальному. Оно вплетается в каждое... оно является частью любого другого ТУ. Если вы не выполняете ТУ 0... то есть конфронтирование, конфронтирование преклира... если вы не выполняете его в то же время, когда вы выполняете ТУ 2, то есть даете подтверждение, у вас не получится выполнить ТУ 2. Вот так все просто, понимаете. ТУ 0 является частью любого другого ТУ.

• это все, понимаете, возник бы целый культ, который бы утверждал, что тайна – это то, что вы должны прятать, следовательно, все вокруг является тайной. И я считаю, что США – в особенности США – и Европа в свой более ранний период прошли через этот уровень тайны. Религия, понимаете? И кто-то другой в каком-то другом веке мог бы сказать, что все проблемы человека происходят от религии, потому что религия – это то, что скрывают больше всего остального, это то, в существовании чего ни в коем случае нельзя признаваться – это было бы грехом.

Таким образом, это становится частью всего, что существует в разуме. Это становится данным, сравнимым по значительности с выживанием. Это большое, важное данное – конфронтирование.

И я полагаю, что специалист по общей семантике, работающий в мире символов, заявил бы, что сами символы (это немного более высокий уровень) – это единственное, из-за чего у людей есть проблемы. И вы могли бы разработать полномасштабную систему фрейдовского психоанализа вокруг символов, понимаете?

Так вот, сейчас вы можете подумать о двух или трех вещах, которые вам не хотелось бы конфронтировать в ближайшие пару секунд. Подумайте об этих вещах. Подумайте о чем-то, что вам действительно очень не хотелось бы конфронтировать в ближайшие пару секунд. У вас есть что-то такое?

А если подняться на чуть более высокий уровень, на уровень общества, в котором все работают, там могли бы прийти к выводу, что все проблемы человека связаны с усилием. А другое общество могло бы заявить... какой-нибудь человек или, скажем, философ в этом обществе мог бы сказать: «Единственное, что у человека не в порядке, – это эмоции». А кто-то другой мог бы сказать:« Единственное, что у человека не в порядке, – это мышление».

Аудитория: Да.

И вы бы... на самом деле все эти примеры, что ни возьми, – иллюстрация шкалы «От "Знать" до "Тайны"»; то, что больше всего подавляется в обществе и о чем меньше всего говорят, и станет тем, что не в порядке с обществом. И если это проанализировать, все сведется к следующему: «То, о чем вы не должны говорить, – это и есть то, что у вас не в порядке».

Вы подумали о чем-то?

На самом деле это все, что я вынес из фрейдовского психоанализа, помимо идеи о том, что люди иногда выздоравливают, когда что-то вспоминают. Шли годы, и я видел, что мое собственное окружение меняется. И это окружение становилось для меня все более и более сложным. Мой отец был офицером флота и возил меня с места на место. И я не думаю, что меня когда-нибудь учили делению сокращенным способом. И это весьма примечательно. Мой банкир иногда напоминает мне, что мои познания в арифметике...

Аудитория: Да.

Но как бы там ни было, мы видим перед собой молодого человека, которого возили с места на место, который наблюдал новые, странные вещи и который разговаривал с интересными, новыми, странными людьми. И знаете ли вы, что на протяжении всего этого времени мне ни разу не приходило в голову – ни разу, ни разу не приходило в голову – что полной разгадки может и не существовать. Просто я ее не знал. Я думал, что она всем известна и что это я такой глупый. Вы знаете, я был единственным, кого держали в неведении.

О, некоторые из вас отлынивают. Я этого не разрешаю. Хорошо. Итак, у вас есть парочка таких вещей, а?

Так что я изучал и то и это. И таким образом оказался в Азии, где мне удалось установить контакт с представителями азиатского мистицизма и поработать в этой области. Я немало узнал о мистицизме. Я всегда спрашиваю сотрудников, не хотят ли они, чтобы я показал им индийский фокус с веревкой. Я умею делать этот фокус, и я всегда делаю его... предлагаю показать его. Единственное условие, которое я выдвигаю, состоит в том, что я буду показывать его очень немногим людям, которых я сам выберу, что плата будет составлять сто долларов с человека и что ни у кого не должно быть фотоаппаратов. Единственные, перед кем я выполнил индийский фокус с веревкой смело, имея полный успех и никого не отсеивая, были психиатры, одна группа психиатров.

Аудитория: Да.

Кстати, вы обнаружите, что среди психиатров в США бытуют два разных мнения

Почему? Давайте же, подумайте об этих вещах снова. Почему? Почему вам очень не хочется конфронтировать эти вещи?

– два мнения. Одно из них состоит в том, что Дианетика и Саентология – это очень плохо. Дианетика и Саентология отнимают у них работу, так что это очень плохо. Очень плохо. И очень жаль, что Хаббард сошел с ума, потому что он замечательный психотерапевт. И все, что происходит в Дианетике и Саентологии, объясняется тем, что Хаббард – замечательный мастер в области психотерапии, понимаете, но сам предмет здесь ни при чем. И всякий раз, когда вы говорите приверженцам какого-либо культа... извините, всякий раз, когда... прошу прощения. Всякий раз, когда вы обращаетесь к представителям какой-нибудь профессии и говорите, что их работу может сделать кто угодно, у вас начинаются неприятности. А именно это, по сути, и было сказано в первой книге по Дианетике.

Послушайте, я разговариваю с вами, а не с вашими украшениями. Все тэтаны носят с собой украшение, называемое телом, и на него они навешивают украшения, называемые одеждой. Когда они надевают на него одежду, фрейдовский психоанализ иногда начинает работать. Они собирают всякую всячину и разные безделушки и побрякушки. Они используют оплату в рассрочку и собирают разные вещи. Они собирают запонки, серьги и золотые зубы. Однажды в Клондайке одна девушка собрала себе целый передний ряд бриллиантовых зубов. Она хотела иметь ослепительную улыбку, и она ее получила.

Что ж, шли годы... шли годы, и для меня это было просто хобби. Это не отнимало у меня слишком много времени или сил. Я был писателем, я получал большое удовольствие от этой деятельности, и жизнь шла просто замечательно. Я тогда даже в колледж еще не поступил.

Итак, подумайте сейчас о тех вещах, которые вам не хотелось бы конфронтировать. Почему вам не хотелось бы их конфронтировать? Это правда, что вы... что вы не смогли бы их конфронтировать? Или что если бы вы как тело конфронтировали их с помощью ваших бриллиантовых зубов, одежды, украшений и тому подобных вещей, то вы бы – фшить! – или с вами произошло бы что-то еще? Это правда?

Когда я поступил в колледж, я провел ряд опытов и экспериментов и выяснил, что стихи – подумать только – воспринимаются всеми как стихи на любом языке. Это было весьма необычное явление. Почему это стихи... почему стихи являются таким музыкальным ритмом, который что-то сообщает людям? Почему они что-то сообщают людям? Вы читаете кому-то стихотворение на японском, он не владеет японским, и он говорит вам: «Ага, это стихи». Почему же он распознает стихи на японском? Точно так же вы можете прочесть человеку практически любые стихи – за исключением произведений некоторых более «современных» поэтов – на любом другом языке, и вы обнаружите, что человек согласится с тем, что это стихи.

Аудитория: Да.

И это озадачило меня. Что же это там такое в мозге, в голове, в самом устройстве человека, что позволяет ему распознавать поэзию? Так что я проверил все это с помощью фотометра Кенига – это были очень тщательно продуманные физические эксперименты – и выяснил, что стихи на японском (на котором я тогда говорил и который я с тех пор уже забыл), стихи на английском... я нашел индийского студента, привел его и попросил его прочитать индийские стихи – и все эти стихи давали на фотометре Кенига одну и ту же кривую. И я сказал: «Ну, разве это не замечательно? Мы тут обнаружили что-то – эстетику языка, – которую можно зарегистрировать с помощью физического прибора. Ну разве не прекрасно? И лучше сообщить людям с факультета психологии – они там все знают об этом предмете, и все это можно измерить с помощью фотометра Кенига». И вот тут-то земля ушла у меня из-под ног.

От этого пострадает ваше украшение, не так ли? А поскольку вы очень старательно защищаете это украшение, то от этого чертовски пострадаете и вы сами, в силу различных мыслезаключений. Не правда ли?

Я впервые пошел на факультет психологии и впервые в своей жизни понял, что на земле нет никого, кто бы все об этом знал. Это было для меня потрясением. Понимаете, я никогда не видел мистика, который занимался бы своим делом и при этом не был бы полностью уверен в том, что он делает. И я никогда не видел инженера, который, строя железнодорожные мосты, не демонстрировал бы уверенность и знание своего предмета. И я привык жить в мире, где люди являются специалистами своего дела, где люди уверены, могут достигать результатов, могут добиваться необходимого эффекта и знают свое дело. И тут я ступаю в трясину, где люди не только ничего не знали, но даже и не стремились знать. И эти эксперименты восприняли как «Что ж, это очень интересно. А зачем ты это сделал?».

Аудитория: Да.

Да, после этого я достаточно сильно заинтересовался... В колледже были люди, которые выполняли за меня задания по математике, а я выполнял за них задания по психологии и английскому, именно так я и проучился в колледже, потому что я никогда не посещал занятия. И я, бывало, читал учебники по психологии и шел и сдавал за кого-то экзамены, потому что это было очень просто. Проще пареной репы. Все, что вам нужно было знать, – это названия частей мозга и частей сердца. Я не знаю, какое отношение к этому имели части сердца, но о них говорилось в учебнике. Там не предпринималось попыток понять, что такое мышление, там просто говорилось о каких-то колебаниях, которые проходят через синапсы, и вы прогоняете крысу через лабиринт – и все дела.

А? Таким образом, эта ужасная боль сразу же скажет вам, что вы не оберегали свой бриллиантовый браслет, понимаете? Улавливаете идею?

Я сейчас говорю с большим сарказмом; несомненно, в психологии есть еще много всякой всячины. Но вот понимания там нет.

Аудитория: Да.

Другими словами, я обнаружил область человеческого знания, которая была нашим слабым местом. И в этот момент мне стало очень интересно. И дело было не в том, что я не знал предмет. Я очень упорно изучал эту область, прежде чем понял, что то, что профессора говорили мне, было для них правдой: все безнадежно, нет никакой возможности кого-либо когда-либо изменить, люди, имеющие тот или иной уровень КИ, сохраняют этот уровень КИ навсегда, и для них все кончено; глупые люди остаются глупыми, неспособные люди остаются неспособными, а все умные – сумасшедшие. И тот факт, что эти профессора так основательно увязли в своих представлениях о невозможности изменить человеческий разум, особенно раздражал меня. Насколько сильно может человек увязнуть?

Это предупредительный механизм. Вы могли бы сказать: «Этот робот, которого я таскаю за собой, представляет для меня такую ценность, что мне нужна система заблаговременного предупреждения об опасности, которая работала бы таким образом: если к роботу прикасается что-то, что может его уничтожить... если это продолжается, то я буду испытывать боль». Вы знаете, что телу никогда не бывает больно? Больно бывает именно вам. В следующий раз, когда у вас будет болеть зуб, не допускайте ошибку и не говорите, что у вас болит зуб. На самом деле зуб не может болеть. Откуда вы знаете, что у вас болит зуб? Больно вам! И пока вы не осознаете, что вам больно и что это предупреждение о том, что вы можете потерять один из ваших бриллиантовых зубов... На самом деле я не знаю, зачем вам бриллиантовые зубы! Но это... это загадка.

Я говорил: «Но, послушайте, когда я прихожу в класс, чтобы сдать экзамен...» Кстати, тогда, в те далекие времена, действовал сухой закон, так что пили тогда, разумеется, гораздо больше. И я время от времени выходил с моими друзьями – по большей части газетными репортерами и так далее – и мы пропускали по несколько рюмочек самодельного джина, который поставлялся самыми лучшими гангстерами. И на следующее утро я совершенно точно знал, что я чертовски туго соображаю. Так что я говорил: «Послушайте, если вы вечером выпили несколько рюмок и на следующее утро туго соображаете, то разве вы тем самым не изменили свой интеллект?» И мне отвечали: «Это не имеет к делу никакого отношения».

Как бы то ни было, испытывает боль вовсе не зуб. Понимаете, боль причиняет ваша идея о том, что у вас болит зуб. Вы устроили все это превосходным образом. Бог ты мой, промежуточные точки, умственные машины, зигзагообразные контуры, огоньки, сигнальные фонари! Звоночки, небольшие сирены. Вот тут появляется небольшая дырочка, и один из ваших автоматизмов говорит: «Мы сейчас потеряем зуб». И вы услужливо начинаете испытывать боль! Я полагаю, это очень любезно с вашей стороны.

Так что существовала область человеческого знания, которая, с моей точки зрения, оставалась открытой для исследований.

Вы удивляетесь, каким образом у человека может появиться психосоматическое заболевание просто из-за того, что он посмотрел на кого-то больного. Например, дедушка или бабушка или кто-то еще страдал от ламбозиса (это известное саентологическое заболевание – ламбозис); у этого человека был ламбозис, и вдруг во время сессии вы обнаруживаете у преклира невероятный ламбозис. Знаете, кто-то проводит процессинг этому преклиру, задавая ему вопрос: «Какой частью вашего дедушки вы были бы не против быть?» Это не очень хороший процесс, он приведет в паршивое состояние практически любого преклира. У дедушки был ламбозис, и вдруг вы обнаруживаете у преклира точно такой же ламбозис вместе со всеми соматиками. Что ж, это не должно быть для вас чем-то таинственным, ведь в конце концов вы единственный, кто испытывает боль. Если вы способны создавать боль, которую вы затем переносите на тело, то боль, очевидно, может распространяться на все динамики. А что вы скажете о девочке, у которой каждый год начинают кровоточить те самые места, в которые Христу вонзались шипы, а? Что вы скажете... такое происходит со многими кейсами, не так ли? Что вы скажете по поводу ваших преклиров, которые неожиданно вытягивались... А? Что вы скажете по поводу этих людей?

Я продолжал писать. Мои произведения имели все больший и больший успех. Все шло замечательно. Я поехал в Голливуд, писал сценарии для фильмов и так далее. Моя профессиональная жизнь была на самом деле очень насыщенной. И все это время я хранил ужасную тайну. Она заключалась в том, что я пытался разобраться, что же такое разум и с чем его едят. Я даже не мог сказать об этом своим друзьям – они бы меня не поняли. Они говорили: «Хаббард живет просто замечательно. Он общается с кинозвездами. И он умеет гипнотизировать, поэтому у него нет проблем с редакторами. У него есть квартира и разные вещи». Они говорили... всякий раз, когда я затрагивал эту тему, они не могли понять, почему это я интересуюсь чьим-то разумом или чьей-то жизнью. Я жутко их донимал и задавал им всякие нескромные вопросы.

Говоря иначе, вы можете... вот вы смотрите на город, который подвергается в этот момент бомбежке или чему-то в этом роде, и вы знаете, что люди там взрываются, понимаете? И выдумаете: «Это, наверное, чертовски больно» – и услужливо, проявляя сочувствие, начинаете испытывать ужасную боль. Понимаете? Вам в какой-то мере нравится испытывать боль. На самом деле если вы проведете тэтану процесс «Растрачивать боль», то совершенно неожиданно обнаружите, что он совсем не возражает испытывать боль, это просто еще одно ощущение. Его девиз гласит: «Какая-нибудь боль лучше, чем никакой». «Какое-нибудь чувство лучше, чем никакого».

И к 1938 году я, как мне казалось, нашел тот фактор, который является общим для всей жизни. Но ведь я, в конце концов, довольно тесно общался с двенадцатью различными туземными культурами, если не считать население Бронкса. И у меня к этому времени было довольно точное представление о том, какой круг вопросов будет затрагивать мое исследование. Я выяснил, что у первобытного человека и у цивилизованного человека есть очень много общего, но нет ничего, что было бы общим для всех этих культур, кроме выживания. Выживание – это единственное, что было общим для всех них, позвольте мне сформулировать это таким образом. Очевидно, что все они тем или иным способом пытались выживать, независимо от того, были ли они цивилизованными или нет, независимо от того, были ли это тлинкиты на Аляске, или алеуты, или китайцы, или тагалы, или чаморро. Кем бы они ни были, они пытались выживать.

«Любое приключение лучше, чем ничего».

И после 1938 года «стремление к выживанию» стало вполне определенной областью изучения. И мы бы получили все эти данные гораздо раньше, и все это было бы сделано гораздо более тщательно, и в этом исследовании не было бы такого количества промежуточных точек, если бы где-то в то время не появился один тип по фамилии Гитлер, который сошел с ума еще в 1933 году и который с 1933 года начал вопить... мы все его слышали. И кто-то решил принять его всерьез. Так вот, я не знаю, кто первым решил принять его всерьез, но это была ошибка. И не успели мы и глазом моргнуть, как все мы оказались участниками обычной войны, результаты которой теперь, по всей видимости, полностью аннулированы и которую нужно начинать с самого начала – но так это и бывает с войнами. Войны никогда не решают никаких проблем – они могут только отсрочить решение на некоторое время.

Таким образом, это то... это то, что называется конфронтированием. Я просто спрашиваю вас, что произошло бы? И я снова задаю вам этот вопрос: Что произошло бы, если бы вы действительно конфронтировали то, о чем вы подумали несколько минут назад? Что произошло бы с вами? Я не сказал: «Если бы вы конфронтировали с помощью чего-то». Я не сказал: «Если бы вы украсили все это чем-то». Я не сказал:

И во время войны... во время войны я сделал несколько очень интересных наблюдений, которые имели отношение к разуму. Я находился на борту одного корабля, и там было примерно семьсот человек, и каждую неделю по два человека сходило с ума. На этом корабле каждую неделю по два человека сходили с ума. То есть очень много людей сходило с ума. Но если принять во внимание, что их некем было заменить, то в большинстве случаев они просто продолжали выполнять свои обязанности.

«Если бы вы держали тело прямо перед этой вещью, чем бы она ни была», понимаете? Нет, если бы вы конфронтировали это. Итак, подумайте об этом снова. Что произошло бы, если бы вы конфронтировали это? Что-нибудь произошло бы?

Мы особенно активно боролись против того, чтобы от служебных обязанностей отстранили одного парня; он был до того невоспитан, что захотел получить увольнение на берег посреди Тихого океана и пришел за увольнительной к старпому, который в это время мылся в душе. А старпома на корабле не слишком любили. И старпом, весь в мыльной пене, под струями душа, сказал этому парню что-то грубое и невежливое. И этот парень выхватил нож, заскочил в душ, выгнал оттуда старпома, и перед нами разыгралось восхитительное зрелище: старпом бегал по палубе кругами, а за ним бежал этот сумасшедший и размахивал ножом. Я помню, как мы вышли из моей каюты вместе с офицером-артиллеристом (мы там играли в карты или в шахматы или во что-то еще) и наблюдали, как эта парочка делает свой первый круг.

Аудитория: Нет.

И офицер-артиллерист предложил: «Послушай, у меня есть пистолет. Давай это прекратим».

Разве не было бы это скучно! Тем не менее это правда, не так ли? Вы видите здесь некоторую долю истины?

И я сказал... я сказал: «Зачем?»

Аудитория: Да.

Примерно к этому времени к процессии присоединились два главных старшины корабельной полиции, и зрелище стало очень, очень забавным. Так что мы смотрели, как они пробегают мимо нас. У нас очень давно не было никаких развлечений, и мы... В конце концов нам это надоело, и мы с офицером-артиллеристом остановили этого сумасшедшего, поставив ему подножку, и после этого экипаж неделю с нами не разговаривал. Но этот человек должен был продолжать выполнять свои обязанности.

А? Кто-нибудь все еще думает, что он взорвался бы?

Я жил в одной каюте с врачом этого корабля. И в течение некоторого времени занимался изучением разума. Члены экипажа в любое время дня и ночи приходили, чтобы им сделали перевязку или что-то в этом роде. А когда военврач уходил, этими людьми занимался я, понимаете, и тем или иным образом работал с их разумом. А когда врач был на месте, он зашивал их и давал им таблетки. Так что им было хорошо. А у меня было много материала для изучения. Военврач передал все это в мои руки. Ему все равно все это надоело. Он сам был на грани.

Аудитория: Нет.

А в конце войны мне не повезло: я стоял не там, где надо. Вы всегда сами виноваты, вы же знаете; вы стоите не там, где надо, и не тогда, когда надо, и тут появляется что-то еще и пытается занять то же самое пространство. Это всегда заставляет вас чувствовать себя очень неловко.

Что ж, если здесь есть кто-то, кто все еще думает, что это причинило бы ему сильную боль, то НЦХ находится по адресу Фицрой-стрит, 37, а в Вашингтоне – 19-я улица, 1812. Это реклама.

В конце войны я провел примерно год в госпитале, отходя от последствий злоупотребления шотландским виски, которое я выпил во время войны, и от чрезмерных доз свинца и так далее, вы понимаете. Как это ни странно, они провели мне психиатрическое обследование, как и всем ветеранам, и выяснили... Кстати, это до смерти перепугало меня – до смерти перепугало меня. Я зашел в кабинет, мне провели это обследование, и когда психиатр закончил – он был очень любезен, – он начал писать. И когда он закончил свою писанину длиной в две страницы это очень интересно, – и когда он закончил свою писанину длиной в две страницы... Пациенты обычно забирали свою историю болезни с собой в палату. Я смотрел на все это и говорил себе: «Так что, неужели я все-таки сошел с ума?»

Бегите, а не идите, к ближайшему одитору. Если это хороший одитор, то вам даже удастся остаться целым и невредимым.

И он взял эти две страницы и положил их в мою папку, и я быстро и радостно сказал... вы начинаете себя вести таким образом; если вы некоторое время имеете дело с вооруженными силами, вы начинаете вести себя в жутком 1,1; и я сказал: «Ну, я сейчас возвращаюсь в палату. Я отнесу папку». Он ответил: «О нет, ее отнесет курьер».

Как бы то ни было, теперь вы понимаете кое-что о конфронтировании? Вы понимаете, что вы действительно способны конфронтировать что-то? А? Откуда у вас возникает чувство, будто вы не можете конфронтировать что-то, если оно выходит за рамки этой идеи о телах и украшениях? А? Откуда у вас возникает идея о том, что вы не можете что-то конфронтировать? Подумайте об этом. Откуда у вас возникает эта идея? Не происходит ли это потому, что исчезают вещи? А? Вещи исчезают, не так ли? Вы можете вспомнить что-то, что у вас было в детстве? А?

В ту ночь мне спалось плохо. На следующее утро после завтрака я сказал себе:

Аудитория: Да.

«Думай, Хаббард, думай!» Так что я немного подумал и внезапно осознал, что мне стоит обзавестись зубной болью и записаться на прием к зубному врачу, и тогда мне дадут на руки мою историю болезни, чтобы я смог отнести ее в стоматологическую клинику.

Вы можете вспомнить что-то, что у вас было в детстве?

Так что они отдали мне всю мою историю болезни, я засунул ее под мышку и направился в стоматологическую клинику – в том направлении. У входной двери росло очень прелестное вечнозеленое растение. И там можно было скрыться от людских глаз, так что, как только я поравнялся с этим вечнозеленым растением, я просто нырнул, понимаете, очень быстро, и открыл историю болезни. О, вот оно. И эта писанина, которую почти невозможно было разобрать, растянулась на две длинные страницы, и прочесть их было очень сложно. И я продрался через все эти невероятные специальные термины, понимаете. Я прочел все это очень тщательно и добрался до последнего абзаца, и там было сказано... О, там были слова вот такой длины, а ширина страницы была всего-навсего вот такой. И я добрался до конца, и там было сказано:

Аудитория: Да.

«Короче говоря, у этого офицера нет никакой предрасположенности к психозам или неврозам».

Что ж, где сейчас находится эта вещь? Не давайте волю заряду горя; у нас нет одиторов для аудитории. Где находится сама эта вещь? Вы не знаете. Боже мой, вы определенно были ребенком, который все ломал, не так ли? Но на самом деле вы не конфронтируете эту вещь сейчас, не правда ли? И дело не в том, что вы не можете ее конфронтировать; дело не в том, что вы потеряли... что вы потеряли способность конфронтировать ее. Просто этой вещи нет! Так ведь?

И я в изнеможении опустился на скамью и сказал себе: «Ну, я, похоже, выжил». И я чувствовал себя очень, очень хорошо, и в этот момент ко мне подошел морской пехотинец, взял меня за локоть и сказал: «Вам назначен прием у зубного, и меня отправили, чтобы я вас нашел». Так что меня отвели туда и запломбировали зуб. Вот цена, которую вы платите за любопытство.

Аудитория: Да.

Однако в течение этого последнего года войны я занимался в библиотеке военно-морского госпиталя Оук-Нолл. Я обнаружил, что просто-напросто сняв с воротника одну петлицу, я становился врачом, понимаете, – очень просто. В медицинскую библиотеку не пускали никого, кроме врачей, имеющих степень доктора. Но я подошел к столу с одной-единственной петлицей, с левой стороны, понимаете, и я заплатил пару долларов морскому пехотинцу на костылях за то, чтобы он подошел ко мне и сказал: «Доброе утро, доктор», – и таким образом я смог обеспечить себе год занятий в медицинской библиотеке.

Что ж, вы можете перевернуть все это с ног на голову и полагать, что не можете ничего конфронтировать. Если вы не можете конфронтировать своего начальника, то обычно это имеет место просто потому, что у вас... в различные моменты на траке у вас не было начальников. Как вам это? Знаете, хотя в англо-американских вооруженных силах стало традицией ненавидеть офицеров, причина, по которой это происходит, вероятно, заключается в том, что их не так много. Я посмотрел вокруг и не обнаружил практически ни одного, в особенности со времени последней войны. Я думаю, офицеры вымерли еще два или три поколения назад. О, я имел в виду – джентльмены. Прошу прощения.

Я изучал эндокринную систему, я изучал и то и это и придумал несколько различных экспериментов. Я, кстати, погубил целый исследовательский проект. Был один доктор с совершенно невероятной фамилией – Янкевиц, и Янкевиц проводил серию исследований военнопленных, которых в то время освобождали из немецких лагерей и японских лагерей, захваченных нашими войсками. И этот Янкевиц пытался вылечить их с помощью тестостерона и других эндокринных препаратов. И я имел доступ ко всей его документации, потому что мы с ним... мы по вечерам играли в домино и разные другие игры. И я имел доступ ко всей его документации, а он выполнял очень, очень точные проверки метаболизма и другие действия, чтобы продемонстрировать результаты воздействия эндокринных гормонов и экстрактов на военнопленных, понимаете.

Тем не менее мы сталкиваемся с тем, что кто-то говорит, что он не может конфронтировать представителей власти. Что ж, честно говоря, нам не так уж и часто встречаются представители власти. Кто-то рявкает и рычит на вас, и вы думаете, что вы должны повесить голову. Почему вы думаете, что вы должны повесить голову? Почему вы должны сказать: «Нээээ»? Почему бы вам не ответить весело: «Есть, сэр»? А? Эта мысль кажется интересной.

Что ж, все было очень просто. Все, что мне нужно было сделать, – это узнать имя одного из участников его экспериментов, отвести этого человека в парк, усадить его и провести ему немного психоанализа и применить кое-что из первых разработок по Дианетике и Саентологии, разобрать на части его вторую динамику и собрать ее снова и отправить его на проверку метаболизма, понимаете. В один прекрасный день Янкевиц сказал мне: «Бог ты мой! С этими отчетами что-то не в порядке». Он сказал:

Вот приходит начальник, и он говорит: «Ууу-дуу, у, у, у» – и всякие другие вещи, которые полагается говорить начальникам, понимаете? О, теперь вы просто жертва этого «а теперь я должен»; вы должны находиться в таком состоянии, понимаете? Вы должны склонить голову. Вы не должны смотреть ему в глаза.

«Что-то тут не так с этими больными; некоторые из них поправляются».

Время от времени какой-нибудь человек в МАСХ приходит в полное недоумение, понимаете? Ему приходится набраться мужества, понимаете? Что-то идет не так; по коммуникационным линиям движется какая-то частица, и это происходит каким-то неправильным образом. Такое случается время от времени, могу вас уверить. Иногда этой частицей являетесь вы. Так вот, эта частица неправильным образом движется по коммуникационным линиям; и вот этот бедный сотрудник выдержал это, понимаете? Он выдержал это, он выдержал это. Он держит себя в руках, и думает:

Что ж, с помощью этих экспериментов я выяснил, что функция контролирует структуру, что мысль контролирует материю и что материя не контролирует мысль. Потому что те, которым делали уколы и которых лечили, но которым при этом не проводили психотерапию, не выздоравливали; они оставались на том же самом уровне. Это было интересным доказательством того, что эта терапия никуда не годится. Но те, которых я ловил за деревом или на скамейке в парке и которым мне удавалось украдкой всучить несколько метров фрейдовского анализа... и кое-что из первых разработок Дианетики и Саентологии, – они внезапно поднимались по шкале, понимаете.

«Почему? Почему начальник административного отделения позволяет, чтобы такое происходило?», и затем он обрабатывает эти неправильно направленные частицы. Он думает... он думает: «Ладно, я ему скажу. Я ему скажу». Он набирается мужества, открывает дверь кабинета, входит и говорит: «Почему вы позволяете, чтобы эти частицы двигались таким образом по этой линии!»

Другими словами, работая с мыслью и мышлением, я обнаружил, что могу влиять на то, что происходит с человеком, и на его состояние, но подобным же образом я обнаружил, что этого невозможно добиться с помощью лекарств. И это была очень важная серия экспериментов, данные о которых, к сожалению, не доступны нам в полном объеме; возможно, они по-прежнему хранятся где-то в министерстве по делам военно-морских сил в Вашингтоне в папке, на обложке которой стоит большой вопросительный знак, – поскольку с точки зрения Янкевица этот проект закончился провалом.

А начальник административного отделения спрашивает: «Какие частицы?» И парень отвечает: «Эти инвойсы на хвиндихрюлины».

Так вот, это был первый широко проведенный опыт, во время которого все это и было проверено. Мысль – это босс. Мысль правит всем. Мысль может изменять структуру, а материя на самом деле не может изменять материю – однако мысль может изменять материю. Интереснейшее открытие, не правда ли? Вы можете добиться изменения веса человека, воздействовав на его мышление. Если вы можете сделать это, то что мы изучаем? Следует ли нам изучать и дальше структуру, чтобы добиться выздоровления человека, изменить его поведенческие шаблоны, следует ли идти в этом направлении до конца? Следует ли нам продолжать изучение мозга? Нет.

«А что с ними?»

Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае. Предметом изучения должна быть только мысль.

«Ну, для того чтобы обработать их, мне приходится выполнять четыре разных движения, тогда как требуется только одно!»

Что ж, немного позже правительство решило выплатить мне все жалование, которое оно мне задолжало. Оно задерживало выплату причитающегося мне жалования. Я пару лет служил в войсках, участвовавших в боевых действиях, не имея права на повышение в звании. Время от времени я получал приказ, и там говорилось:

«Как? Давайте посмотрим. Да, чтобы обработать это, вам требуется сделать только одно движение. Мы изменим эту линию вот здесь, и приведем все в порядок вот здесь», и он будет обрабатывать эти частицы, совершая только одно движение. Так какого черта? Он определенно упустил удобный случай поконфронтировать, не так ли? А?

«Отправляйся на фронт» – или что-то вроде этого, понимаете, и я говорил врачу:

Другими словами, у человека возникает идея, что он никогда не должен даже открывать рта, а когда он действительно его открывает, он обнаруживает, что никто не нападает на него. Просто у него есть идея, что он не способен конфронтироватъ. Вы понимаете?

«Ладно». И я говорил офицеру, ответственному за личный состав: «Я отправлюсь туда, но где дополнительная нашивка? Вы посылаете меня выполнять задание, которое требует очень большого количества золотого галуна, а если вы очень тщательно обследуете мой рукав под микроскопом, то вы обнаружите, что галуна там не так уж и много. И я беспокоюсь не о чине. Просто я промотал свое состояние, знаете ли, и лишняя сотня-другая долларов в месяц пришлась бы очень кстати». А мне в ответ говорили что-нибудь типа «Приказ есть приказ, Хаббард. Я знаю, что ваше здоровье не позволяет вам сдавать экзамен на следующее звание, но никто не сказал, что оно не позволяет вам воевать за свою страну». Так что я шел и воевал за свою страну. И через некоторое время мне это надоело.

Аудитория: Да.

Но к концу войны они вдруг передумали. К этому времени я уже не находился на службе, так что, конечно, это было самое подходящее время для того, чтобы как следует помочь человеку и поднять его боевой дух, чтобы он мог служить своей стране, ведь он уже не находился на военной службе. Понимаете, какая тут логика? Так что они дали мне толстую пачку казначейских чеков. Вдобавок, дела мои были не столь уж плохи: я продал сценарий фильма – «Пикирующий бомбардировщик» возможно, вы его видели. Уоллис Бири и так далее, давным-давно. Я продал его в самом начале войны, завел сейф в банке и не рассказывал об этом никому из родственников, я засунул в него десять тысяч долларов в тысячных купюрах и запер на замок.

А?

Так что, вернувшись с войны, я не стал использовать чеки. Должен вам признаться, что ради денег и продвижения вперед в исследованиях мне на самом деле не пришлось проливать много пота. По окончании войны я взял деньги, купил яхту и отправился в путешествие в Вест-Индию. Но когда эти деньги кончились, я понял, что мне нужны средства. Тогда я обналичил казначейские чеки, и на них были проведены первые исследования, плодами которых мы теперь пользуемся. Это очень забавно, но они были проведены именно на эти деньги. Я отправился прямо в центр Голливуда, снял себе офис, нанял медсестру, обернул голову полотенцем и стал свами. И я сказал... как это ни странно, я никому не называл своего имени, я не говорил, что я делаю, и к 1947 году мне удалось сделать человека клиром.

Иногда так поступают со мной... хотя большинство сотрудников чувствуют... что могут поговорить со мной практически о чем угодно, и зачастую так и происходит.

Я работал как одержимый. В лос-анджелесский центр будут время от времени звонить люди и спрашивать: «Вы знаете, я видел фотографию доктора Хаббарда, а несколько лет назад в Голливуде работал человек, который был очень похож на него, и он что-то сделал со мной, и с тех пор я всегда был здоров и счастлив. Это тот же самый человек?» И, конечно же, сотрудникам центра дано указание отвечать «Нет». Они бы испортили результаты всей серии экспериментов. Этим людям никогда ничего не говорили, и тем не менее некоторые из них стали клирами.

Иногда кто-нибудь начинает пронзительно кричать, знаете; он просто заходит и чуть ли не стучит кулаком по столу и так далее. Но до этого дело доходит редко. И потом этот человек уходит и думает: «Меня уволят. Для меня все кончено. На Саентологии можно поставить крест. Я покончил с этим. Мои сертификаты отменят, их выбросят. Я, наверное, брошу тело в ближайший мусорный контейнер. Интересно, где же указатели, которые показывают, как попасть в ближайшую область между жизнями. Он, наверное, и мокрого места от меня не оставит» – и так далее.

Это были первые клиры. И им больше не давали никакой информации или чего-то в этом роде, они были нужны мне в качестве некоторого последовательного ряда кейсов, с которыми я работал.

А потом он говорит: «Что он сказал? Что он имел в виду, когда сказал "хорошо"? И что он имел в виду, когда сказал: "Я посмотрю, что там"? Что все это значит?» Иногда это чуть ли не сводит человека с ума, понимаете? И совершенно неожиданно он обнаруживает, что он может говорить все, что ему захочется, и ему за это ничего не будет, и после этого человек начинает общаться и выполнять свою работу. Это интересное открытие.

Всего лишь несколько недель назад мой офис в Вашингтоне пришлось перевернуть вверх дном после того, как я обнаружил, что имя и адрес одного из этих преклиров были потеряны. И во всем этом наверняка было замешано что-то сверхъестественное, потому что в конце недели от этого человека пришло письмо, а до этого он не писал несколько лет. Он написал, что в его семье все хорошо, что все идет просто прекрасно, дал полную информацию о кейсе и так далее. И даже сотрудники моего офиса начали посматривать на меня как-то странно.

Сержанты и другие люди, старшины очень часто навязывают совершенно противоположную идею. Они говорят: «Если ты скажешь хоть одно слово в мою сторону, я знаю, что я сделаю: я должен буду отучить тебя конфронтировать, чтобы ты стал эффективным членом команды или эффективным солдатом», понимаете? «Если людей не отучить полностью конфронтировать, от них не будет никакого толку». Стабильное данное для общества. «Если людям позволять конфронтировать представителей власти, то люди нанесут удар по всей этой системе. И кто знает, что произойдет, если все солдаты будут конфронтировать генерала».

Но эти люди нужны мне просто в качестве длинного ряда кейсов, с которыми я работал, и их кейсы вообще не трогают. Их сделали клирами; они остаются в таком состоянии – по крайней мере те, с кем я по-прежнему поддерживаю контакт. Некоторых я в суматохе потерял из виду.

Я скажу вам, что произойдет: они просто будут одерживать победы во всех сражениях, вот и все. Вот что произойдет. Вам от них есть какой-то прок, только когда они могут что-то конфронтировать. Почему бы вам не позволить, чтобы они начали с вас? Это хорошая идея.

Один из них был психиатром. Когда «Дианетику» впервые опубликовали в Соединенных Штатах, этот парень сказал: «Вы знаете, несколько лет назад один человек работал со мной до тех пор, пока я не достиг состояния, называемого "клир", так что это, должно быть, вполне обыденная вещь. Он в то время работал в Голливуде. Конечно, с тех пор я больше не занимался психиатрией как таковой, но я не могу понять, почему это все так взволнованы. Этот Хаббард, несомненно, учился у того типа в Голливуде». Он был совершенно прав.

Человек приходит с жалобой. Он решился на это, ему удалось взять себя в руки, он даже выпил парочку рюмок виски; и вот он заходит и выкладывает свою жалобу, зная, что его уволят, но ничего такого не происходит. Что ж, это тоже своего рода разочарование. Ему приходится конфронтировать меньше.

Что ж, пойдем вперед по траку, пойдем вперед по траку, посмотрим. В 1950 году я наконец написал книгу, написал ее в Соединенных Штатах, издал, и не успел никто и глазом моргнуть, как она стала бестселлером, оказалась наверху списка в «Нью-Йорк тайме», и все шло великолепно, это был бум, она пользовалась невероятным успехом, и это был сногсшибательный, катастрофический успех, – и я обнаружил, что у меня нет никакой административной структуры, практически никакой организации, вообще ничего. И там, в Соединенных Штатах, на наши головы как будто обрушился весь мир, и нам крепко досталось.

Но убежденность в том, что вы не способны конфронтировать, не основана на вашей реальной способности конфронтировать. Ваша реальная способность конфронтировать, очевидно, безгранична, не так ли? Я хочу, чтобы вы подумали о чем-то, что вы ни за что не смогли бы конфронтировать. Давайте, подумайте об этом. Что-то, что вы ни за что не сможете конфронтировать в этом мире, что вы ни за что не сможете конфронтировать в любом другом мире, даже если бы вы могли перемещаться по траку туда-сюда. Давайте, подумайте о чем-то таком. Кстати, мы могли бы потратить все оставшееся время конгресса на то, чтобы задавать этот вопрос. И это как раз один из таких хитрых вопросов.

Дианетика стала очень широко известна за один день. Очень широко известна. Множество людей засучили рукава и начали помогать. С того момента и до настоящего времени эти замечательные люди продолжают оказывать помощь, так что эта деятельность перестала быть занятием «одного-единственного». У нас в списках много имен, в игре участвует много людей. Это радует, потому что это очень хорошие люди. И произошло просто вот что: в человеческих знаниях есть дыра, понимаете. И вы могли бы сказать, что кто-то проник в этот вакуум. Но было также и множество других людей, которые тоже осознавали тот факт, что в человеческих знаниях имеется дыра, и они увидели, что этот вакуум начал частично заполняться, они засучили рукава и оказали значительное содействие в доведении этой работы до конца.

Вы спрашиваете человека... я дам вам один хитрый вопрос одитинга. Это хороший «одитинг за чашечкой кофе». Есть хороший «одитинг за чашечкой кофе», между прочим. Мы просто никогда не рассказываем об этом студентам, так что, когда они проводят «одитинг за чашечкой кофе», они используют обычные процессы, понимаете? Они заходят куда-нибудь пообедать, покупают рыбу с картошкой, садятся за столик и начинают проводить другому настоящие процессы, но им не следует этого делать, поскольку существуют совершенно замечательные процессы для «одитинга за чашечкой кофе». И когда вы их проводите, вы можете оставить человека зависшим в середине такого процесса и все такое.

Так вот, за время, прошедшее с тех первых дней (которые на самом деле не были такими уж драматичными) до настоящего момента, мы совершили гигантский скачок вперед. И даже я не осознаю, насколько велик этот скачок... Время от времени мне приходится оценивать ситуацию со стороны и убеждать себя в том, что все хорошо, понимаете? Я говорю: «Рон, несомненно, все идет хорошо». И я отвечаю: «Да, но не будь слишком самонадеян, сынок. Нам предстоит сделать еще очень много».

Но вот один из этих процессов: «Посмотрите вокруг и найдите что-то неизвестное». Это самый великолепный процесс. Вот еще один: «Посмотрите вокруг и найдите что-то неинтересное». Это самый замечательный процесс, который вы только видели. Я имею в виду, что это один из тех вопросов, на которые вы никогда не получаете ответ. Понимаете, человек смотрит вокруг и говорит: «Ну, эта... ну, я не знаю, понимаете...» Такая вот великолепная штука.

Так вот, дело в том, что, когда вы начинаете заполнять такого рода вакуум, этот вакуум стремится разорвать тех, кто пытается его заполнить. И с людьми, которые были с нами с самых первых дней, которые были одиторами и которые продвигали наш предмет вперед, – с этими людьми происходили довольно-таки драматичные события, возможно, более драматичные, чем со мной.

Так вот, конфронтирование относится к следующей категории: что-то, что вы ни при каких обстоятельствах не можете конфронтировать, понимаете. Вы будете тщетно пытаться найти что-то такое. Если вы не верите... и я не прошу вас поверить. Если что-то является правдой для вас, то это является правдой, а если что-то не является для вас правдой, то это неправда. Попытайтесь найти что-то, что невозможно конфронтировать, если вы совсем завязните, найдите одитора. Если вы будете продолжать до бесконечности заниматься этим без одитора, то в конце концов у вас начнутся неприятности. Почему? Да потому, что у вас, вероятно, были моменты, когда вы считали, что вы не можете что-то конфронтировать, иначе вы никогда не пошли бы в армию и не совершили бы другие глупые поступки. Не то, чтобы со вступлением в армию было что-то не так. Единственное, что не так, – так это то, что вы в армии.

Что мы сделали? Мы наступили на величайшую кнопку глупости из когда-либо существовавших у человека. Это состояние практически абсолютного незнания. И вот мы приходим и наступаем прямо в центр этой кнопки глупости – причем делаем это не слегка и не деликатно, понимаете. Мы делаем это не так, как это делают профессора. Они делают это вот так: «Ну, мы думаем... мы полагаем... возможно... может быть, что если вы рассмотрите эту ситуацию, то не исключено, что вы обнаружите, что какую-то ее часть, возможно... мы полагаем – если, конечно, вы не будете слишком сильно спешить с этим, – можно будет как-то понять, вероятно, при условии выделения достаточного количества миллионов для проведения исследований на протяжении следующих пятнадцати или двадцати тысяч лет».

Дело не в том, что вы должны ратовать за мир; вы не должны. Я не могу представить себе ничего более скучного, чем существование в полном мире и спокойствии. Единственное, что не так с войной, – это ожидание; такова моя точка зрения. Это всего лишь мое личное мнение. Когда что-то происходит, у вас есть что конфронтировать, а когда ничего не происходит, вы имеете дело просто с кучей «нигде». Вы говорите: «Ну, где-то там далеко есть что-то, что нужно конфронтировать, понимаете? Если только мне разрешат туда отправиться, то я помчусь во весь опор. и я смогу стоять там и конфронтировать». Конечно, когда вы оказываетесь на месте событий, вы обнаруживаете, что вас просили конфронтировать пули или что-то в этом роде. Вы не можете пойти и сказать врагу все, что вы о нем думаете. В следующий раз, когда я окажусь на войне, я возьму мегафон. Ну как бы то ни было...

Столь решительный подход к делу на самом деле иллюстрирует то, как действуют фонд Форда и другие корпорации, которые пытались сделать что-то в данной области. И я не порицаю этих людей и не говорю, что все они такие совершенно ни на что не годные люди. Они просто такие. Ведь когда эти большие организации, не имея ни энергии, ни искренности, ни преданности своему делу, наступают на эту кнопку глупости, они просто глупеют. Это просто оглоушивает их, – это хуже, чем быть просто ошеломленным. Это намного сильнее; это то же самое, но в кубе.

Идея, которая стоит за всем этим, заключается в том, что человек создает для себя игру: у него есть что-то, чем он владеет, а если он будет конфронтировать определенные вещи, тогда то, чем он владеет, разлетится в пух и прах. Так вот, давайте рассмотрим такой аспект, как тело, и давайте немного поговорим о вещах, которыми вы владеете. Возможно, это будет более реально для вас. Например, мы начинаем конфронтировать электрическую сеть, понимаете, и мы берем... вам следует... вам следует очень тщательно провести этот эксперимент. Если вы сделаете это, то вы узнаете кое-что о теле. Возьмите два кусочка медной проволоки, примотайте один к одному пальцу, а другой – к другому, затем засуньте их в розетку и не вынимайте в течение некоторого времени. А потом посмотрите на свои пальцы, вы увидите, что они повреждены. И если вы гордились этими штуками, которые вам принадлежат и которые называются руками, и если вы очень артистично делали какие-то вещи и так далее, то вы больше уже не сможете вызывать зависть своих друзей или играть на пианино или делать что-то такое, понимаете? И это научило вас тому, что вы не должны делать чего? Не должны конфронтировать или не позволять конфронтировать своему телу? Чему это вас научило? Не позволять конфронтировать своему телу.

И когда некоторые из этих людей приходят и наступают на эту кнопку глупости, они просто исчезают в этой трясине – обычно так и бывает.

Конечно, есть много людей, которые говорят: «Ну, это... хорошее оправдание, чтобы не иметь тело. Поэтому я и пытаюсь превратить его в ничто, чтобы этого не произошло. Следовательно, если я изрублю это тело на кусочки и приведу его в ужасное состояние, то его уже нельзя будет привести в ужасное состояние или изрубить на кусочки». Вот и разберитесь. Я не могу. У меня не увязывается одно с другим.

Конечно же, время от времени мы сами оказывались оглоушенными – у нас это неплохо получалось. Мы неожиданно забираемся в тот или иной сектор, у нас возникает необходимость работать со слишком большим количеством людей, наша популярность распространяется слишком широко, возникают организационные проблемы и проблемы, связанные с нашим влиянием на все общество, и мы сталкиваемся со всем этим лицом к лицу, и все это совершенно новые для нас проблемы, и мы пытаемся применить к ним решения, взятые из Дианетики и Саентологии, и у нас у самих голова начинает идти кругом. Мы работаем не идеально, далеко не идеально – мы работаем совсем не идеально. Но, черт возьми, мы стараемся, и, ей-богу, это больше, чем кто-либо когда-либо делал.

Итак, у нас есть эта штука, называемая конфронтированием. Так что же представляет собой конфронтирование? Конфронтирование сводится к защите и охране, к проблемам, связанным с защитой и охраной. Но это не... это даже необязательно должно присутствовать в одитинге, если вы не хотите этого. У нас есть первый процесс клирования, процесс 1947 года, и вот его описание: я давал человеку уверенность в том, что он может смотреть на картинки. Я показывал ему, что он может смотреть на картинки. Я заставлял его выйти из комнаты, затем войти, оглядеть комнату, сесть, закрыть глаза и получить на мгновение картинку того, что он увидел, когда вошел в комнату. И затем мы просматривали эту картинку несколько раз, и что бы вы думали? Она исчезала. Мы называем это стиранием, хотя это совершенно неправильно, поверьте мне. Это не стирание. Так что в Дианетике существует неправильная формулировка. Это способность конфронтировать что-то до тех пор, пока у вас больше не будет необходимости иметь это. Все, что вы, по-видимому, пытаетесь сделать, – это доказать, что вы способны конфронтировать что-то, имея картинку этого; вот, примерно, и все, что можно об этом сказать.

Мы очень стараемся. И люди, которые занимаются этим, люди, которые работают над этим, поступают правильно гораздо чаще, чем неправильно. А чтобы добиться успеха в жизни, вам всего-навсего нужно быть правым чуть-чуть больше, чем на пятьдесят процентов. Если вы постоянно правы чуть больше, чем на пятьдесят процентов, то вы не можете не победить – при условии, что вы никогда не ошибаетесь в важных вопросах.

Так что, я брал кого-нибудь и с помощью различных механизмов добивался, чтобы он нашел лок, маленькую, легкую умственную образ-картинку. Это мог быть какой-нибудь лок, связанный с тем, что этот человек когда-то пережил. И я заставлял его конфронтировать этот лок. Но я добивался, чтобы у него появилась уверенность в отношении того, что он может получить картинку. Потом я добивался, чтобы в этой картинке появился соник. Я добивался, чтобы у него появились другие восприятия: тактильное и так далее. Я добивался, чтобы он был способен конфронтировать все это в виде картинки.

Вся история организаций, которые возникли по всему миру, – это история порядка, проникающего в замешательство. Если вы не думаете, что четверть миллиона заинтересованных людей на одном континенте не могут создать замешательство, вам нужно было бы быть там – некоторые из вас там были. Бац! Бабах! «Расскажите об этом побольше». Что ж, я написал первую книгу потому, что мне надоело получать каждое утро по мешку писем, в которых мне задавали новые и новые вопросы. И мне надоело диктовать письма, каждое из которых было длиной в несколько глав книги. Так что я взял и написал книгу.

Затем я просил его, чтобы он получил еще одну картинку. О, на все это уходило много, много, много времени. Я уговаривал преклира, чтобы он начал конфронтировать еще одну картинку, и еще одну, и еще одну, и довольно скоро мы находили какой-то печальный момент в его жизни, когда он просто ушел... и мы находили эту картинку. Обычно такая картинка была черной, как сажа, понимаете; она представляла собой полную неразбериху и так далее. И я спрашивал преклира, на какую часть этой картинки он может смотреть, понимаете. И постепенно он восстанавливал эту черную, как сажа картинку, кусочек за кусочком; поначалу она выглядела как какая-то мутная двухмерная черно-белая картинка, понимаете? Потом мы восстанавливали эмоциональное состояние, которое сопутствовало происходящему, и у преклира вдруг начинали течь ручьем слезы. Я не обращал никакого внимания на слезы. Я говорил: «Итак, давайте найдем горе в этом инциденте, ищите, пока не увидите в нем горе». И неожиданно преклир находил горе, он мог чувствовать его, а мог и не чувствовать, в зависимости от обстоятельств, и он становился способен конфронтировать это горе. И почти в каждом случае преклир обнаруживал, что в картинке содержалось горе кого-то другого. Это были слезы кого-то другого, что очень, очень удивительно. Но он не осознавал этого, пока не проходил то, что мы называем вторичной инграммой, понимаете?

Кстати, издатель отнесся к ней очень наивно. Он сказал: «Ну, может быть, пять-шесть тысяч экземпляров и будет продано». Так что он заказал именно это количество и распродал его еще до того, как книга была опубликована. В издательстве «Америкэн бук кампани» до сих пор помнят ту суматоху, которая поднялась, когда они пытались напечатать в США достаточное количество экземпляров книги «Дианетика: современная наука душевного здоровья».

И затем мы как следует затачивали острие ножа и вонзали его в самую явную инграмму, содержащую боль и бессознательность, которую мы только могли найти; мы вытаскивали ее в поле зрения и добивались, чтобы у преклира появилась уверенность в том, что он может на нее смотреть. Я никогда не использовал слово «конфронтировать». Благодаря ему все это можно объяснить. Теперь мы можем говорить об этом; у нас есть это слово «конфронтировать». Оно имеет определенные значения. Мне никогда не приходило это в голову.

А когда ее опубликовали здесь, в Англии, ее распространению сильно помешал тот же самый фактор – не было возможности напечатать книгу в достаточном количестве. И как результат продажи снизились.

Итак, у преклира была уверенность в том, что он может смотреть на картинку, понимаете, и мы брали кусочки этого болезненного опыта; в какой-то момент преклир снова начинал ощущать всю травму целиком, и мы рассматривали все это. Я никогда не старался удерживать его от того, чтобы он ощущал травму. Все, что я пытался сделать, – это добиться, чтобы он смотрел на инцидент в полной мере. И мы, опять же, восстанавливали соник и видео; бог ты мой, какого же одитинга это требовало. В этот момент, можно сказать, приходилось встать коленом ему на грудь. Возможно, это... мне сходило это с рук, просто потому что я был крупнее, чем мои преклиры. Это один из факторов, благодаря которому одитинг проходит гладко. Как бы то ни было, у преклира не возникало мысли встать с кресла и уйти.

Но в 1952 году я решил, что мне пора выйти в мир, оставив этот сумасшедший дом, который называют Соединенными Штатами. Это суровое заявление; большинство американцев, присутствующих здесь, будут недовольны тем, что я назвал США сумасшедшим домом. Но в том, что касается психотерапии, это настоящий сумасшедший дом. Стоит вам только упомянуть об изучении разума, и все официальные лица рестимулируются настолько, что у них начинается психоз и они начинают рвать и метать. Это настоящее безумие.

Ведь когда вы начинаете восстанавливать соник, когда вы начинаете добиваться, чтобы преклир снова услышал звук, содержащийся в инциденте из прошлого, в том месте, где ему проломило его глупую голову, он, конечно, начнет ощущать все соматики, которые этому сопутствовали. И вам просто приходится встать коленом ему на грудь, чтобы он ощутил, как у него проламывается голова, вот и все. Это все. В конце концов вы приводите его в такое состояние, когда он может конфронтировать различные части этого инцидента, в котором у него была пробита голова, а затем конфронтировать состояние бессознательности; и в конце концов у него возникнет какое-нибудь значительное озарение типа: «Знаете, почему я впал в бессознательность?»

Я решил, что заслужил отдых, и поэтому приехал в Англию. И как раз вовремя, чтобы заполучить британскую подданную в лице дочери. Диана родилась в первую неделю после моего прибытия сюда. У Мери Сью все шло хорошо; мы с ней встретились с несколькими людьми, которых я вижу перед собой прямо сейчас. Мы создали первую организацию, мы обеспечили, чтобы она продолжала работать, и нам так или иначе удалось сохранить ее. Не все в ее истории было тихо и мирно. Бывали моменты, которые критично настроенный наблюдатель счел бы трудными.

«Почему?»

И были такие моменты, когда находиться в этой организации было равносильно участию во Второй мировой войне. Но эта организация выросла от очень, очень скромных размеров до довольно-таки внушительных. И все это произошло благодаря тому, что присутствующие здесь британцы, шотландцы, ирландцы и валлийцы были искренними, преданными своему делу и способными людьми, – они не только помогли нам создать организацию, но и сохранить ее и обеспечить, , чтобы она продолжала работать. И мы оказываем значительное влияние на общество. Мы не осознаем, насколько значительное влияние мы оказываем на общество, но мы, несомненно, оказываем влияние. И теперь это становится чем-то большим, нежели просто влияние.

«Ну, я просто не мог больше на это смотреть. Я просто ушел от этого; я просто начал уклоняться от всего этого».

Но раньше в Соединенных Штатах люди с юмором относились к упоминаниям о Дианетике и Саентологии. Через некоторое время они стали относиться к этому очень серьезно. А еще через какое-то время – я бы сказал, примерно два года назад, – упоминание о Дианетике стало вызывать сердитые вопли. А теперь власть предержащие лишь немного плачут, когда слышат упоминание о ней.

И тогда я, конечно, любезно отвечал: «Да что вы говорите!»

И это совершенно нормально, что мы довели их аж до апатии, поскольку только мы можем вытащить их из нее.

На самом деле чем больше вещей преклир мог конфронтировать, тем в большей степени повышалась его способность конфронтировать, но в 1947 году происходило то, чему я не мог найти объяснение на протяжении десяти лет: куда девалась остальная часть банка? Когда я делал все это, когда я приводил преклира в такое состояние, что он становился способен конфронтировать лок, когда я приводил его в такое состояние, что он становился способен конфронтировать заряды горя, неадекватные эмоции, гнев и тому подобные вещи; когда преклир становился способен конфронтировать картинку, содержащую боль, а также все восприятия, включая соник, видео, тактильное восприятие, усилие и все остальное, что содержалось в картинке, банк исчезал. Человек становился клиром! И это состояние было совершенно стабильным. Но я думал, что это все, что представляет собой банк. Отсюда мои более поздние открытия инграммы рождения, пренатальных инграмм, разного рода непостижимых вещей, прошлых жизней. Я был совсем не против обнаружить все это. Это вызывало у меня сильный интерес. Но куда все это уходило, где все это заканчивалось, сколько картинок там было? Все это совершенно сбивало меня с толку, потому что этого было слишком много. Меня ввела в заблуждение идея о количестве.

Многие другие движения в истории человечества были гораздо более масштабными, производили гораздо более яркое впечатление, существовали очень долго и на самом деле вообще несопоставимы с Дианетикой и Саентологией, которые довольно спокойно, упорядочение развиваются и не пытаются во имя тех или иных символов ошеломить общество – они искренне стремятся (и отдают этому все свои силы) просто сделать этот мир лучше и, быть может, дать человеку возможность немного пожить.

Но примерно в то же время я решил: «Неважно, сколько времени это займет, мне просто нужно сесть и составить карту полного трака от начала до конца и найти все, что есть в разуме: контуры, умственные машины, вэйлансы, – все, что угодно, что может быть в разуме. Мне нужно найти дефиницию физической вселенной, и разобраться со всем этим. Найти настоящую работающую дефиницию жизни» – и так далее, и так далее, и так далее. На самом деле если бы мы остановились в тот момент, мы не смогли бы... мы бы так и не смогли понять все это. Мы оказались бы в таком же положении, в каком находятся мистики: это были великие учителя, которые учили неофитов, а нас интересует именно положение неофита. И он... учитель обучал этого неофита мистике и рассказывал про демонов, дьяволов и всех остальных. Но когда он входил в комнату, где сидел его ученик, он привязывал кота к ножке кровати. Он привязывал кота к ножке кровати, садился и обучал этого неофита мистике, рассказывая о демонах, дьяволах и так далее.

За историю человечества предпринималось много таких попыток, которые были гораздо более доблестными, гораздо более романтичными, более яркими, более эстетичными. Возьмем к примеру то, что сделал Гаутама Сиддхартха – человек, известный как Будда. Его философия распространилась по всей Азии. Он выдвинул несколько идей, которые были вполне приемлемы для окружающих его людей. У него не было никакой коммуникационной сети. Он не получал сколько-нибудь значительного содействия от других. И вот уже 450 миллионов человек, живших до этого в варварстве, обретают цивилизацию. Учения Гаутамы Сиддхартхи проникли в Японию, и благодаря им японский народ получил первую письменность и первые искусства. Мир, существовавший по принципу «человек человеку волк», стал местом, где люди могли жить. Половина всего известного мира и две трети населения этого мира полностью изменились благодаря простой деятельности Гаутамы Сиддхартхи и его друзей.

И так шли годы, и в какой-то момент этот неофит решал, что теперь он должен стать учителем и обучать мистике какого-нибудь другого неофита, рассказывать ему о демонах, дьяволах и всех остальных. Так что он говорил: « Первое, что нужно сделать, это привязать кота к ножке кровати». Что ж, мы могли бы оказаться в таком положении. Другими словами, любое отклонение могло бы привести к полному провалу. Почему? Потому что у нас не было полного понимания. У меня не было полного понимания того, что происходило. Я думал, что это все, что представляет собой банк! Я делал людей клирами, но я не понимал, почему они становятся клирами.

Так вот, это была сокрушительная атака на варварство. Более того, это была очень романтичная и очень доблестная атака. Боюсь, что наша деятельность не относится к той же категории, поскольку мы пользуемся всем, что было до нас. У нас есть преимущество: мы знаем многое из того, что обнаружил Гаутама, и эти знания вплетены в нашу жизнь, они вплетены в Дианетику и Саентологию, и на самом деле мы даже не можем выделить их и сказать, что то-то и то-то пришло к нам оттуда-то. Вполне возможно, что люди думали об этом на протяжении пятидесяти тысяч лет, и вы не могли не позаимствовать немного истины у каждого из них.

Ладно, я пытался обучать этому других людей, но я не знал, какова основная пружина этого механизма, понимаете? Я не знал кодовой комбинации. Если бы этот прожектор сейчас загорелся красным светом, то вы увидели бы, каким красным было мое лицо. В прошлом году я довольно сильно залился краской, когда обнаружил, что я не знаю, что же именно я делал в 1947, что приводило людей к состоянию клир. Но вот что удивительно: каким-то образом, сам того не осознавая и как бы двигаясь на ощупь, я действительно знал это, но я не мог это сформулировать. Я не мог это описать. И чем больше одиторов я пытался обучать в тот ранний период... чем больше одиторов я пытался обучать, тем хуже у меня это получалось, потому что я вступал в В-и-О с ними. Понимаете, они говорили: «Ну, я сделал то, что вы сказали, но ничего не произошло».

Так что неверно, что мы совершили прыжок, как с подкидной доски, – одно усилие, в результате которого что-то внезапно появилось перед всеми как вспышка, как пламя, и осветило все вокруг. Боюсь, что мы были достаточно мудры и воспользовались плодами трудов всех тех, кто на протяжении многих лет о чем-то думал и что-то говорил. Их было много, и они многое сказали.

В то время я был не очень сообразительным. Бог ты мой, я... они заставили меня поумнеть. Некоторые из тех, кто заставил меня стать более сообразительным, присутствуют здесь в данный момент. Это действительно так и было. Я говорил: «Вы должны сделать то-то и то-то, то-то и то-то». Потом одитор возвращался и говорил: «Я сделал то-то и то-то, то-то и то-то, но ничего не произошло». И я тяжело вздыхал и думал: «Что ж, нам нужно придумать что-то еще».

И только благодаря их усилиям, направленным на создание цивилизации, только благодаря их усилиям, направленным на уничтожение варварства, у нас теперь есть достаточно свободного времени для того, чтобы действительно развернуть активную деятельность. Мы очень многим обязаны этим людям – очень многим. Мы не обязаны верить всему, что они говорили. Как сказал Гаутама: «Если что-то не является правдой для вас, то это не правда». Мы не обязаны брать на вооружение все, чему они научились, или следовать учениям их культов и использовать их организационные структуры. Но мы, несомненно, можем извлечь пользу из того, что они сделали, а сделали они немало. Они сделали очень много.

Так что я предоставлял одиторам что-то новое и усовершенствованное, понимаете? Что-то новое и усовершенствованное. Что ж, за последний год я поумнел. Сегодня я не предоставляю одиторам ничего нового и усовершенствованного. Одитор возвращается и говорит, после того как я дал ему что-то... он говорит: «Ну, я сделал это. Это не работает».

Таким образом, мы очень многим обязаны прошлому. Мы очень многим обязаны нашей теперешней цивилизации. Мы очень многим обязаны тем людям, тем вещам и обстоятельствам, благодаря которым мы смогли получить достаточно свободного времени, смогли многое обдумать, многое организовать и достаточно много написать, чтобы можно было делать то, что мы можем делать сегодня. Гаутама Сиддхартха был первым, кто сказал, что можно стать клиром. Однако он сказал только то, что все, что нужно для этого делать, – это думать о сути разума. Если вы будете просто думать о сути разума, вам конец. Спросите у тех, кто пытался это сделать.

Я спрашиваю его: «Что именно не сработало?»

Цель, поставленная им, в наши дни достигается в Саентологии. Это не новая цель, но сегодня мы можем ее осуществить. Мы можем ее осуществить. Мы можем выполнить многие из тех обещаний, которые были когда-либо даны.

«Ну, то что вы сказали мне сделать».

Это не означает, что мы должны выполнять обещания других. Это означает, однако, что человек очень, очень долго мечтал о том, что он как индивидуум и общество, частью которого он является, смогут стать свободными, что он сможет познать жизнь и сможет в значительной степени контролировать ее. Человек мечтал об этом вечность и посвятил много дум и усилий воплощению этой мечты и этой цели. Я не могу с величественным видом заявить вам, что мы полностью завершили работу, что мы никогда больше не столкнемся ни с чем непредсказуемым, что у нас никогда не возникнет никаких трудностей и что перед нами лежит гладкая дорога.

«А что я сказал вам?»

Но вот что я скажу вам сегодня: мы можем делать людей клирами – одного за другим; эту цель мы можем достичь. И я могу вам сказать, что она стоит того, чтобы ее достичь. И она может быть достигнута в широких масштабах, без каких-либо ограничений. И сегодня человек может достичь этой цели – освободить себя и свой народ – с помощью Саентологии, при условии, что он будет работать усердно, при условии, что он будет работать честно, и при условии, что он не допустит, чтобы активная деятельность была свернута.

«Ну... ну, вы сказали, вы сказали... э... вы сказали, что вы просите человека найти лок, и потом вы подгоняете его под замочную скважину*Примечание переводчика: здесь ЛРХ использует игру слов. В английском языке слово «лок» (lock) означает также «замок»., а потом... я не знаю. А что вы сказали?»

Спасибо.

Вот что мне следовало бы спросить одиннадцать лет назад. «Что именно я вам сказал?» Понимаете? Поскольку если что-то не сработало, значит, одитор не слышал меня. Мы имели дело с полной глухотой.

Вылечить глухоту можно разными способами. Первый способ заключается в том, чтобы самому понять, что ты делаешь. Мне потребовалось много времени на то, чтобы понять это.

Понимаете, одно дело – чувствовать, что что-то является истиной, и совсем другое – сформулировать это, выразить словами. Вы когда-нибудь сталкивались с этим? Когда вы можете четко выразить что-то, что вы чувствуете, вы делаете большой шаг вперед. И это... на самом деле... если бы это сделал кто-то другой, кто-то гораздо более сообразительный, чем я, то это было бы гораздо лучше, потому что ему не нужно было бы десять лет, чтобы определить, что именно нужно говорить людям, чтобы они понимали вас, видите? И если бы я был немного умней, то мы могли бы сделать все это гораздо быстрее, но вас тормозит просто моя глупость. Понимаете? Вот примерно и все, что можно об этом сказать.

Так вот, здесь есть кое-что забавное: в процессе постоянной разработки чего-то нового, мы узнавали о самых разных вещах. Мы узнавали о многих вещах, понимаете? И мы обнаружили то, что, по-видимому, составляет практически всю шкалу бытийности, по крайней мере для этой вселенной и обитающих в ней существ. Боже мой, чего только мы не знаем о разуме, о его анатомии и так далее... об этом даже не имеет смысла писать. В МАСХ есть большой ящик... такой большой ящик, и он там стоял. Вряд ли его кто-то открывал, но это был своего рода волшебный ящик. На самом деле в нем не было ничего, кроме записей моих лекций, которые делались то для одной группы студентов, то для другой и так далее. И на самом деле в этом ящике хранятся самые лучшие, самые достоверные исследовательские записи по Дианетике и Саентологии, которые только есть в Великобритании. Вряд ли кто-то обращает на них внимание. Некоторые из этих записей плохого качества. Время от времени они расходятся по разным местам, и потом их заново собирают. Но это на самом деле то, что в них содержится.

Если и существуют какие-то явления, связанные с разумом, о которых нет информации в этом ящике, то мне определенно хотелось бы о них узнать. Мне действительно хотелось бы о них узнать. Вы понимаете? Мы просто охватили всю эту вселенную. Это сделал я и вы тоже, понимаете? Мы охватили всю эту вселенную. Когда складываешь все это вместе, получается просто невероятная куча всякой всячины. Только подумать! Если тэтан не может что-то придумать, то это не стоит того, чтобы это придумывать.

Но на самом деле существует лишь пять основных вещей, которые составляют то, что мы называем разумом. Вот эти пять вещей:

Локи, то есть умственные картинки, для которых характерно аналитическое осознание, и связанные с ними мысли... это разум.

Вторичные инграммы, то есть моменты, когда человек испытывал неадекватные эмоции, горе, апатию и так далее, и связанные с ними мысли. Умственные образы-картинки, содержащие неадекватные эмоции, и связанные с ними мысли.

Инграммы, то есть моменты боли и бессознательности, и мысли, которые с ними связаны.

Контуры, которые в действительности являются старыми вэйлансами того или иного рода, и эти контуры сообщают человеку о чем-то, разговаривают с ним и, по-видимому, навязывают ему мысли. На самом деле это паразитические контуры. Вы находитесь в одной телефонной будке и звоните в... в Бирмингем... давайте предположим, что вы звоните в Бирмингем, для разнообразия. И потом это сообщение возвращается и вы получаете его в другой телефонной будке, и вы думаете, что это нечто совершенно новое, однако это то, что вы сами сказали, понимаете. Это контур. И в разуме существуют эти контуры, и они, очевидно... они могут иметь разный облик: вэйлансов, демонов, дьяволов и самых разных штуковин, понимаете?

И есть еще кое-что, что называется умственными машинами, как бы невероятно это ни звучало. Время от времени какой-нибудь студент, изучающий Саентологию, говорит: «Когда вы говорите об умственных машинах, вы имеете в виду просто всякую всячину, которая содержится в разуме». И вот в один прекрасный день он сидит в кресле, его одитируют, и все идет просто замечательно, и вдруг он поднимает голову и видит большую паровую машину с колесами. И она что-то делает, она выдает мысли таким-то образом и перемещает картинки таким-то образом, понимаете? И этот человек говорит: «Когда Рон говорит о машинах, он имеет в виду машины!» Для него это огромное потрясение – обнаружить, что, когда я говорю что-то, я имею в виду именно это.

Ну, как бы то ни было, все так и есть. У кого-нибудь из вас в поле зрения не появлялось ли что-нибудь подобное? Вы смотрите куда-то и обнаруживаете, что там что-то происходит? Время от времени вы обнаруживаете что-то наподобие грейфера. Он клац, клац, клац, клац, клац. Всякий раз, когда вы создаете картинку, грейфер избавляется от нее, потому что она может причинить вред, и если... самый лучший способ убрать картинки с дороги – это установить грейфер, который будет заглатывать и пожирать все картинки. Но в таком случае у вас, конечно, возникнет нехватка картинок, так что вы устанавливаете еще одну машину вот здесь, чтобы она создавала большое количество картинок, которые будут поступать в грейфер, в результате чего будет создаваться еще больше картинок. Разум это великолепная штука.

Вот и все, что содержится в разуме. Если называть это разумом. Разум – это определенная вещь, понимаете? И к этой вещи вы должны добавить то, что мы называем... то, что вы называете тэтаном... то, что вы называете «тетаном», а я называю «тэтаном». Просто мы говорим на разных наречиях греческого.

Так вот, у нас есть эта точка-источник; эта точка-источник. В конце концов мы обнаружили, что это и есть человек, и это все, что представляет собой человек. Это точка-источник для различных вещей, мыслей, и он может создавать что-то и поглощать что-то и так далее. Мы думали... мы обнаружили, что это именно тот, с кем мы разговаривали, когда мы с ним разговаривали. Вы понимаете? Мы обнаружили это, а затем мы разделили на составляющие то, что называется жизнью, и обнаружили, что форма объединяет жизнь и физическую вселенную. Эти две вещи объединяются, образуя определенную форму, и мы получаем живые объекты. Мы получаем живых насекомых, политиков и всякие другие вещи. Ну да ладно...

И еще у нас есть такая вещь, как физическая вселенная. Она просто состоит из материи, энергии, пространства и времени. И там, очевидно... кроме различных комбинаций этих элементов, в ней больше ничего нет. Так что у нас есть эти четыре общие категории, на которые разделяется все, что существует в этой вселенной, и пять составляющих разума... нет ничего удивительного в том, что вам было трудно найти что-то, что стоило бы конфронтировать! Понимаете?

На самом деле все эти вещи очень легко конфронтировать. Конфронтировать что-то становится трудно лишь в том случае, если вы не знаете, конфронтируете вы это или нет; или, может быть, этого не существует, и тогда вы не можете это конфронтировать; или вы не знаете, что это такое, и вы не можете точно сказать, как именно вы это конфронтируете, и хэээээ! В таком вот состоянии ума пребывает большинство аберрированных людей. Во-первых, они не знают анатомию существования. Они не знают анатомию человека и анатомию разума, так как же они... как они могут конфронтировать все это? Они даже не знают, что все это существует.

Если вы остановите какого-нибудь человека на улице и спросите его: «У вас есть разум?», он ответит: «А?» Мы даже не заходим так далеко, понимаете? Этот человек скажет: «А что с разумом? Что это такое, разум? Я всегда разумел моего отца».

«Нет, нет. Я имею в виду разум, понимаете?»

«Ну, конечно, у меня есть мозги. Что с вами?»

Большинство людей считают, что разум – это мозг. Я много, много, много раз пытался найти применение двум вещам: своему мозгу и своим глазным яблокам. Я мог бы гораздо лучше видеть через затылок, если бы у меня не было этих глазных яблок, блокирующих эти две дырки. И мне было бы гораздо легче сидеть в середине головы, если бы в ней не было ничего мешающего понять, где середина. Нам нужно будет основать «Общество любителей пустых голов и глазниц», но тогда скульпторы и эстеты... они создадут другие общества: «Общества протестующих против тех, кто протестует против глазных яблок» или что-то в этом роде. Началась бы полная неразбериха. Так что я смирюсь с этим... я смирюсь с этим. Люди считают, что у человека должны быть глазные яблоки и мозги, значит так тому и быть.

Но я еще не выяснил, для чего все это нужно, кроме как для того, чтобы не позволять вам конфронтировать черепа. Мне следовало принести с собой один из наших черепов. У нас в МАСХ есть много черепов. Обычно мы использовали их для процессинга «Изменение пространства». Мы экстериоризировали человека, и потом просили его, чтобы он оказался в черепе А, а потом в черепе Б, а потом в черепе А и в черепе Б, и через некоторое время, когда он привыкал к этому состоянию нахождения внутри черепа, он по-настоящему экстериоризировался, и это происходило очень быстро. И иногда он обнаруживал, что играет на сцене «Увы, бедный Йорик!».

Но в любом случае, было недостаточно просто знать этот процесс клирования 1947 года, о котором я вам только что рассказывал, если мы все еще не знали, что нужно конфронтировать, и если мы все еще не могли сказать: «Все, что нужно сделать,

– это добиться, чтобы у преклира появилась уверенность в том, что он способен конфронтировать различные вещи». Понимаете, мы могли сказать это одитору, и он ответил бы: «О, замечательно. Ура, ура, будет сделано». А потом он нашел бы какого-нибудь преклира, у которого грейфер работает задом наперед; после того как он сжирает одну картинку, он выплевывает картинку другого типа. И одитор сказал бы:

«Это что-то новое», и возникла бы невероятная хаотичность, у него появлялись бы картинки разных типов. Могу представить, что произошло бы, если бы одитору сегодня приходилось идти этим маршрутом и запоминать каждый из тысячи шестисот семидесяти двух объектов, которые существуют в разуме, понимаете? Все они отличаются друг от друга и в них нет ничего общего, понимаете? И единственный способ классифицировать все это состоял бы в том, чтобы разделить все эти умственные машины по типам. И тогда кто-то мог бы сделать невероятное открытие, обнаружив еще один тип машин. Дэээ, нам пришел бы конец.

На самом деле потребовалось десять лет, чтобы обнаружить то, что нужно конфронтировать. Существует ли что-то еще, что нужно конфронтировать? Что ж, вы можете попытаться найти это, но мы по крайней мере знаем, что у вас не будет никаких... никаких трудностей в конфронтировании чего-либо из этого. Одна из причин, по которой тэтан застревает в тэта-ловушке, объясняется очень, очень просто: тэтан не может конфронтировать тэта-ловушку. Почему он не может ее конфронтировать? Ну, потому что это очень плохая штука. Понимаете, это большое зло. В нее попадают тэтаны, и поэтому она является большим злом, и вы не должны иметь с ней ничего общего. Если вы видите тэта-ловушку, вы должны делать вот так и смотреть в другую сторону. Что ж, как только тэтан прекращает конфронтировать ловушку, он вжих! Ведь что такое пространство, если не конфронтирование? Пространство – это просто протяженность, которая образуется, когда вы смотрите на что-то. Так что если нет пространства, тэтан попадает прямо в эту штуку! Понимаете? Таким образом, если он смотрит на что-то, но не желает при этом создавать пространство, он становится этим! Просто? Боюсь, что это до идиотизма просто, это настолько просто, что вас водили за нос на протяжении 76 триллионов лет. И если вы думаете, что это было очень глупо с вашей стороны, то я бы хотел утешить вас тем, что вы были далеко не единственным.

Вот и вся суть того, что мы называем конфронтированием. На самом деле в этом все и заключается, к этому все и сводится. Если вы не можете на что-то смотреть, то между вами и этой вещью нет никакого пространства, тут-то вы и попались! Понимаете?

В мире орудуют торговцы неконфронтом. Единственный их товар – это: «Вы не должны конфронтировать». И вдруг нам становится понятно, что делают с людьми некоторые из этих милосердных обществ. Понимаете, они говорят: «Чай. Не пейте чай.

Он приводит к разложению мозга. Крах Империи вызван исключительно тем, что люди начали пить чай». Вы знаете, что подобное общество есть и здесь, в Лондоне.

О, вы и подумать не могли. Ну, я знаю об этом городе больше, чем вы. Хорошо. Как бы то ни было... почетный студент Оксфорда.

Как бы то ни было, это основное, что касается конфронтирования. Эти ребята говорят: «Больше никакого чая. Вы не должны конфронтировать чай. Вы не можете употреблять чай». И не успеете вы и глазом моргнуть, как их президент начнет глл, глл, глл, глл, глл. Понимаете, он больше не может оставить чай в покое. Он говорил всем:

«Вы не должны конфронтировать чай», так что стоит ему увидеть чай – он становится чаем! Бамс! Что такое алкоголизм, по-вашему?

Вы когда-нибудь пытались смотреть на испарения? Я спрашиваю вас, вы когда-нибудь пытались смотреть на испарения?

Аудитория: Да.

Так вот, если какой-то человек в баре не видит испарения, то между ним и алкоголем не существует никакого пространства. Его старательно приучали к тому, что он не должен пить, что алкоголь – это очень вредно, что он не должен смотреть на алкоголь, что он не должен иметь с ним ничего общего, что алкоголь – это большое зло, что алкоголь его испортит, что ему лучше перестать пить, иначе его это прикончит. Понимаете? И чем сильнее его поучали, тем сильнее он плюхается в рюмку всякий раз, когда он ее видит. И он становится алкоголиком.

Человек, страдающий алкоголизмом, не может сделать одного: он не может допустить, чтобы перед ним стоял наполненный стакан. Но поскольку он не может выйти из головы и как следует окунуться в него, он вливает его в... окружает себя этим. Так что вы наполняете этот стакан, он его опустошает; вы его наполняете, он его опустошает; вы его наполняете, он его опус... он не может конфронтировать испарения, поэтому он втихаря напивается.

Я не думаю, что алкоголь может привести вас в состояние опьянения. Я не знаю, каким образом он может привести кого-то в состояние опьянения. Я посмотрел... недавно я посмотрел на какой-то алкогольный напиток, и я был просто поражен, неужели он может повлиять на кого-то. Казалось невозможным, чтобы этот напиток мог вызывать какое-то ощущение. Я провел эксперимент и кое-что обнаружил: мне пришлось запостулировать, что я испытываю ощущение опьянения, и поскольку я находился на корабле, я мог воспользоваться тем, что корабль качается, и запостулировать, что я пьян. Но прежде чем я поймал себя на этом, я сказал: «Налей-ка мне чуток». Так что я просто распостулировал это, и все закончилось.

Вы понимаете, насколько глубокие вещи затрагивает конфронтирование? Если вы не в состоянии конфронтировать сломанные ноги, то в какой-то момент вы можете сломать ногу, вот и все. Если вам подвернется возможность сломать ногу, вы сломаете ее. Так что мы имеем дело с чем-то большим, чем просто «конфронтирование с помощью тела – это плохо». Это так, возможно, потому, что вы знаете, что конфронтировать с помощью тела – это плохо, конфронтировать с помощью тела – это плохо, понимаете? Вот насколько глубокие вещи это может затрагивать.

Что ж, в 1947 году мы знали все о том, как сделать человека клиром. В 1947 году мы могли это делать, еще тогда, правда мы не могли дать этому объяснение, мы не могли никого обучить этому, мы не понимали, как все это происходит, и мы думали, что в разуме не так уж и много всего, ну разве что парочка инграмм. Но совершенно неожиданно в поле зрения начали показываться прошлые инциденты, когда вас обезглавливали, сажали в Тауэр, топили или когда вы участвовали в космической опере и... многие другие вещи. По-моему, здесь присутствует один или два человека, которые в прошлом сталкивались с какой-то картинкой космической оперы или с чем-то в этом роде.

Начали происходить разные вещи, которые мы не могли понять, мы не знали, что, черт возьми, мы конфронтируем, и прошло много лет, прежде чем мы выяснили это. Так вот, теперь, когда мы снова разобрались со всем этим, мы можем вернуться в строй и снова начать клировать людей. Так что я хочу выразить благодарность тем из вас, кто прошел этот путь вместе со мной, кто помогал мне обнаружить, что нам приходится конфронтировать и как можно одитировать преклира с помощью конфронтирования, о чем я вам еще ничего не рассказал.

Спасибо.